Сегодня спали до 3:00. Отвратительный сандвич в «Морском волке». Гадкие люди, которые присоединились к нам, Диего, Ивлин, Лон-дин. Г. была особенно прелестна вчера вечером, нарядная, идущая на вечеринку в «Трибюн».
Пришло время нарушить молчание. Странно, но этот дневник оказался заколдованным, в глубине души я думала, что он предназначен для того, чтобы запечатлеть подлинное счастье, и когда все стало рассыпаться, в день моего рождения, когда мы переехали в «Отель де Пуату», импульс вести дневник иссяк.
Прошедшие события полный крах моих отношений с Г. были столь внезапны, что я не могла поверить в их реальность. Вечер среды «Новые времена» [Чаплина], ее ранний приход, полночь во «Флоре», поход в «Клуб 55», ее подарки, ожидающие меня в комнате, и в первую очередь ее нежность и то, что она со мной был прекрасен; я была преисполнена радости не обманываясь, что она якобы любит меня так же, как я ее, но думая, что в нашей связи есть и для нее толика счастья, что я ей нравлюсь, что нам хорошо вместе. В четверг мы переехали и вечер четверга, в «Лаперузе» и в театре («Сегодня мы импровизируем» [Луиджи Пиранделло]), стал вечером адских мук, равные которым мне редко доводилось испытывать. Я слепо шагала по лесу боли, мои внутренние очи были стиснуты, я едва удерживалась от рыданий. (В «Лаперузе» я почти что заплакала). Затем пятница, суббота, воскресенье в этой гостинице + все то же самое я оцепенела, оглушенная болью, как скотина, а она все время бранила меня за дурное настроение, эгоизм, неуравновешенность, занудливость
В воскресенье днем прогулка до острова Сен-Луи; в воскресенье вечером рыщущий, снежно-взбитый, чарующий перелет в Лондон, а затем сумасшедшая неделя приготовлений для возвращения во Францию, во время которой чувствами я не была ни здесь (в Париже), ни там, но будто оказалась подвешена в воздухе, все еще отказываясь верить.
В воскресенье днем прогулка до острова Сен-Луи; в воскресенье вечером рыщущий, снежно-взбитый, чарующий перелет в Лондон, а затем сумасшедшая неделя приготовлений для возвращения во Францию, во время которой чувствами я не была ни здесь (в Париже), ни там, но будто оказалась подвешена в воздухе, все еще отказываясь верить.
В воскресенье вечером 26 января я вернулась (перелет показался бесконечным и унылым), дотащила чемоданы до комнаты, была половина второго утра, и нашла Г. в прежнем состоянии, а сама настолько отчаялась, что не сумела заставить себя поцеловать ее. Я жила под печатью проклятия в течение четырех дней перед своим приездом, она чувствовала те же чувства в продолжение четырех, пяти дней (она дала мне понять) после моего возвращения. Никакого секса и, что еще хуже, та манера, с которой она отстраняется в кровати от всякого моего прикосновения
С тех пор, а прошло уже тринадцать дней после моего возвращения, мы занимались любовью трижды или четырежды однажды вечером в прошедший понедельник, очень красиво. И еще один раз с тех пор. Каждый день она работает в своей комнате по адресу бульвар С[ен]-Ж[ермен], 226.
Сейчас вечер субботы, она обедает с друзьями, хозяин, некто Сидни Лич, ответственен за то, чтобы она получила заказ на перевод, который бы позволил ей оставить «Трибюн». Десять вечера. Встречаюсь с ней в 11:00 в «Морском волке».
Не обедала. Читаю [роман Итало Звево] «Самопознание Дзено», который глубоко меня тронул.
Нужно еще раз сказать себе. Все кончено. По-настоящему: не то что Г. разлюбила меня, ведь она никогда меня не любила, но то, что она перестала играть в игру любви. Она не любила, но мы были любовницами. Это ушло, иссякло, с тех пор как мы переехали в этот проклятый гостиничный номер, роящийся ее призраками, ее воспоминаниями об Ирэн [Форнее]. Мне тошно оттого, что она стала испытывать ко мне неприязнь и даже не чувствует себя обязанной скрывать это. Она неприкрыто груба, как в тот день, в пятницу, когда она выбежала, хлопнув дверью перед моим носом, после ланча в «Боз-ар». Оскорбления, тычки, гримасы. И ни ласкового слова, ни единого объятия или рукопожатия или нежного взгляда. Короче, она считает наши отношения абсурдными, я неприятна ей, она больше не хочет меня. И вправду это абсурдно.
Крестная мука в последние две недели Должно быть, я это заслужила. Любовь смехотворна. Чувствую горячие приливы + головокружение; в четверг вечером у меня действительно была лихорадка, и всю среду я провела в постели Г. купила и принесла съестного, прежде чем уйти в полдень.
Mon coeur blessé[19]
А в четверг днем я была приглашена в ее комнату, в комнату Ирэн (обе комнаты ее и Ирэн), чтобы помочь с редактированием, с переводом. Боже мой, не хочется вспоминать! В тот вечер я иду в страшный снегопад мне так жарко, так жарко встречаюсь с Хиллари + Джоном Флинтом + потом с первой ракеткой Монако, а потом наше свидание в 12:30 в «Два маго» такая слепота + болезнь любви и разорванность, я едва это вынесла.
