Тормоза открылись, и я вышел на продол. Кабинет Гмырина находился здесь же на этаже, но меня повели дальше, через кишку на административный корпус, где располагались кабинеты для встреч с адвокатами и следователями, помещения для свиданий с родственниками. Вскоре завели в небольшое помещение, где сидел Гмырин опер с мерзким лицом, полностью соответствующей своей фамилии. С ним было двое мужчин в гражданской одежде. Они оказались сотрудниками отдела по борьбе с экстремизмом78 из УБОПа. Представившись, сразу перешли к делу.
Ну что, рассказывай про совершённые вами убийства, получив мой недоуменный взгляд, продолжили. Твой подельник Александр всё рассказал и сейчас пойдёт домой, будет свидетелем. А вот ты, если не признаешься, будешь сидеть все десять лет.
К слову, я не знал о чём идёт речь, но сразу понял, что по поводу подельника меня берут на понт: к вменяемым убийствам мы отношения не имели. На нас пытались повесить поножовщину армян на подмосковной станции электричек и ещё пару висяков. Я ждал, что признание начнут выбивать силой, но опера пока просто беседовали.
Мы же знаем кто ты! Ты Митяй «Лысый». Лидер скиновской банды «Славянский террор». Троих из вашей бригады мы приземлили, закроем и остальных. Но у тебя пока ещё есть шанс избежать тюрьмы! Сдай мне адреса всех своих бойцов и пойдёшь домой. А дело, по которому ты сидишь, мы развалим.
Да я даже не знаю, о чём вы! показушно возмутился я. Я вообще сижу за случайную драку.
Слушай сюда, говнюк, встрял в разговор Гмырин. Давай всю информацию, которую с тебя требуют, иначе кину к чуркам в пресс-хату, тогда взвоешь!
Мне нечего сказать! Я без понятия, о чём идёт речь, продолжал отрицать я.
Пошёл вон! Вывести его! позвал сотрудника Гмырин. Меня повели обратно в камеру.
О кумовке даже не было разговора. Всё было намного серьёзнее.
Раскрутка
Собирайся по сезону! на следующий день возглас продольного снова назвал мою фамилию.
Что такое «по сезону»? спросил я у Адольфа.
На следственные действия обычно везут. Машку и вещи оставляешь в хате, а сам сейчас пойдёшь переодеваться.
Через минут пятнадцать дверь в камеру открылась, и меня повели в каптёрку, где я переодел уже поднадоевшую робу на свои джинсы и бомбер. Чуть позже привели и Санька, который рассказал, что теперь у него погоняло Хаттаб в честь какого-то смотрящего за районом, где он проживал.
Выведя на улицу, нас погрузили в милицейский воронок. На мой вопрос: «Куда едем?» ответили, что на ИВС. Это меня чрезмерно удивило, так как ранее я думал, что в ИВС зеки содержатся только до вынесения судом ареста.
Привезли на Петровку. Внутри опять поместили в боксы, подвергли не менее тщательному шмону79, чем когда заехал с воли, и поместили в разные камеры.
Моим сокамерником оказался мужчина лет тридцати пяти, сидевший за разбойное нападение на инкассаторов. Его «делюга»80 по экшену была достойна эпизода из фильма-боевика. Выставив81 инкассаторов, они подверглись погоне со стороны сотрудников милиции, которые на ходу прострелили им колёса. Преступники улетели на автомобиле в кювет, где и были задержаны.
Ещё в тюрьме я узнал, что на ИВС любят подсаживать зеков-сук в камеры. Суки втираются к малолеткам и другим первоходам в доверие и разводят на подробности об уголовном деле, которые потом сдают мусорам. К моему подельнику Сане подсаживали такого ещё перед тем как мы заехали на тюрьму. Тот весь был в наколках, с отрицаловскими звёздами82 под ключицами, и очень живо интересовался нашим делом, а так же чем мы занимались на свободе. Но Санёк сразу почуял подвох и ничего лишнего ему не сболтнул.
Мой нынешний сосед к таким подсадным уткам не относился, спросил лишь что за статья, и больше про моё дело не интересовался. А вот сам болтал без умолку, давая советы, что на свободе нужно заниматься торговлей и перевозкой леса, ведь на этом «реально поднять большие бабки». Позже выяснилось, что его, как и меня, вывезли на «раскрутку»83. По закону из тюрьмы в ИВС на следственные действия могут вывезти на срок до десяти суток. Некоторые зеки, которым итак светит большой срок, пользуются этим, чтобы выжать по максимуму с легавых разных «плюшек». К каждому зеку опера ищут различные подходы. Кого-то, особенно тех, кому нечего терять, задабривают всяческим запретом и едой из ресторана, чтобы они признались в новых эпизодах. Такой подход часто применялся к тем, кому уже итак светит пожизненное заключение. Другим предлагали лишь небольшие выгоды: если позволяет следователь, то в ИВС можно сделать неограниченное количество передач со свободы, да и отличие тюремной баланды от баланды на Петрах кардинальное. А некоторых везут на пытки. Мой сосед был из первой категории, и меня к нему подсадили видимо для того, чтобы я видел выгоду от сотрудничества со следствием.
На следующий день меня вызвали в следственный корпус. Завели в кабинет, в котором я увидел тех самых оперов из УБОПа, приезжавших на пятый централ. В этот раз с ними был третий здоровый опер. Я сразу понял, что попал конкретно.
Меня посадили за стол и начали задавать те же вопросы, что и на централе, только уже в более агрессивной манере. Поняв, что на сотрудничество я не пойду, меня скрутили и поставили на растяжку к стене. Один из оперов раздвинул мне ноги до максимума, два других растянули руки и стали держать, чтобы я не вырвался. Самый здоровый опер начал наносить удары в область почек и корпуса.
