Дед. И все наш народ морсковатый, Степа! Вы слышали, как дышит океан?!
Женский голос. Степа! Попа! Лево! Стопа! Ай ноу раша: Лева-стопо Сева-стополь
Радист-старпом. Рули на голос, дед!
Дед. Не суетись. Мы медленно-медленно, как по классике сказано
Радист-старпом. Бычара ты старый, не теряй время, его у нас просто нет, а так много успеть хочется
Степа. Правда, дедушка, чего время терять?
Дед. Успеем. (Садятся за столик. Огладываются.) Медленно включаемся в отдых.
Радист-старпом. Как солдат в противогаз.
Степа. Так пиво не принесли еще.
Дед. Уже несут, видишь.
К столу идут двое: официант несет пиво, чернокожая африканочка улыбку и грудь, выглядывающую из белой блузки.
Элизабет. Вы русски? Я знаю три русски слова: ЛЕВО! СТОПА! СЕВАСТОПОЛЬ! Губы ее смеялись над нами, дразня кончиком языка меж двумя жемчужными рядами зубов. Похоже, она просто одурманивала нас, и верить ей было нельзя. Но грудь и улыбка делали свое дело, и мы были согласны обманываться. Говорила она на смеси английского с русским:
Элизабет. Меня зовут Элизабет.
Радист-старпом. Шоколадная?
Элизабет. Чоколада, чоколада! (засмеялась.) Один русски дедушка Мурманск говорил мне: «Моя батерфляйчика-бабочка». Лево! Стопа! Сева-стополь! (Протанцевала бедрами и грудью.)
В баре зажглись огни и яркая вывеска «Звезда Востока» с неоновыми фигурами девушек на фоне неонового фонтана и улыбающегося неонового кита. Джаз-бэнд гремел, завывая трубой, мелодией плачущей львицы, словно последний раз в жизни.
Корейско-рыбацкое застолье набирало обороты. Стали очевидны лидеры одетый во все черное (брюки, рубашка, черная шляпа под киногероя) кореец и белокурый полноватый парень, с улыбкой и висящими усами пройдохи-хохла. Чувствовались определенные традиции компании знать сидели не первый раз. Говорили на смеси корейского, английского, русского, не особенно заботясь о понимании. Но говорили от души, от души раскланивались и улыбались. Произнеся тост, выпивали стоя и начинали разноголосо петь либо вальс «На сопках Манчжурии», либо «Катюшу». Это было как восточный обмен любезностями. Ритуал. Первую песню «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой» пели возвышенно, осторожно переплетая слова, корейские и русские, и чьи-то «мыы-мамаа-а» без слов, мягкие и замирающие, как ночной шелест. Вторую песню, страшно уродуя произношение, старались воспроизводить на русском: «Расцветали яблони и груши». Старались. Но хохол, видать, и в море и за столом не прощал халтуры и входил в азарт:
Корейско-рыбацкое застолье набирало обороты. Стали очевидны лидеры одетый во все черное (брюки, рубашка, черная шляпа под киногероя) кореец и белокурый полноватый парень, с улыбкой и висящими усами пройдохи-хохла. Чувствовались определенные традиции компании знать сидели не первый раз. Говорили на смеси корейского, английского, русского, не особенно заботясь о понимании. Но говорили от души, от души раскланивались и улыбались. Произнеся тост, выпивали стоя и начинали разноголосо петь либо вальс «На сопках Манчжурии», либо «Катюшу». Это было как восточный обмен любезностями. Ритуал. Первую песню «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой» пели возвышенно, осторожно переплетая слова, корейские и русские, и чьи-то «мыы-мамаа-а» без слов, мягкие и замирающие, как ночной шелест. Вторую песню, страшно уродуя произношение, старались воспроизводить на русском: «Расцветали яблони и груши». Старались. Но хохол, видать, и в море и за столом не прощал халтуры и входил в азарт:
Хохол. Учитесь, кореезы! Радостно кричал и обнимал рядом сидящих друзей-корейцев. Камсамида2, корееза-сан! Учитесь, мореманы! Если выучите все слова правильно я плачу за сегодняшний стол!
Второй славяниниз корейского экипажа. Мы платим! Потому как моряки эта лучшая нация!
Хохол. Это смесь всех времен и племен человеческих вместе! подхватывал первый.
Кореец в черной шляпе.Together! Месте! кричал улыбаясь и показывая вверх большой палец.
Хохол. Всем запоминать слова: «Ой, ты, песня, песенка девичья, ты лети за ясным солнцем вслед и парнишке в море безграничном от Катюши передай привет» Не «ясы соце сед», а «ясным солнцем вслед». Солнце the Sun Ке по-корейски, понимаешь? Давай, мужики, еще раз Подпевай за мной!..
Получалось то хуже, то лучше. Кореезы улыбались и тоже радовались: Drink! To us from ocean! To ouers best condition together! To Catyusha!3 «пусть он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет»
Молодцы, кореезы! стонал вислоусый и обнимал корейца в шляпе. Шляпа сначала сдвинулась на затылок, потом упала, оголив лысину «киногероя». Катюша это моя родина. Россия Корея, понимаешь? Моя мама. Девушка моя Катюша. Понимаешь, мастер Ли?!
Мастер Ли отбросил шляпу, забыл про лысину, расчувствовался и повторял:
Катюша-Корея Катюша-мама Девочка моя
Камсамида, мастер Ли За Корею и Россию.