Вчера было получше, во вторую половину дня с Моникой + Ирвином я даже немного забылась, вышла из кровавых развалин своей личности в интеллектуальных потугах говорить по-французски. Но зато после! Г. увлеклась самосозерцанием и советами а-ля Сен-Жермен-де-Пре вместе со своей подругой Реджи. Да еще эта неописуемая «вечеринка» в Пасси с 4 до 6
Взгляни на вещи трезво, малыш. С тебя хватит
Г. думает, что она декадентка, потому что вступила в связь, не интересующую ее ни физически, ни эмоционально. Насколько же декадентка я сама, если знаю ее истинные чувства и все же хочу ее?
«они находят что этот любовник совершил непростительную ошибку, коль скоро он не смог существовать, и сходят вниз, держа в руках его чучело» («Ночной лес»).
Не знаю, лучше ли мне, или же я утратила чувствительность. Но есть покой в определенности, даже если это обреченность или неизбежность отказа. Думаю, что мне все-таки лучше. Я смотрю на все под другим углом вместо того чтобы ожидать всего и отчаиваться всякий раз, как получаешь меньше, я теперь ничего не ожидаю, а иногда, получив совсем немного, испытываю почти что счастье.
Отдала Г. «Сочинения» Натаниэля Уэста и начала читать «Жизнь в мечтах Бальзо Снелла», книгу смешную, мучительную и очень изысканную. Закончила «Дзено».
Отдала Г. «Сочинения» Натаниэля Уэста и начала читать «Жизнь в мечтах Бальзо Снелла», книгу смешную, мучительную и очень изысканную. Закончила «Дзено».
Ф. в Нью-Йорке, в бессмысленных поисках работы. Мне все неприятнее писать ему, я перестала писать ежедневно, и днями ношу в кармане полупальто скомканные, незаконченные письма.
Мысль о возвращении к прошлой жизни даже не кажется мне теперь дилеммой. Я не могу, не буду. Я говорю об этом без напряжения.
Бросающая и брошенный, tombeuse и tombe. Как сложно протянуть руку сквозь паутинную занавеску. Все эти годы я не могла этого сделать, мне не хватало решимости.
А сейчас все так просто я уже по ту сторону, и невозможно вернуться.
Брак подобен безмолвной охоте парами. Мир состоит из пар, у каждой свой домик, каждая блюдет свои узкие интересы + варится в собственном мирке это самая отвратительная вещь на свете. Нужно избавиться от исключительности супружеской любви.
Вчера Г. сказала нечто удивительное относительно огромной библиотеки Сэма В., а именно что такое собирательство книг подобно «браку из желания спать с супругом».
Верно
Пользуйтесь библиотеками!
Мы поселились в квартире Вулфенстайна на два месяца отказываюсь понимать, почему она все-таки хочет жить со мной, учитывая ее чувства и настроения
Вчера (ближе к вечеру) я отправилась на свой первый парижский коктейль, который устраивали у Жана Валя [18881974, профессор философии в Сорбонне], в обществе мерзкого Алана Блума. Валь вполне соответствовал моим ожиданиям маленький, худой, птичьего вида старик с жидкими белыми волосами и широким тонким ртом, скорее красивый, таким будет Жан-Луи Барро в 65 лет, но страшно distrait[20] и неухоженный. Мешковатый черный костюм с тремя большими дырками сзади, через которые просматривалось (белое) исподнее + он только что пришел после вечерней лекции о [Поле] Клоделе в Сорбонне. У него высокая красивая жена-туниска (с круглым лицом и гладко зачесанными назад волосами), раза в два младше него, лет 3540, по моим оценкам, + трое или четверо маленьких детей. Еще там были Джорджо де Сантильяна [историк науки в Массачусетском технологическом институте\ два японских художника; худощавые пожилые дамы в меховых шапках; человек из [журнала] «Preuves»; дети постарше будто сошедшие с картин Бальтуса, в костюмах для Масленицы; человек, похожий на Жан-Поля Сартра; и множество других лиц, чьи имена ничего мне не говорили. Я беседовала с Валем и де Сантильяной + (неизбежно) с Блумом. Квартира на улице Пелетье фантастична: на всех стенах наброски + рисунки + картины, сделанные детьми и друзьями-художниками; темная резная североафриканская мебель; десять тысяч книг; тяжелые скатерти; цветы; картины; игрушки; фрукты очень живописный беспорядок, подумалось мне.
О той неробкой еврейской женщине-порнографе, sappelle [sic][21] Хэрриет Даймлер: «Она хипстер. Она на этом не зацикливается».
Разум ускользает от меня. Мне нужно застигнуть его сзади, во время речевого акта.
Ночи это самое худшее. Мука бессонного пребывания подле тела, которое единственно желанно, и неспособность прорваться к нему, навязать ему ответное желание. Бок о бок. Как ложки. Осторожно, не прикасайтесь! Ужасное, ужасное чувство «deja ete»[22], ведь я страстно желала Филиппа в первый год замужества.
Больше всего я восстаю против того, что Г. не приемлет меня физически, больше всего на свете. На этой стадии я приняла бы любое отношение, любую оценку меня даже яростную неприязнь если бы между нами была теплота в сексе. Но в отсутствие этого не мазохизм ли, в самом деле, продолжать жить с ней? Какова цена любви? Мне совсем не нравится роль, которая мне выпала, не нравится мне и разновидность присущего ей фривольного садизма. Пару раз за последние несколько дней я еле удержалась от того, чтобы сильно встряхнуть ее за плечи. Мне хочется отхлестать ее по щекам не уничтожить или стереть с лица земли (таков смысл ее тычков и нападок), а заставить ее смотреть на меня по-настоящему, если нужно, то с ненавистью, но вынудить ее покончить с глупостью, когда мы живем с отвернутыми друг от друга сердцами и телами