Основная часть зданий была одноэтажной, с односкатными, черепичными крышами. Двухэтажные дома располагались в глубине двора. При той плотности застройки, какая тогда существовала, это был единственный хорошо продуманный план, размещения строений. Высокие здания, с деревянными верандами, не заслоняли маленьким солнечного света. Ориентировалось направление оси двора по отношению к солнцу. Почти в каждом дворе был колодец, отделанный камнем, часто жерло его не возвышалось над уровнем земли. Вода в них была разного вкуса, и пресной, и соленой. Ее использовали для хозяйственных нужд. Это было еще и важно потому, что в большей части города подпочвенные воды слишком близко подходили к поверхности. Используя воду колодцев, уменьшали возможность подтопления квартир. По этой же причине город, испытывая нужду в площадях, многие территории не осваивал. Мало того, чтобы вода не причиняла бед растениям и жилью, приходилось осуществлять принудительную откачку подпочвенных вод,
для чего на Японском поле стояло несколько водокачек. Были они и в разрыве Кировского и Сталинского районов города. Теперь их нет. Не потому ли подвалы домов, построенных здесь, напоминают инкубаторы для разведения лягушек? А вот питьевой воды, действительно, не хватало, да и по вкусу она была солоноватой и жесткой. Хорошую питьевую воду продавали: одна копейка ведро. Обычная питьевая вода по сравнению с «керченской» казалась нам дождевой и невкусной. Даже мыло в нашей воде не пенилось, как ему положено. Чтобы вымыть волосы, женщины добавляли в воду куриный желток. Самые красивые здания города были построены бывшим владельцем Керченской табачной фабрики Месаксуди, эмигрировавшего, при уходе войск Врангеля из Крыма, в Турцию. Новостройки советского времени находились там, где располагались «гиганты индустрии» города Колонка и Камыш-Бурун. В центре города незадолго до войны были построены здания гостиницы «Керчь» и госбанка. Строилось много школ, новых, типовых, с высокими потолками, огромными светлыми окнами. С такими же окнами и высокими потолками строились и жилые здания. Девиз был такой: «из темноты к свету!» Старина еще уживалась с новым, хотя потихоньку сдавала свои позиции. Так, одновременно существовали и современные и дореволюционные названия улиц: Карла Маркса Николаевская, Театральная Греческая и Дворянская, Ленина Воронцовская, Свердлова Спицинская Функционировали три кладбища. Одно располагалось там, где и сейчас находится. Два других были в конце ул. Чкалова, друг против друга, еврейское и мусульманское. Оба кладбища не имели символов, захоронения просты и одинаковы у всех. Хоронили теперь здесь только лиц, ортодоксальных направлений веры. Умерших лиц других национальностей хоронили на городском. В центре его находилась часовня.
Центральную часть города рассекала на две неравные половины речка с названием -«Мелек-Чесме» В глубокой древности она называлась еще и «Пантикапой». Сегодня ее величают «Приморская», по-моему, абсолютно, безликое название. Ближе к морю были видны следы попыток напялить на речку каменный наряд. Впрочем, перед самой Отечественной войной ее все-таки облицевали в пределах густонаселенной части города камнем-известняком. Напротив Сенного рынка в речке имелся причал с четырьмя прикованными лодками, что естественно, позволяло считать ее «судоходной». Ливневые стоки городских улиц действовали превосходно, поэтому уровень реки после дождей поднимался незначительно. Только один раз до войны речка взбунтовалась, после многочасового ливня, вышла из берегов, залив Сенную площадь и прилегающие улицы водой. Площадь превратилась на несколько часов в озеро. Это дало возможность мальчишкам из близлежащих домов испробовать мореходные качества корыт и лоханей. В городе еще было две речки, уступающие по полноводности «Мелек-Чесме». Одна из них называлась «Булганак, протекала по средине ул. Годуванцева, на которой располагался наш двор. Впадала она в море вблизи железнодорожного вокзала Керчь I, Вторая «Джарджава» протекала по северной оконечности Солдатской слободки. Обе речки с трудом тянули на звание ручья, хотя вода в них была прозрачной, и в ней даже резвились стайки необычайно мелкой рыбешки. Керчь, во времена Спартокидов, утопающая в садах и лесах, превратилась в пыльный город, продуваемый злыми ветрами со всех сторон. Зеленый наряд был им в незапамятные времена сброшен. Оставалось незначительное количество акаций и диких маслин, высаженных редко, вдоль узких тротуаров. Тротуары были из надгробных плит, не представляющих интереса для археологов. В отдельных дворах можно было увидеть реденькие кусты винограда в виде беседок. Охранялись они хозяевами более надежно, чем это делал дракон, торчащий постоянно около дерева, на котором под солнцем и ветром болталось Золотое Руно. Норд-Ост, наиболее частый гость из ветров, выдувал из пазов между булыжниками мостовой песок и швырял его в лица прохожих. Приходилось часто отворачиваться, или двигаться бочком, как это делает при движении краб. Зато дворникам он здорово помогал, оставалось только выгребать мусор из тех мест, куда ветер заглянуть не мог, но сгонял все, что было под силу ему.
