Тётя Маша никогда не видела Бога в гневе. Всегда он был доброжелателен и слал при встрече здравия с почтением и достоинством. Но тут он вдруг предстал в другом качестве.
Тётя Маша никогда не видела Бога в гневе. Всегда он был доброжелателен и слал при встрече здравия с почтением и достоинством. Но тут он вдруг предстал в другом качестве.
Он просто рвал и метал. Кричал и звал грозно своих единомышленников. Никого из них в третьем корпусе не было. И будь у него на самом деле возможность производить громы и молнии, казалось, блеснули бы они у него в руках.
Тётя Маша, где все? говорил Главпут, обращаясь к сидящей на вахте работнице базы.
Да где? Кто где. Время послеобеденное. Все отдыхают.
Найдите, пожалуйста, кого-нибудь, попросил Главпут, несколько успокаиваясь.
Тётя Маша не посмела отказать, пошла искать.
Но, оказывается, в холле первого этажа был ещё один человек, который незаметно спал в уголочке на стуле у окна. Его, казалось, не могла разбудить даже настоящая гроза. Главпут заметил, подошёл к нему. Громко почти на ухо крикнул: «Переписчик».
А? Что? открыл глаза, встрепенулся тот.
Ты опять употреблял зелье?
А-а-а-а, не Ну я немного
Смотри. Не забывай, откуда я тебя вытащил. Пойдёшь опять переписывать Библию на нары. Собирайся, надо срочно уходить.
А что за спешка, Главпут?
Должна скоро сюда явиться полиция не за душами нашими, а за земными нашими доходами придут они.
Откуда известно? А ну ты, конечно, всё видишь.
Хватит нести чепуху. Мальчик работницы базы, которого нашла полиция, возвращён матери. И я слышал, как он ей говорил, что тётя Таня, библиотекарша, жаловалась дяде полицейскому на нас, обзывала мошенниками. И полиция собирается сюда прийти. Ждать их нам здесь нет резона. Они хуже бесов вымотают нам души. И точно заберут все наши земные доходы.
Всё понятно, уныло сказал переписчик Библии.
Так где же все находятся?
Ну, кто где Ною ты же сказал завлечь журналиста в наши ряды. Он же так похож на протопопа Аввакума. Они, наверное, в баре обсуждают мировые проблемы Мария с Ладой ушли загорать на пляж. Солнце сегодня такое мягкое.
Ах, эти две чуть не выругался всевышний, нашли время демонстрировать свои прелести.
Вдруг вбежал перепуганный Николай Второй.
Главпут, что случилось? Тётя Маша сказала мне бежать срочно сюда
Некогда объяснять, Николай. Срочно надо собираться. Мы с переписчиком уходим первыми. Пойдём тропинкой по берегу до ближайшего селения.
Боже, взмолился переписчик, но это километров семь, не меньше. Я не дойду.
Дойдёшь. Я тебе говорил не напиваться. Иди, собирай рюкзаки, и дальше обратился Главпут к Николаю: Найди Ноя. У него касса. На катере с ним добирайтесь до города. Не связывайтесь по телефонам, могут отследить Предупреди всех, кого сможешь, чтобы собирались на запасном месте. Ну всё иди.
Главпут и переписчик быстро собрали рюкзаки. И вышли из помещения, даже не соблюдя ритуал: не посидели на дорожку.
Главпут пустился в бега. Он быстро шёл с рюкзаком за плечами, направляясь к краю широкого пляжа базы. За ним еле поспевал переписчик. Он охал и ахал, порой переходя на бег, чтобы догнать Главпута. Вот они подошли к окончанию пляжа. Прошли мимо весёлой компании отдыхающих. В тенёчке, под лиственной кроной дуба, балдел народ. Напитки и угощения расположились на простынке, расстеленной на траве. И вокруг неё гомонили люди.
Свернул Главпут на начинающуюся от этого места тропинку и пошёл по ней, поднимаясь вверх. Метров через триста спугнули они прячущуюся в кустах рядом с тропинкой полуголую пару. И мужчина, и женщина побежали между деревьев, прячась за дубами и липками. Бежали они, наверное, как первые люди в раю, познавшие добро и зло. Но им не было грустно. Они, смеясь, уходили подальше в лес, где их не увидели бы ни чьи любопытные глаза. Не было, кажется, ни у кого здесь мысли о необходимости какого-либо спасения.
Никто не хотел спасаться. Всем было и так хорошо в этом наполненном солнцем и чистым воздухом прекрасном месте отдыха. Да и что говорить, если задуматься глубоко и быть честным перед самим собой, не кривить душой и не жаловаться на судьбу
Ведь почти всех устраивает эта жизнь. То весёлая, то грустная. Порой горькая и трудная. Но радости, которые она периодически доставляет, позволяют терпеть эти временные трудности и лишения
Главпут шёл широкими шагами, уверенный в своём спасении от полиции, и уверен был в этом пути, который вёл его в другое селение, откуда он мог бы спокойно уехать подальше от опасного места.
Ему не было трудно идти, подниматься в подъём, а вот его спутник явно сдавал, уже стонал, и спотыкался, и просил привал. На остановку не было времени. И Главпут шёл и шёл.
Он был силён, как человек, этот Главпут. И дух его трудно было сломить неурядицами земной жизни. Но если он и мог здесь кого-нибудь спасти, то это своего соратника, который с каждым шагом всё больше слабел. Тогда взял Главпут и его рюкзак, повесил на своё плечо. Это было нетрудно, не труднее, чем Христу нести на Голгофу Свой Крест. И даже нечего сравнивать. Масштабы и задачи разные.
