Курганов оглянулся на Толика.
Мне с собаками много пришлось дела иметь, не удивляйся. Они своего сразу чуют Откуда у тебя такой хороший?
Сам нашелся, два года назад. Он совсем щенок был, худой, и лапа в крови. На нашу улицу прибежал, а я его домой привел. Мама сперва говорит: «Вот еще! Самим нечего есть, вот выставлю обоих из дома» Потом лапу ему забинтовала
Умница, опять сказал Курганов Султану, еще раз погладил его и распрямился голова под потолок. Робко спросил: Ну, что, Толик, начнем?
Толик заволновался и кивнул. Сел у холодного и чистого внутри камина. Султан прилег рядом. Курганов достал с полки желтую картонную папку.
А камин у вас действует? спросил Толик.
Что?.. Да, конечно. Но тепла от него маловато, я печку топлю. Но можно и камин, возни только много Разжечь?
Да нет, я же так просто спросил
Оглядываясь на Толика, Курганов сел к столу, раскинул папку. Странно замер над бумагами. Стало опять очень тихо, и снова Толик услышал медный стук часов. Зашарил глазами по комнате. Но в это время Курганов шумно вздохнул и сказал:
Я сперва самое начало прочту, ладно?
Толик опять кивнул. Курганов надел очки, нагнулся над листом и глуховато заговорил:
«Корабельный колокол в громадном обеденном зале, где стоял учебный фрегат, двойным ударом, слышным на трех этажах, отметил начало первой перемены»
Пока Курганов читал, Толик пошевелился всего два раза. Первый когда осторожно пересел поудобнее: устроился на стуле верхом, щекой лег на спинку. Второй когда ногой толкнул Султана: тот, забыв о приличии, стал шумно чесаться. Чтобы не сопеть, дышал Толик, приоткрыв рот. От этого обсыхали губы, он водил по ним языком
Ну вот сказал Курганов и положил на папку вылезшие из обшлагов ладони. Ну как? Не понравилось, да?
Толик опять облизал губы.
Понравилось. Только
Что? Ты не стесняйся, критикуй! вскинулся Курганов.
Да нет, все хорошо. Только жалко этого Алабышева.
Да? обрадовался Курганов.
Да, вздохнул Толик.
Но это же хорошо, что тебе его жаль! Значит я как-то сумел это передать. Показать
Сумели, конечно! А Фогту потом что было? Его правда выгнали из корпуса?
Разумеется! Но не в нем дело. Он тут не главный герой, про него больше и не упоминается А какие еще замечания?
Никаких! Только там немного одно место непонятно. Что случилось с лейтенантом Головановым?
С Головачевым Это, брат ты мой, самая печальная история. Я про него много пишу. Я ведь тебе только пролог прочитал, а дальше будет про само путешествие.
Это хорошо. А то я все думал: когда про «Надежду» и «Неву» начнется?
Будет, будет и про это. Прямо со следующего листа Можно, я тебе еще пару страниц прочитаю? Это про шторм, в который корабли попали в самом начале плавания.
Ага! Толик опять положил подбородок на спинку стула. Шторм это приключение, это интереснее всего.
«Мрак был не черный, а мутно-зеленый так, по крайней мере, казалось капитану. Он ревел, этот мрак, выл, свистел картечью морских и дождевых брызг и громоздился всюду исполинскими глыбами воды. Штормовые стаксели почти не давали кораблю скорости. Неуклюже, то носом, то бортом, валился он со склона волны, и казалось, что не будет конца этому падению. Достигнув подножия водяной горы, махина скрипучего парусника силою инерции все еще стремилась в глубину, черпала воду фальшбортом, набирала ее щелями разошедшейся обшивки, утыкалась бушпритом в накатившийся гребень. В это время упругая сила моря выталкивала корабельный корпус из водяной толщи, новая волна задирала «Надежде» нос, а очередной нажим бешеного норд-веста уваливал корабль под ветер и кренил до такой степени, что левый конец грота-рея вспарывал воду.
Свист воздуха в такелаже тоскливый и более высокий, чем голос самого шторма, надрывал душу.
Крузенштерн и второй лейтенант «Надежды», двадцатитрехлетний Петр Головачев, стояли у наветренного ограждения юта Хотя едва ли можно сказать «стояли» о людях, которые мечутся вместе с растерзанным парусником среди стремительно вырастающих водяных холмов, скользят сапогами по мокрой палубе и то цепляются за планшир, то с маху ударяются спиною об упругий штормовой леер. И слепнут от хлестких клочьев пены.
Впрочем, какая разница, слепнут или нет. Все равно мрак
Нет, какие-то остатки света все же были заметны в кипящей смеси воды и ветра. То ли пробивался в случайный разрыв облаков луч звезды, то ли сами по себе пенные гребни давали сумрачное свечение. Ревущая темнота была испятнана, исчерчена смутными узорами этой пены.
«Надежда» опять стремительно пошла вниз, а впереди и справа Крузенштерн угадал громадную волну с двумя пятнами пены у гребня. Они мерцали, как белесые глаза.
«А и правда чудовище», мелькнула мысль. Раньше Крузенштерн усмехался, когда встречал у романистов сравнения волн с живыми страшилищами. Он бывал во многих штормах и знал, что волны это волны и ничто другое. Сейчас же сравнение пришло само собой. И Крузенштерн понял, что это страх.
«Надежда» снова легла на борт, и пошли секунды ожидания: встанет ли? Со стонами начала «Надежда» выпрямляться.