Сталинский район города был для меня табу. Я никогда не бывал в нем ребенком. Там располагались гиганты индустрии: Керченский металлургический завод, с 12 тысячами рабочих; коксохимзавод имени Кирова, где работало свыше 5 тысяч рабочих, аглофабрика и порт, куда поступал антрацит из Донбасса. Знал я, что там имеется средневековая турецкая крепость. Там располагались рыбколхозы Ничего интересного для подростка
Помимо административно-территориального деления, город имел деление на местном уровне, которым пользовались чаще официального: «Горка». «Глинка», «Литвинка», «Абиссинка», «Соляная», «Колонка», «Самострой» Границы этих территориальных образований особенно чтились парнями и подростками, нарушение их могло привести к самым негативным последствиям, не исключающих физической расправы.
Культурные запросы населения не были забыты властями. Действовал городской театр, располагающийся на площади, носившей название театральной (место, где сходятся ныне две улицы Крупской и 23 Мая). Театр был небольшой, но уютный. Он имел все, что полагается иметь театру: сцену, партер, амфитеатр, бельэтаж, ложи, галерку; естественно, была и касса. Поговаривали, что до революции театр имел и свою балетную труппу. Собираясь на спектакль, люди тщательно перетряхивали свой небогатый гардероб, чтобы было в чем людей посмотреть и себя показать. Кажется, последнее желание было значительно важнее театрального действа. Во всяком случае, на следующий день, разговоры касались не содержания спектакля и игры актеров, а темы кто и во что был одет! В праздничные дни, с той же целью, люди выбирались из своих «нор». Местом массовых гуляний были улица Ленина (бывшая Воронцовская) и приморский бульвар. Улица Ленина была зеленее других, здесь находились главные магазины, начиная от хлебобулочной, и кончая промтоварными. Некоторые магазины имели по два этажа, соединявшиеся полукружиями лестниц, располагавшимися по обе стороны от входа. Самым крупным магазином был рыбный, он занимал первый этаж большого трехэтажного дома, на месте которого сейчас находится сквер Мира, перед театром им. Пушкина. Естественно, прогуливающиеся могли по пути облегчить несколько свои карманы. На Ленина, и прилегающих улицах, находилось множество винных погребков с прилавками, за спинами продавцов, в белых халатах, можно было видеть ряды дубовых бочек с деревянными кранами. Марка вина была указана на бочке. Выбор был велик, особенно портвейнов. Приморский бульвар, куда, в конце концов, стекался народ, отделялся от остального мира высокой металлической оградой. Красотой та ограда не блистала (это не ограда Летнего сада в Санкт-Петербурге!). Одно у нее было достоинство: перебраться через нее, не порвав себе брюк, было невозможно. Правда, до войны этого не требовалось, поскольку вход был бесплатным. Другое дело после войны, когда за вход уже требовалось уплатить 1 рубль. Что ожидало посещающих вечером приморский бульвар? Возможность увидеться со знакомыми и прогуливаться с ними по дорожкам, посыпанным желтым песком. Можно было усесться на скамеечки и смотреть на вздыхающие или бьющие о берег воды пролива, следить за полетами чаек, наблюдать, как управляются с парусами, при изменении направления, яхты. Можно было пойти в ресторан «Поплавок», построенный на металлических сваях, уходивших далеко в море. Там, потягивая вино, можно было слышать постоянное хлюпанье воды под ногами, умиротворенно действующее на нервы. Был открытый летний театр «Ракушка», где за плату, можно было, сидя на скамейках без спинок, смотреть театральное действо. Если денег не было, а желание увидеть и услышать было нестерпимым, можно было устроиться за оградой и видеть все бесплатно, но уже стоя и облокачиваясь на ограду. В разных концах