В барак до сих пор никто не возвращался. С территории доносились крики и хохот. Во, комедь заделали, произнёс с гордостью Понятно-дело. Народу радости на целый год. Так, может, сейчас и рванём, Онуфрич? с азартом в голосе спросил Еремеев. Подходящий момент. Не-е, мотнул головой Понятно-дело. Через час перекличка будет. Хватятся. Далеко не уйдём. Да и Пельменя нет, а его прихватить надо, больно уж кликуха у него вкусная После вечерней проверки и рванём в ночь. А вдруг сейчас обнаружится, что мы там везде пошухарили? Нет, уверенно сказал Понятно-дело. До утра, а, может, и дольше хозяин на людях с поцарапанной мордой не появится. Я его за свой срок выучил Щас, наверное, подлюка, спирт стаканами жрёт. Без его команды никто и разбираться не станет.
Еремеев посмотрел на своего напарника, точно в фильме «Чапаев», Петька на своего командира: ну, и мудрый же ты мужик, Василий Иванович.
Через час после отбоя, когда на нарах дружно захрапели и застонали, Понятно-дело сказал, вздохнув:
Ну, с богом
Они сложили кухонные трофеи в узел из всех тряпок, что у них были на шконках. Из тайника, выдолбленного в ножке нар, вынули с десяток спичечных коробков. Зашлись лаем, почуяв зверя малокормленные овчарки. И Понятно-дело двинулся к нарам Пельменя, ткнул того кулаком в спину. Хлопчик, пошли за хлебом, ласково сказал Понятно-дело. Пельмень, приоткрыв глаза, смотрел непонимающе на «смотрящего», но гипнотически действовало на него слово «хлеб». Хлеб привезли, там за лагерем. Разгружать будем, уже строго добавил Понятно-дело.
Пельмень и не возражал. Вышли из барака и в тени, подальше от караульных костров, пролезли через «колючку». Зашагали быстрым шагом, забрав по пути к шурфу, спрятанный узел со штабным трофеем. Опорожнили свой тайник в тайге и свернули резко в восточном направлении в поисках предполагаемой речки.
В лёгких сумерках белой ночи, уже пахнущей свободой идти было легко. Подталкиваемый «смотрящим» Пельмень вскоре начал оглядываться с вопросительном выражением в телячьих глазах. Идём-то куды? Туды! рыкал на него Понятно-дело. Топай давай. Там машина с хлебом застряла.
Пельмень через несколько шагов опять, оглядываясь, спрашивал: Куды? Туды-туды, будем сейчас буханки с машины таскать. Так и быть разрешу тебе припёки схавать.
Прошли примерно с километр, и впереди блеснуло узкое русло ручья. Течение было к югу. В том направлении и пошли по воде, поскальзываясь на крупных голышах. Пельмень норовил выбраться на берег, но Понятно-дело пинками заставлял его идти по самой стремнине. Через несколько сотен метров, на каменистом берегу повернули строго на восток, потом по своим следам вернулись опять к ручью и по извилистому руслу ручья пошли уже в направлении на север. Топали молча промокшими в драных сапогах ногами. Но шли и шли, гонимые азартом и, не чувствуя усталости. Лишь иногда Понятно-дело рыкал на хныкающего Пельменя, внушая тому, что, мол, заблудились в поисках машины с хлебом. Яки вин машина с хлибом Ще ни бачив дорог вин нема, хныкал уже утомившийся Пельмень.
Отчётливо посветлело низкое северное небо значит, уже наступило утро. По умственным прикидкам выходило, что они в дороге уже часов шесть. Ноги ломило в ледяной воде. Решили выйти на берег с долгим передыхом. В распадке двух небольших сопок развели костёр.
Вот теперь я волю почуял, произнёс с усмешкой Понятно-дело, развешивая над костром мокрые портянки.
И Еремеев закивал головой: Я тоже, как ошалевший. Ну, точно стакан неразведённого спирта шарахнул. Аж в груди жжёт.
Пельмень, судя по выражению его лица, уже явно догадывался о происходящем. Его телячьи глаза выражали страх телёнка, забредшего по глупости в волчью стаю. Он даже перестал скулить и плёлся теперь позади остальных беглецов. Ещё несколько часов прошли без остановок. Шли всё время на север, в перпендикуляре к уходящему на закат солнцу. В обозначенную сумерками ночь решили сделать долгий привал, поскольку по расчётам Понятно-дело погоню ещё даже и не собирали. Развели на камнях костерок, прилегли на разосланные лапы стланика. Опять сушили на прутьях портянки и одновременно жарили ломти хлеба, добытого Еремеевым из лагерной столовки. Густо посыпали ломти волглой солью для её запаса в организме. Даже Пельмень после того, как умял зараз трёхдневную хлебную пайку, поуспокоился внешне и тупо икал, глядя в огонь костра. Разливающаяся по телу усталость после суточного маршрута была приятна Еремееву в ощущении свободы. На следующий день он чувствовал себя отдохнувшим, как никогда в лагере на нарах. Они упорно шли строго на север.