«Господи, никогда не было такого»
«Господи, никогда не было такого»
Не помнил он подобного шторма, хотя обошел на разных кораблях полсвета. Ни у берегов Вест-Индии, ни в Бенгальском заливе, где крейсировал с англичанами на их фрегате, ни в китайских водах, известных своими тайфунами, не приводилось встречаться со столь неудержимой силой стихии
Палуба опять покатилась в глубину, шквал ударил в правый борт, оторвал от планшира Головачева, толкнул к бизань-мачте. Но через несколько секунд лейтенант снова оказался рядом.
«А ведь ему не в пример страшнее, чем мне, подумал Крузенштерн. Мальчишка Хотя какой же мальчишка? Успел уже поплавать, побывать в кампаниях Да и сам ты в двадцать три года считал ли себя мальчишкой? В скольких сражениях со шведами обстрелян был, в Англию попал на учебу в числе лучших офицеров Да, но сейчас иногда вдруг чувствуешь себя ребенком. При расставании в Кронштадте сдавило горло слезами, как в детские годы, когда увозили из Ревеля в корпус»
Сорвало кожаный капюшон, Крузенштерн опять натянул его.
«А Головачев? Что я про него знаю? Единственный, с кем не был знаком до плавания. Посоветовали, сказали: искусный и храбрый офицер А и в самом деле, держится молодцом»
Петр Трофимыч, как на руле?! крикнул Крузенштерн и подавился дождем.
У штурвала были различимы фигуры в штормовых накидках.
На руле! Дéржитесь там?! перекричал шторм лейтенант.
Так точ ваш-бла-родь! Держ долетело до него.
Кто рулевые?! отворачиваясь от ветра, крикнул Крузенштерн.
Иван Курганов и Григорьев ваш-сок-бла-родь
Круче к ветру держите, ребята! Все время круче к ветру!
Так точ Держим, ваш родь
Крепко привязаны?!
Так точ
Опять чудовищный этот крен со стоном рангоута и мучительным скрипом обшивки. Встанем ли? «Ну, вставай, «Надежда», вставай, голубушка Да выпрямляйся же, черт тебя разнеси!»
Это надо же, как взбесились волны! И не где-нибудь в открытом океане, а в проливе, в Скагерраке, хоженном туда-сюда не единожды В том-то и беда, что в проливе. Кто знает, где теперь берег? Стоит задеть камни и пиши пропало. До чего же обидно в самом начале плавания
Круче к ветру!
Да что могут сделать рулевые, когда хода у корабля нет, а вся ярость шторма лишь на то и нацелена, чтобы поставить «Надежду» бортом к ветру, к волне
Какая-то фигура, цепляясь за леера, взобралась на ют.
Кто?! гаркнул Крузенштерн.
Это граф Толстой! отозвался Головачев.
Подпоручик гвардии Федор Толстой оказался рядом.
Что вам здесь надо?! Крузенштерну было не до любезностей.
Наблюдаю разгул стихий, отплевываясь, изъяснился подпоручик. Любопытствую и удивляюсь себе, ибо ощутил в душе чувство, доселе неведомое. А именно боязнь погибели. До сей поры был уверен, что в части страха обделен природою
«Правда ли боится? подумал Крузенштерн. Или валяет дурака, а настоящей опасности не понимает?»
Идите философствовать в каюту, граф! Здесь не место!
Отчего же, капитан?!
Оттого, что смоет в Крузенштерн не сдержал досады и назвал место, куда смоет бестолкового сухопутного подпоручика. Тот захохотал, кашляя от дождя и ветра. Неожиданно засмеялся и Головачев. И тут опять бортом поехали в тартарары, а сверху рухнул многопудовый пенный гребень.
Когда «Надежда» очередной раз выпрямилась и вскарабкалась на волну, Толстой выкрикнул:
Кому суждено погибнуть от пули, тот не потонет!
А вы знаете точно, что вам уготована такая судьба? сквозь штормовой рев спросил Головачев.
На войне ли, от противника ли у барьера, но знаю точно от пули помру! На крайний случай сам из пистолета в лоб! Не в постели же кончать дни свои офицеру гвардии!
Завидна столь твердая определенность! цепляясь за планшир, насмешливо крикнул Головачев.
Кто же мешает и вам
На руле! Два шлага влево, чтобы ход взять! А как волна встанет, снова круто к ветру! скомандовал Крузенштерн. Так!.. Все, братцы, на ветер! Прямо руль!
Разве же эта посудина слушает еще руля? искренне удивился Толстой.
Сие не посудина, а корабль Российского флота! неожиданно взъярился Головачев. И правда, шли бы в каюту, граф! А то и пуля не понадобится!
А в каюте что? Та же вода! Хлещет во все щели!
«Коли выберемся благополучно и дойдем до Англии, сколько дней лишних потратим на новую конопатку», подумал Крузенштерн. И впервые выругал в душе милого Юрочку Лисянского за то, что не сумел он за границей купить корабли поновее.
Кстати, где он сейчас, Лисянский? «Нева» исчезла за дождем и волнами при первых же шквалах, и теперь лишь гадать можно о ее судьбе Ну, да если мы пока держимся, Бог даст, и она выстоит. Не случилось бы только самого худого: вдруг вырастет над волною силуэт корабля, кинется навстречу
Экие мысли в голову лезут! Лисянский не новичок, не повернет судно по ветру. А все-таки
На руле! Смотреть вперед сколько можно!..
Есть, ваш родь! Сколько можно, смотрим!..
Это Курганов. Отличный матрос, хотя, по мнению некоторых, языкаст не в меру. Вот и сейчас проскочила насмешка: смотрим, мол, приказ выполняем, да только чего тут рассмотришь-то?
Ну и ладно. Ежели есть в человеке еще сила для насмешек, значит, держится человек
Толстой крикнул опять:
Здесь хотя бы на воле, а в каюте совсем тошно! Страхи спутников моих и стенания, кои слышатся там, усугубляют душевное расстройство!..