Еремеев ждал весны, как на фронте дня победы. В голове постоянно крутились планы на побег. Как будут идти, каким путём, чтобы сбить со следа погоню, как будут выживать в тайге И уже со злорадной усмешечкой он постепенно укорачивал концы верёвочного каната, представляя, как будет вязать из этих концов силки и сетки для таёжной дичи. Ближе к весне розовая полоска над сопками на восточном горизонте становилась всё шире и шире. А весна на Колыме наступает в мае месяце.
Когда случались не очень выматывающие смены, братва в бараке собиралась на нарах рядом с «Треплом», тоже политическим, молодым парнем сельским учителем. Он «тянул срок» за то, что «трепаться нужно было меньше». Сочинял для собственного удовольствия смешливые частушки. Но с политическим подтекстом. Потом, в приговоре прямым текстом назвали его частушки «агитацией и пропагандой». Этот «Трепло» умел артистично, с фантазией «выдавать роман». Особенно у зэковской публики вызывал восторг «Граф Монте-Кристо». И, особенно, те эпизоды, где граф совершает побег из тюремного замка и, когда находит на острове сокровища. Трепло пересказывал эти сцены множество раз, добавляя всякий раз всё новые и новые подробности, о которых не смог бы додуматься сам автор «Монте-Кристо».
Понятно-дело тоже иногда уходил «послушать романы». Возвращаясь, присаживался рядом с задумчивым Еремеевым, говорил раздражённо, плюнув на раскалённую чугунку и глядя как шипит его слюна: А херню этот Пушкин сочинил. Так не бывает. Это не Пушкин, хмыкал Еремеев. Это Александр Дюма, французский писатель. А-а, один черт, херня. Я бы этому французу такого правдивого порассказал бы Уссался бы со страху. Вспотел бы, записывая Ты вот, Инженер, не знаешь, что я из забайкальских казаков. У нас издавна воров до смерти нагайкой забивали А я, вот сам теперь вор клеймёный. Уж я погулял по чужим амбарам. И в Чите, и в Иркутске. До Омска, до Екатеринбурга добирался гастроль делать. О-о, какой фарт имел. И не на дурочку, как этот графчик, а на риске и смекалке Вот за Уралом ни разу не был. Там свои цари на блатном царстве сидят и у них свои законы воровские. И я им от своего барыша в их казну доли не откручивал.
Еремеев задумчиво кивал, слушая вдруг разговорившегося напарника. Потом сказал не к месту: Нам соли надо с собой побольше. Без соли долго не протянем. И спичек. Вот это самое главное в нашем предприятии.
Само собой, понятно дело. Мыслю уже. Не ты один мозгу имеешь Спички не задача. Я уже потихоньку накапливаю и от шмона прячу. Нам-то костровым спички выдают без особой слежки. А вот соль задача. А если через Кешу?
Понятно-дело усмехнулся: И об этом мозгой работал. Но через щипача болтливого упаси и спаси, господи. Прочухает что вложит. Нет у меня ему веры. Щипач и здесь, как в масле, и начхать ему на волю-свободу. Сыт-пьян, две бабы имеет. Трухлявый он, я породу человека нюхом чую.
Еремеев помолчал немного и спросил: А зовут тебя, казак, как по-настоящему? А тебе это зачем? Обращаться-то как к тебе на свободе буду? Ну, Степаном отец-мать назвали. А по отчеству? Ну, отца по церковному Онуфрием закрестили. Понятно-дело вздохнул, нахмурился и добавил: Батя ушёл в двадцатом году с атаманом Семёновым на китайщину. Так ни слуху, ни духу А матушка, не знаю даже жива иль нет.
В мае месяце весна на Колыме приходит сразу. В неделю истаивает снег. Ещё в неделю набухают почки на деревьях, выбивается из почвы зелёная трава. Человеческое зрение, уставшее за девять месяцев зимы от чёрно-белого восприятия природы снег и ночь, начинает от солнца, белых ночей, свежей зелени умиляться до слезы в глазах и от нехватки витаминов плохо различать далёкие предметы.
