Книга осенних голосов - Антология 8 стр.

И пальцы были сном смешным,
Коротеньким, чуть-чуть усталым.
На них топорщились легко
Два перстня вянущих кристалла.
Два умирающих цветка,
Два сна в оправе неумелой
Смотрели влажно и светло,
Нагревшись на хозяйском теле.

Как голубела бирюза,
Как черен был гранат горячий!
Как пахнет морем от руки,
Как солон рот того, кто плачет!
И как не вынырнуть назад
Из тишины прикосновений:
И страшен пагубный гранат
И раковин немое пенье.

А дальше, задавая ритм,
Выпрашивая полномочья,
Маячит нежный чей-то лик
И взгляда отвести не хочет.

Зеркальный мальчик твой двойник
Иль женщина с усталым взглядом
Прильнут к тебе: ни книг читать,
Ни обниматься с ними рядом
Нельзя: замучают зазря,
Лишат избранника рассудка,
Но в темный сад под взором их
И сладко выходить, и жутко.
И пляж пустой начнет манить,
И зелень зеркала дневная
Они вошли и стали жить,
Твои слова перенимая.
Так, в звоне летнего житья
Сроднишься с ними: кожа к коже.
И лопнет вдруг металл оправ,
И камни выпустит наружу.

Сидеть вот так бы в тишине,
Как в ожидании исхода,
И алой искоркой кольца
Дразнить увертливую воду.
Чтоб на синеющей сосне
Кукушка спорила о вечном,
И с Ваших пальцев бирюза
Стекала в медленную речку.

Сожми меня в нагревшейся ладони:
Оттают пальцы, дернется щека.
Внизу текла, как водится, река.
Мы целовались на заросшем склоне.

Просыплется сквозь пальцы, как песок,
Наш сонный день, испачканный травою.
И этот идиллический кусок
Я заберу когда-нибудь с собою!

И вспомню, собирая чемодан,
И этот холм, и пригород, и речку
Распухший рот, разобранный диван
И бесконечный августовский вечер.

Дворик Смерть и улицу Прощаний

Он рисует, стоя у залива.

Эй, художник, нарисуй попробуй

Нас двоих, сидящих на карнизе.

Когда природа делает прыжок,
Тройной кульбит и кланяется в зал,
Ты видишь не табличку «Ад» иль «Рай»,
А попросту обычнейший вокзал.

Вот очередь, вот пирожки и квас,
Вот выход на платформы вдалеке.
А вот она: не поднимая глаз,
Пришла к твоей притронуться руке.

Последний раз! Вот вы идете с ней.
Ты говоришь: но где же ты была?
Как странно нам прощаться здесь с тобой,
Когда такие помним мы дела!

Подъездов темных нежное нутро,
Кинотеатры, скверы и дворы,
Пощечины, томленье у метро
Как часть не нами начатой игры.
Снег, поцелуев сумрачную рать,
Тюльпаны с клумб, сады, колокола
Как много я б хотел с собой забрать!
Но ты мне ничего не отдала.

Владей, владей. Без страха и стыда
Все забери, все унеси с собой.
Пускай роняет легкая рука
Шиповник алый, пепел голубой.
Пускай притронется к цветку, смычку,
Головке детской, маминой щеке.
Так бабочка спускается к сачку,
Самоубийца движется к реке.

Нарушен стройный горделивый ряд,
Уходит плавно из-под пяток твердь.
И птицы вместе с ангелами спят,
Не помня про сегодняшнюю смерть.

Шиповник алый на плечо.
Янтарь ворованный на шею.
Я новобранец. Я терплю
Дожди, пощечины, траншеи.
И с губ сорвавшийся укор,
И взгляды «чем он пригодился?»
Но горд я, как наследный вор,
Наследного сместивший принца.

Герр генерал! В твоем строю
Я ниже всех и неумелей.
И маки душные цветут
И прорастают в слабом теле.
И колют злобные глаза
Моим завистникам и гончим.
И пышут жарко на груди
Моей ингерманландской ночью.
Твой дом так тих! Собачий вздох
С циновки на полу у двери
Доносится едва В саду
Украдкой скрипнули качели.
И нет ни мира, ни войны,
Ни покаяния, ни страха.
И жжет мне грудь в преддверье пуль
Заговоренная рубаха.
И кошка злобно щурит глаз,
Как будто чует мертвечину.
Герр генерал! Что ваша дочь?
Какой ей будет муж по чину?

Сейчас она лежит со мной,
Блестя и животом, и грудью.
Она умна, а я кретин,
Она инфанта, я отродье.
И в этом есть особый шарм.
Особый смысл, не видный глазу.
Ей мало лет. Она пьяна,
Из губ моих вкусив заразу.

И я люблю ее такой.
Орел с фуражки давит, давит.
Я с непокрытой головой
Бегу во сне. Мне сладок гравий,
Песок, дорога Я ушел!
Ушел. Ее забыл я сразу.
Я вспоминаю так давно
Одну услышанную фразу.
Про то, что время целовать
И уклоняться Так и было.
Я уклонился от любви,
Которая меня хранила.

И время капает в ладонь,
И новобранец спит в траншее.
Аквамарин в глазах твоих.
Янтарь обугленный на шее.

Танцы у окна, голубые плечи.
Синяя луна, желтый человечек.