Но откуда-то бралась уверенность и непреклонность в выбранном пути. И шёл, и шёл Главпут, и деревья словно склоняли на плечи ему ветви
Дневник попавшей под поезд
Этой дорогой ходил я часто. Чуть ли не через день.
Шёл от своего дома, находящегося почти за чертой города у леса, или спешил от остановки общественного транспорта, который тоже останавливался не близко от нужного места, чтобы можно было не совершать десяти пятнадцатиминутный спурт в роли пешехода. Студент третьего курса, я не мог долго оставаться без общения, без тесного круга знакомых и друзей. И эта дорога была к студенческому общежитию. Именно там, в пятиэтажном здании, где жили мои однокашники, проходила большая часть моего времени, свободного от учёбы и других полезных занятий.
Дорога всё время как бы спускалась вниз, шла под уклон. И ходил я мимо частных домов, потом по парку, по вновь проложенному асфальту вдоль высоких стен завода. И спускался к рельсам для поездов, к многочисленным ниткам железной дороги. Это было самым значительным препятствием на пути к конечной цели.
По этому множеству рельсовых ниток нередко шли поезда. То пассажирский прогудит, стуча по рельсам всей тяжестью состава, то прошмыгнёт электричка, а то и вовсе товарняк тащится, как старый дед на печь, еле-еле.
А бывало, вообще встанут несколько составов и ждут, когда им зелёный свет разрешит двигаться дальше. И ты тоже стоишь и смотришь, поедут ли они, в конце концов, или так и будут стоять, как в тупиках где-нибудь в депо. И бывает, не выдержишь и начнёшь на свой страх и риск перебираться на другую сторону под остановившимися вагонами или забираясь на ступеньки, переходя по ширине вагона, чтобы спрыгнуть на другой стороне, пока состав не успел тронуться. Мне, да и многим моим товарищам не представлялось это уж таким опасным, а, скорее всего, было обыденным делом.
Потому и показалась мне, как и другим студентам, которых я знал, весть о гибели на железной дороге учащейся нашего института странной и даже невозможной. Хотя это известие и потрясло нас, студентов как людей из-за своей молодости нечасто сталкивающихся со смертью, но вызвало и удивление: мы все ходили по этой дороге, и никаких происшествий не было. Что случилось и почему произошло это задавали мы риторические вопросы и не знали на них ответ.
В первые дни обсуждали студенты трагический случай, и ходили слухи о том, что могло послужить этой гибели, что за обстоятельства и будто бы смерть была неслучайной.
Я был, если говорить по правде, не демонстрируя ложную скромность, известной личностью в своём учебном заведении. Известной из-за широты своих интересов, потому что занимался спортом, участвовал в самодеятельности. И даже печатал стихи в городской молодёжной газете. Но и я сам, знавший, наверное, половину народа из всех учащихся в нашем институте, всё-таки никогда не видел эту погибшую девушку. Она была первокурсницей и успела сдать только одну сессию. Но жила, как оказалось, в одной комнате с моей знакомой.
Необязательно, что я пошёл в общагу прояснить для себя этот случай. Просто приходил я в жильё своих знакомых очень часто.
И в этот раз я пришёл, оставил на вахте документы и, взбежав на второй этаж, начал посещать чуть ли не по порядку комнаты своих приятелей и друзей. Общался, пил чай.
Нина жила на третьем этаже. Когда-то на первом курсе я был безответно влюблён в её подругу Да, как-то не состоялась та любовь, но Нину я особенно не замечал, увлечённый её соседкой по комнате.
Совершенно неожиданно она начала хорошеть и к третьему курсу стала невообразимо притягательной для мужских глаз. Не была красавицей, такой шикарной, но стала очень женственной, с идеальными формами фигуры, с озорным блеском в глазах, мне стала она нравиться до прилива нежности во всём, не склонном к сдерживанию организме. К третьему курсу она стала жить в другой комнате, с другими соседками.
Я начал к ней подкатывать. При встречах стал выказывать, как мог для своего неумелого возраста, знаки внимания, приглашал в кино, пытался приобнять. Но она отстранялась, говорила мне:
Шурик, у меня есть жених, я не могу
Говорила она так, но видно было, что совсем отказаться от моего внимания она не хочет.
Во всех этих любовных делах, где существует масса условностей, я был не спец.
Становился я немного туповатым и не знал, что делать, как увлечь девушку и начать развивать отношения.
Я зашёл к ней. Она была одна. Мы сидели, пили чай, я шутил, и она с удовольствием смеялась. Но я уже больше не заводил разговоров о своих чувствах. Ведь получил отказ Мы перешли к обсуждению этого страшного случая с гибелью девушки. И Нина сказала, что на самом деле, возможно, это самоубийство.
Почему так думаешь?
Да она вела дневник. Он остался у меня. Кое-что написано там
Мы не были с ней очень близки, мало было общих знакомых, которых можно было отнести к совместным друзьям, но она обо мне, несомненно, знала много. Поэтому я решился попросить её:
Нина, а не могла бы ты отдать мне этот дневник? Ты же знаешь, что я пишу, то есть хочу стать писателем, и мне могут пригодиться знания о людях. А в дневниках раскрываются личности больше всего.
Нина задумалась на какое-то время и всё-таки отнеслась к будущим моим претензиям на писательство очень серьёзно, иначе бы не встала из-за стола и не принесла из-за ширмы дневник этой девушки, отдала его мне. В этом жесте, серьёзном поступке, наверное, было многое из того, что говорило о её неравнодушии ко мне. Но мог ли я, бестолковый студент третьего курса, это понять и как-то использовать?