Еремеев, вглядываясь в смутный горизонт, с каждым днём ощущал в теле нарастающую вибрацию, будто охотничья собака, рвущаяся с поводка, почуяв дичь. Поздним вечером Понятно-дело, угрюмо молчавший весь день, сказал твёрдым голосом, голосом человека, не потерпевшим бы никаких возражений: В воскресенье по отбою, в ночь рвём когти. Заходим в наш тупичок, забираем нашу сбрую. И к речке Всё! рявкнул он на попытавшегося что-то спросить Еремеева. Завтра на смене выбежишь из тайги с криком: медведь, медведь!.. А топор свой перед этим в тупичок запрячешь В воскресенье, как хозяин в баню уканает, я небольшой шухерок устрою Под этот шухер ещё кое-чем разживёмся.
Еремеев пожал плечами и развёл руками, признавая власть воровского авторитета. Понятно-дело, уже смягчая тон голоса, пояснил: Да потому что, Инженер, через несколько дней, по погоде судя, мошка и комарьё пойдёт. Они нас на рывке живьём сожрут за наше потное тело. Ох, это точно, выдохнул Еремеев. Об этом и не подумал. А для погони они как раз наши союзники будут И ещё, добавил Понятно-дело, потом замолчал и через некоторое время сказал категорично: С собой берём Пельменя. Вьючной лошадкой. Понял?
Еремеев кивнул и ничего не спросил, уверенный в мудрости напарника.
«Пельмень» был с последнего этапа. Тот, который оказался племяшом АОУновца. Парень высокого роста, с телячьими белёсыми глазами, смотрящими щенячье-испуганно на блатных. А на политических «коммуняк» нагло-враждебно. Такой он оказался жадным до жратвы, что за кусок хлебной пайки или за миску баланды готов был, без сомнения, продать не только «незалежну маты Украйну», но и «ридну маты». Над ним и смеялись, кому не лень, крикнув: «Хлопец пельмени!». И у парняги из уголка рта начинала непроизвольно вытекать слюна.
В воскресенье утром гуманный лагерный режим позволял поспать на час подольше. Но такие воскресенья не всегда случались, если не выполнялся план. В эту ночь под воскресенье Еремеев почти не спал. Вибрация в его теле достигла такой степени, что мандраж трепетом шёл по рукам и ногам. События состыковывались согласно задуманному Понятно-дело плану. «Хозяин» с кошёлкой в руках проследовал в баню. Судя по запасу дров, полдня он пропарится точно. Потом Кеша-шпион фраерской походкой направился «настраивать пианино». Понятно-дело заулыбался и потёр ладонь об ладонь, точно собираясь взломать «железного медведя». Он подмигнул Еремееву, вышел из барака и двинулся в сторону медпункта. Через пять минут вернулся и показал напарнику большой палец.
В воскресенье утром гуманный лагерный режим позволял поспать на час подольше. Но такие воскресенья не всегда случались, если не выполнялся план. В эту ночь под воскресенье Еремеев почти не спал. Вибрация в его теле достигла такой степени, что мандраж трепетом шёл по рукам и ногам. События состыковывались согласно задуманному Понятно-дело плану. «Хозяин» с кошёлкой в руках проследовал в баню. Судя по запасу дров, полдня он пропарится точно. Потом Кеша-шпион фраерской походкой направился «настраивать пианино». Понятно-дело заулыбался и потёр ладонь об ладонь, точно собираясь взломать «железного медведя». Он подмигнул Еремееву, вышел из барака и двинулся в сторону медпункта. Через пять минут вернулся и показал напарнику большой палец.
Ещё через несколько минут на территории послышался женский крик, потом двухголосая женская ругань с визганьем и причитанием. Потом из бани выскочил начальник лагеря, обмотавший простынёй свой скелетный торс. Посматривая из окошка, Понятно-дело улыбался и потирал руки. Из бараков повысыпало всё зэковское население и любовалось с небывалым давным-давно восторгом как «пожарная лошадь» тащит за волосы на крыльцо начальнической квартиры голую «снежную бабу». Пытавшийся их разнять «хозяин» то и дело ронял со своих чресл простыню и мотал своим «хозяйством» в разные стороны, ничего не понимая в случившемся. Он только грозно орал: «Молчать! Смирно!». От лагерных ворот на помощь начальнику прибежал караульный. Собаки рвались с цепи и заходились лаем, чуя по своей дрессировке «массовые беспорядки». Зэки у бараков ржали до икоты, некоторые, ослабевшие от непривычки к смеху, падали на землю.