Когда компания пела, джаз-банд пытался аккомпанировать и всячески выражать симпатию. Товарищ вислоусого хохла поднялся в очередной раз, нащупал глазами джазменов и показал руками и пальцами клавиши и меха воображаемой гармони. Те поняли и притащили откуда-то настоящий баян, может проданный за стакан водки загулявшим славянином, а может, забытый в угаре моряцкой драки. Товарищ хохла присел, тронул меха, но пробежать пальцами не получилось он сконфуженно показал три обрубленных пальца правой руки. «Простите, хлопцы! Забыл, дурак, что их нет, а они же у меня так играть просятся!? Три сыночка мои». И заплакал.
Степа(бережно отстраняя шоколадную Элизабет, поднялся над столом.) А ну, землячок, дай душу расправить! (и протянул руки к гармони.)
Шум в баре притих на пол тона, и все смотрели, как гармонь передавали из рук в руки, над столами и между людьми. Несколько раз при этом меха издавали всхлипы и вздохи, будто была гармонь живая и помнила, как поцелуй, три пальца-обрубка на клавишах.
Степа не стал ждать, пошел навстречу ей, получил и приладил на грудь, будто девушку прижал и обнял. И вдруг, не давая никому опомниться или усомниться, сминая секундную тишину и тарелочный звон, Степа потянул меха, побежал пальцами сверху вниз и опять вверх, и знакомая мелодия заплакала по-русски: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали, товарищ мы едем далеко, подальше от русской земли» Корейцы тоже понимали смысл песни про оставленную родину и про «напрасно старушка ждет сына домой» Вислоусый казался счастливее всех и повторял громко: «Земляки! Славяне! Давай, к нам. Что нам делить? Море? Земляки, глядя на нашего деда и определяя его как главного среди нас, попросил: скажи тост!»
Дед не стал томить и сказал просто: «За наших мам, добавил, чтобы им не плакать». Слово стало повторяться и множится звуками и взаимным пониманием, будто все, каждый на своем языке, услышал, произнес, и понял дорогой каждому смысл. Все встали и выпили стоя. Кореец долго говорил на корейском и потом запел. Мелодией песня напоминала нашу, есенинскую: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый». Девочки-проститутки сидели смирно, грустили, будто жили одну жизнь вместе со всеми. Кто-то успокаивал, целуя, смотрел в глаза, пытаясь унять моряцкую боль. Этот бар был похож на заплеванное чистилище грешников и храм для молитвы смертных. Смертные молились, поднимая бокалы с разбавленным виски и роняя пепел с обгоревших сигарет, а грешницы расстегивали морякам вороты летних рубах и целовали загорелые груди и шеи, шептали слова на непонятном языке, унося в поцелуях угасающие блики сознания, печали, восторга
«Розпрягайте, хлопцi, коней, тай лягайте спочивать», загрустила гармонь.
Степа рубанул меха и запел громко и чисто: «а я пiду в сад зелений». Вдруг чистый девичий голос подхватил с улицы: «в сад криниче-еньку копать». Степа встрепенулся, как конь на привязи, но бежать уже не нужно было, ибо девица явно южнорусского происхождения вошла в бар и остановилась, выискивая поющего глазами. Степа встретил ее вопросительный взгляд и показал рукой напротив себя, где понятливый кореец уже подставлял ей стул и приглашающе улыбался.
Женщина, было ей лет за тридцать, полнолицая, загорелая, с живым белым цветком в черных волнах роскошных волос, смотрела на Степу с баяном, как на долгожданного родственника, ибо никого не замечала более.
Он сам налил себе и ей водочки. Подал. Пододвинул тарелку с рыбой: «Звеняй, бо нема ни огиркив, ни сала». Поднялся над столом: «За дом, та дивчину в ём». Улыбнулся ей, и оба выпили медленно, продолжая поедать друг друга глазами. Она хватала ртом воздух в поисках подходящей закуски, а он осмелел, протянул руки и обнял ее: «А чи не лучшая закуска поцелуй?!», и она только засмеялась в ответ и подставила губы. Крепко и откровенно. А когда он отпустил ее трудно было тянуться через стол она упала на стул и заплакала, уронив лицо в ладони.
Это была хорошая минута! Джазмены заиграли аргентинское танго, пары потянулись из-за столов
Ночь подходила к концу. Мы давно перемешались в компании корейцев и соотечественников. Есть это понятие «облегчить душу». А чем ее облегчить? Рассказать об опустевших родных причалах, городах без света, женщинах-челночницах и таможенных кордонах на Керченской переправе? Не нужна эта правда позорная. Не поможет душе.
Но не можем без слов о политике. Сидит в нас этот ген ответственности и боли. И мы колупаем его, как гнойную рану, пока не пойдет кровь:
Почему Севастополь отдали?
Да что Севастополь, когда целую страну, как семью, разрезали. Брат в Казахстане, сестра в Прибалтике, могилы родителей в Крыму остались
Демократия! Теперь достаточно, чтобы «адвокат шустрый попался», а «честь и совесть» теперь не в моде.
Нет потому что такого субъекта «родина», есть «государство».
Государство чиновников и политиков. Они его кроят и обрезают, подгоняют под себя, как костюмчик. Плох будет другой найдут
На Кипре
Ты тоже не дома.
Я дело свое знаю и делаю. И только «при деле» я нужен и семье, и стране, если об этом речь. И себя не уроню.
Ты из дома ушел, потому что там тебе копейки платят.
Там ничего не платят. А я мужик. Мне семью кормить надо. И ждать, когда государство обо мне вспомнит, не буду. А если отдельно от него выгляжу, так это оно меня изжевало и выплюнуло. И меня, и тебя. Только без нас это и не государство уже, а свалка. Дурное место. Безрадостное и пустое пространство. Оно обескровило без нас. Жить перестало. Как океан, когда был бы, представь, без чаек, рыб и кораблей. Мы кровь!
Резон.
Каждый живет свой вариант. Выбирает свой риск.