Не знаю, сколько длилось избиение. Во время пыток счёт времени теряется. Время от времени они останавливались, продолжая держать меня на растяжке, и задавали вопросы об убийстве каких-то двух армян. Получив отказ, либо продолжали отбивать почки, либо держали на растяжке. Через несколько часов (был ли это час, два или три, сказать не могу, так как время тянулось неопределённо) они сняли меня с растяжки. Со словами, что беседу продолжим завтра, позвали мусоров, которые подняли меня с пола и понесли обратно в хату. Руки и ноги отсохли и отказывались пошевелиться, почки и тело разрывались от боли. Занеся меня в камеру, бросили на пол и, развернувшись, вышли. Сосед больше не веселился и переменился в лице, увидев меня избитого. Он помог мне добраться до шконки и прилечь. Шевелиться сам я был не в состоянии, тело кололо миллионами иголок, руки с ногами только начали приходить в себя.
Вечером я смог кое-как подняться со шконки и добраться до дубка поужинать. Сокамерник рассказал, что я ещё легко отделался, взрослых на Петрах пытали, подвешивая за ноги и избивая битами, либо загоняя иголки под ногти.
После ужина меня заказали со всеми вещами и перевели в другую камеру. Там сидел лысоватый полный мужичок, который сходу назойливо начал расспрашивать меня, за что я сижу и чем занимался на свободе. Отреагировал я агрессивно, сказав, что если он от меня не отвалит, то воткну ему ложку84 в шею. Судя по вопросам, скорее всего он был сукой.
На следующий день меня снова вызвали к операм и экзекуция продолжилась. После избиения также бросили на пол в камере, где ссученный сосед молча наблюдал за мной со шконки, даже не пытаясь помочь.
На третий день сценарий повторился.
На четвёртый день меня перевели в одиночную камеру. Сигарет не было, и я не курил с той поры, как перевели в хату к суке. Помимо ежедневных пыток и одиночества, меня лишили и сигарет. Терпеть пытки уже не было сил, но я понимал, что если возьму на себя чужие дела, то поеду топтать лагеря на все десять лет85, вместо средних шести, что мне светило. Осознание этого и тяга к свободе придавали усилия держаться. Иногда, когда не оставалось сил, я делал вид, что собираюсь что-то рассказать, и начал придумывать вымышленные эпизоды, якобы дал кому-то в электричке пинка. Но ничего более добиться от меня не могли. Опера злились и били ещё сильнее, не забывая предварительно записать эту «липу» в блокнот. Но так я хотя бы получал небольшую передышку.
На седьмой день меня снова повели на очередной «разговор». Не выйти с камеры было невозможно, один раз я попытался, после чего меня скрутило несколько человек и ласточкой повели к операм. Зайдя в кабинет, как обычно, приготовился получить внезапный удар, после которого меня поставили бы на растяжку, но его не последовало. Я присел на стул напротив сотрудника УБОПа, и тот пододвинул в мою сторону пачку сигарет.
Хочешь курить? спросил он.
Я молчал.
Тут родители твои приезжали, продолжил опер. Через следователя хотели передачку сделать. Сигареты, покушать. Мы разрешим, если признаешься в этих делах. Явку с повинной напишешь и срок меньше получишь. Я тебе обещаю.
Моего ответа не последовало. Опер переменился в лице.
Ты же понимаешь, что мы тебя всё равно сломаем?! Мы устроим тебе «весёлую» жизнь на тюрьме и зоне. У нас везде связи!
Я лишь пожал плечами. Опер с досады махнул рукой и позвал вертухая, велев отвести обратно в хату. Больше на Петрах меня не пытали.
Неожиданная встреча
На восьмой день моего пребывания в полной изоляции на Петрах, дверь открылась, и я не поверил своим глазам. В камеру завели моего подельника Шульцгена, который жестом показал, чтобы я не подал виду, что мы знакомы.
Что ты здесь делаешь?! Ты же под подпиской! возмутился я, когда дверь в камеру закрылась.
Шульцген молча протянул мне постановление об аресте. «105 ч.2»86 прочитал я.
Ты дурной что ли?! Что случилось? спросил я.
Выяснилось, что всё время нашего с Хаттабом пребывания в тюрьме и Петрах, Шульцген просидел дома, боясь выйти на улицу и наворотить там дел. Но потом его позвал наш общий друг на день рождения своей девушки. Возвращаясь с вечеринки, недалеко от своего дома они увидели мужчину азиатской внешности, стоящего на остановке. Без какой-либо задней мысли, как сказал Вова, они спросили у него закурить. А мужчина оказался поддатый, и послал их прямым текстом на х*й. После оскорбления друзья вспылили и прыгнули на него. Мужчина вырвался и побежал во дворы, где его сбили с ног, после чего начали забивать ногами. Затем Шульцген взял палку и начал наносить удары ему по голове. Через какое-то время, прекратив избиение, они ушли по домам. Задержали их на следующее утро, по кровавым следам. Сотрудники Петровки не проверили материалы дела, по которым был под следствием Шульцген и закрыли его ко мне в камеру, не зная, что мы идём подельниками87. Видимо решили, что напугаю его рассказами о малолетке и пытках. Как потом выяснилось, Дениса, подельника Шульцгена по убийству, закрыли к Хаттабу с той же целью.
Последние два дня моего пребывания на Петровке были относительно веселыми. Я рассказывал Шульцгену про тюрьму и играли в слова больше на Петрах заняться было нечем.