Когда наполовину одетый Кеша попытался проскочить через свалку на крыльце, начальник лагеря его узрел и, видимо, сразу уяснил ситуацию, врезал Кеше в челюсть, крикнул караульному «в карцер», потом погнал свою дебелую супругу оплеухами в дом.
Фельдшерица с несчастным видом поплелась было по направлению к медпункту, но по пути, будто что-то вспомнив, прыжками подбежала к своему коварному изменщику, которого солдат подталкивал штыком в сторону карцера, и врезала изменщику хлёсткую затрещину. Из казармы повыскакивали остальные «вертухаи», ржали, приседая и хлопая себя по ляжкам. Гордый Кеша не смог стерпеть прилюдно оскорбления и тоже с размаху врезал по недавно целованной щечке фельдшерице. Та упала, потом мигом вскочила и кинулась, растопырив хищно пальцы, на Кешу. А-а! звонко кричала фельдшерица. Кобель!.. Кобеляра!.. Кобелище!.. Под вышку подведу за измену родине!..
Они схватились в смертельно-крепком объятии, возможно последнем в их отношениях, и покатились по земле. Растерянный караульный смотрел на кувыркающуюся парочку, держа палец на курке карабина.
Амбарный замок на дверях начальнического кабинета «медвежатник» открыл при помощи ржавого гвоздика одним движением пальцев. Тока ты не лапай ничо, предупредил Понятно-дело, Ща-а
Он с лёгкой небрежностью, будто тасуя колоду карт, принялся открывать один за другим ящики стола. Вынул кобуру с ТТ, посмотрел и бросил обратно. Потом с минуты две провозился с большим металлическим шкафом. Извлёк из него мелкашечный карабин «Белка», с которым начальник лагеря любил ходить на охоту, две финки блатной выделки, новые офицерские сапоги, несколько пачек патронов к карабину. Еремеев поспешно заворачивал собранное имущество в сдёрнутую со стола скатерть. С вешалки в углу прихватили шинель и овчиный полушубок. Вышли из штаба, осмотрелись и Понятно-дело скомандовал: Дуй на кухню. Там, верняк, никого нету. Набери какой-нибудь жратвы и, главное, соли побольше. И в барак. А я сейчас. И он побежал куда-то, пригнувшись, с узлом в руках.
В пустующем бараке, засунув под нары вещмешок, наполненный под завязку солью, ведёрный котёл с наломанными туда кусками хлеба, Еремеев перевёл дыхание. Он чувствовал себя как после удачной атаки в бытность командиром взвода. Вскоре вернулся Понятно-дело с пустыми руками и улыбаясь уголком рта. Заглянул под нары, одобрительно хмыкнул и принялся скручивать «козью ножку». Эх, сказал он задорно и пыхнул самокруткой. Когда в Чите за полчаса триста кусков открутил, так не радовался.
В барак до сих пор никто не возвращался. С территории доносились крики и хохот. Во, комедь заделали, произнёс с гордостью Понятно-дело. Народу радости на целый год. Так, может, сейчас и рванём, Онуфрич? с азартом в голосе спросил Еремеев. Подходящий момент. Не-е, мотнул головой Понятно-дело. Через час перекличка будет. Хватятся. Далеко не уйдём. Да и Пельменя нет, а его прихватить надо, больно уж кликуха у него вкусная После вечерней проверки и рванём в ночь. А вдруг сейчас обнаружится, что мы там везде пошухарили? Нет, уверенно сказал Понятно-дело. До утра, а, может, и дольше хозяин на людях с поцарапанной мордой не появится. Я его за свой срок выучил Щас, наверное, подлюка, спирт стаканами жрёт. Без его команды никто и разбираться не станет.