бульвара торговали пивом и сидром. Около бочек с ними было всегда многолюдно. Особых эксцессов не происходило. За порядком следило несколько милиционеров в белых гимнастерках и зеленых галифе. На головах у них были белые матерчатые шлемы с кокардой. Пьяные быстро уводились, не мешая отдыхающим. Напротив приморского бульвара находились два кинотеатра. Один находился на самом углу, напротив здания морской таможни (угол Театральной и Свердлова). Назывался он «Доменщик». Зрительный зал был крохотным, расположение скамей неудобным, экран мал и узок. Создавалось впечатление, что ты смотришь не фильм, а следишь за плавкой металла. Второй располагался по ул. Свердлова, соответственно средине приморского бульвара. Это был самый большой в городе кинотеатр. Длинное одноэтажное здание с небольшим фае, где можно было ожидать нетерпеливым приглашение в зрительный зал. Носил он название «Ударник». Правда, в утренние часы он был уже не ударником, а «Пионером» И фильмы утренние шли соответственно названию. Попытки попасть на вечерний сеанс подростку, пусть даже он шел в светлый промежуток времени, было невозможно. Наметанный глаз билетерши быстро выхватывал юного зрителя, какую бы маскировку он не использовал и как бы он высоко не поднимался на цыпочках. А желание было, да еще какое?.. Все-таки, была великая разница в содержании фильмов! Манил к себе запретный плод! Был еще один кинотеатр «Колхозник» Находился он в помещении бывшей церкви, лицом обращенной к Сенному рынку. Отправлялись туда неохотно, да и только тогда, когда шел какой-нибудь слишком уж интересный фильм. Все кинотеатры располагались в приспособленных зданиях, и у всех их имелся один крупный недостаток пол был ровным, не приподнимался по удалению от экрана. Попав за спину крупного или высокого человека, экраном для зрителя становилась спина или голова впереди сидящего. Я останавливаюсь на описании нашего местного кинематографа не только потому, что кино являлось для нас самым важнейшим из всех искусств, но и потому, что выпросить полтинник у матери на его посещение дело было затруднительным. А трудности всегда хорошо запоминаются. И, все-таки, если раз в месяц удавалось достичь этой цели, то выколачивание денег на зверинец или цирк, было вообще безнадежно. Я еще вернусь к воспоминаниям о кино. Стоит сказать несколько слов о книге. Печаталось книг много, и все-таки их постоянно не хватало. В силу того, что книги стоили дешево, люди стремились обзавестись собственными библиотечками. В общественных библиотеках существовала очередь на издания зарубежных авторов. По счастью, мне удавалось доставать много интересных книг дореволюционного издания, за чтением их, я забывал о времени. Матери приходилось мерами физического воздействия отгонять меня от книг. Школьные учебники раздавались бесплатно, но в конце учебного года их следовало сдать в школьную библиотеку в относительной сохранности. Родители тех учащихся, которые неуважительно относились к книге, компенсировали недостачу покупкой нового учебника такой же примерно стоимости, как старый, подвергшийся порче. Художественной литературы в школах было мало, она была неинтересной, поэтому услугами школьной библиотеки не пользовался. В городе имелся дворец пионеров. Располагался он в шикарном особняке, принадлежавшим самому Месаксуди, известному каждому жителю города, хотя бы по фамилии, фабриканту. Я был один раз в этом здании. Оно находилось на углу улиц Энгельса и Советской. Впервые я видел огромные зеркала, от пола до потолка, украшавшие лестницу здания, ведущую на второй этаж его. Чувствовал себя неуютно, опасаясь излишним движением что-нибудь повредить. Зато намного раскованнее вел себя при посещении кружков, располагавшихся в привычной для глаза обстановке. Их было великое множество, разбросанных по всему городу. Направлял их действие «осавиахим», учреждение, родившее ДОСААФ, поэтому кружки большей частью были по военно-прикладному делу. Истинным воспитателем духа оставалась улица. Постоянные драки между сверстниками закаляли мужество. Нет, до войны существовал строгий кодекс кулачного боя. Биться можно было только кулаком. Никакого предмета в нем не должно было быть. Должна была быть причина, пусть, по мнению взрослых, и необоснованная, пустячная. Сидячего и упавшего бить было запрещено. Драка заканчивалась с появлением носового кровотечения. Эти правила не распространялись на внутришкольные выяснения отношений. Поводом для избиения там могла быть успешная учеба. Я вспоминаю, как на перерыве между уроками, на меня напало четыре моих же одноклассника. Они успели нанести мне несколько ударов, предварительно изложив причину избиения. Я оказался «маменькиным сынком, да еще и отличником». Меня спасло появление завуча. Увидев его, ребята оставили меня и разбежались. Добрый завуч, Петр Константинович, пытался выяснить, кто меня бил? У меня хватило ума, не выдать обидчиков. Я оказался в выигрыше. Больше меня не трогали. Правда, я от этого не стал ближе к ним. Мне нравилось учиться, ходил в школу с удовольствием, с нетерпением ожидая начала занятий. Единственно, что мне не нравилось, это малый объем учебных программ. Но тут аппетит мой утолялся книгами, не входившими в систему обучения подростка. Большинство книг было рассчитано на взрослых. Схема учебы в школе сводилась к тому, что обязательным было начальное образование. Более трех лет отстающих в классе не держали, но после двух лет «пустого время препровождения» недоросля переводили в следующий класс. Мне удалось учиться с двумя такими рослыми и абсолютно пустыми подростками. Их учеба закончилась в четвертом классе, когда обоим исполнилось по четырнадцать лет. Четвертого класса они так и не закончили. Пригласили родителей долговязых отроков, и было дано строгое предписание поместить обоих в ремесленное училище. Обучение везде было бесплатным. Никаких «поборов» с родителей, даже в военное время не допускалось. На праздники каждый учащийся бесплатно получал в подарок кулек со сладостями, не менее двух килограммов весом. Взрослым было не до нас. А наши интересы не совпадали с интересами родителей. Та же, вечная проблема, отцов и детей. Чем мне могла, скажем, помочь малограмотная мать. Такое же положение было и в других семьях. Я уже не говорю об искусстве и музыке, которые родители не понимали. А, не понимая, воспитывали у нас презрение к ним. Особенно это касалось серьезной музыки: оперной и симфонической. Только став взрослым, посещая театр, полюбил их. А ведь такое отношение было правилом для нашего двора, а не исключением. Наше любопытство утолить было некому. Правда, иногда находились среди взрослых и «странные», готовые расходовать свое выходное время на воспитание чужих детей. Один такой жил во дворе моего двоюродного брата, Владимира, где я тоже проводил немало времени. Фамилия его была Дементеев, до революции офицер белой армии, звали мы его дядей Володей. Он организовывал для желающих экскурсии на гору Митридат. Сколько нового я узнал, сколько было мною исследовано, облазано, проверено? Им были преподаны элементарные основы минералогии, энтомологии и археологии. А ведь признаться, я не был в диком восторге от намечающегося первого «турпохода». Настояла мать, мне с вздохом пришлось согласиться. Проведенные четыре часа на свежем воздухе с этим интересным человеком запомнились мною на всю жизнь! Единственное, признаюсь, что мне не понравилось, так это видеть, как он пойманных кузнечиков, бабочек и прочих насекомых прикалывает к дощечкам