Ружьецо-то возьми, дорогая, нажми на курочек.
Мы давно не стирали на речке кровавых сорочек,
Мы давно не копали, не мяли тяжелую глину.
В грудь не можешь зажмурься,
прицелься и выстрели в спину.
А любовь что любовь? Погорит, поискрит да остынет.
Можно выстрелить так, что никто никогда не подымет.
Не подумай, что встану: не встану и сниться не стану.
Серебро на лету, вот и пули сбиваются в стаю.
Догоняй! Новый год разбросает свои мандарины.
Елки вынесут прочь и погасят надолго витрины.
Пробежит запоздалый трамвай до ближайшего парка,
И от близости чьей-то вдруг станет дремотно и жарко.
Визг коньков на ветру, оседание огненной пыли,
Ледяные цветочки, снежинки на братской могиле.
И под лестницей школьной кружение в медленном вальсе,
До рассвета, который никто никогда не погасит.
Ленинград за окном весь испачкан в небесной лазури.
Кто-то выйдет на лестницу, встанет, устало закурит.
Кто-то выглянет вслед: ну и ночка сегодня, ребята!
И вернувшись назад, улыбнется гостям виновато.
Так не плачь! Что ж ты плачешь о том, что минуло?
Было сгинуло, будет так ветром надуло.
Не стыдись ничего. В этом вихре из рук на постели
Пляшет солнечный март и поют голубые метели.
Бродят тигры и волки, и сойки веселые скачут,
По проспекту летит без оглядки резиновый мячик.
И гитарный аккорд, взятый робко, становится громче:
Ночь прошла. Здравствуй, утро. Ты будешь короче.

Все оставить за дверью, войти в нежилую квартиру,
Что мешает убрать с себя прочь и остаться в тиши.
Гаснет свет и пускаются кони по кругу,
Тело глупое прочь изгоняя из робкой души.
Так уходят навек, утомившись от встреч нежеланных,
Так на небе воюет с чертями небесная рать.
Скачут кони и сыплют алмазами раны,
Скачут кони, и их никому не догнать.

Море черное лижет со страстью раздетые скалы
И впивается в каждый изгиб, и ласкает волной.
Это кони твои отдышались и ждут переправы
Переправы на берег, где ждет их хозяин другой.
Приплывут и на остров сойдут, ожидая приказа,
Не заметив, как злобно глядит на них местный народ.
Будут нежно косить на него перепуганным глазом,
Под удары подставив ему беззащитный живот.

Дребезжит по проспекту возок мимо труб и киосков,
Мимо парков, вокзалов, базаров, резных фонарей.
Я тебя отыскала во сне, это было непросто,
Это было так стыдно стоять у закрытых дверей.
Я стояла. Пустяк. Ничего. Перетерпится осень,
И настанет зима краснощекая, злая, с трезвоном саней.
Будут чай распивать, будут мыть за столом мои кости
И дивиться, что небо становится ниже, весомей, синей
Лягут спать небо рухнет на них и раздавит,
Но они как железные встанут средь груды камней.
Я сижу вся в осколках, в созвездии ран и царапин,
Вся в рубинах, разбрызганных скачками ваших коней.

Знакомый двор, коммуналочка, звук скрипучий
Извлечь из шкафчика с фотографиями артистов.
Ноябрьский вечер. По проспекту проходит мальчик
С глазами сумасшедшего декабриста.

Загорится и скроется,
Промелькнет и уйдет:
Лик замурзанной троицы,
Голубой вертолет.
Сумрак серый, опущенный
Над землей, над тобой.
И кустарник, заснеженный
Терпеливой зимой.

Эти пальцы горячие
У меня на висках:
Злые, нервные, зрячие,
Как собаки в кустах.
Нет, не рвут, но обнюхивают:
Проверяют на вкус.
Изнутри, по изнаночке
Разрезают арбуз.

О, скрипач несговорчивый,
Что играет на мне
Привяжи меня накрепко
К онемевшей струне.
Чтоб ни слезть, ни уверовать,
Ни отдать, ни украсть.
Вот собаки опомнились
И разинули пасть.

Я танцую, я плаваю,
Я всесильный игрок.
Под неловкими пальцами
Распустился цветок.
Загорелся, задвигался:
Мертвым был и ожил.
Изумрудный, коралловый,
Наточивший ножи.

Повернись ко мне профилем,
Встань немного левей.
Свет софитовый движется
За фигуркой твоей.
Ты прозрачна до странности,
Хоть телесна вполне.
От печали до радости,
От тебя да ко мне.

Видишь, серьги забытые,
Проездной на метро.
Что еще нам положено?
Никого, ничего.

И зима, воспоследовав
По знакомой тропе,
Осторожно и вкрадчиво
Прикоснется к руке.

Закидает отчаяньем,
Снегом, шалой листвой.
Нагадай мне случайную
Ту, что будет со мной.

там, в небесах горели будто ртуть
Две звездочки прозрачно-голубые:
Две безбилетницы, две легкие борзые
В погоне вечной надрывали грудь.
Они неслись и застывали все,
Вдруг улыбаясь странною улыбкой

О счастье, ты увертливая рыбка:
Плеснись еще в каштановой косе!
Махни рукой, откликнись, помаячь!
Хотя бы издали Друг друга мы не слышим.
Вот звездный кот, вот золотые мыши,
Вот и луны повесившийся мяч.

Две девочки, две прядки над одной
Раскрытой книгой под названьем Небо.
Одна светить должна, другая снегом
И пылью плакать, позабыв покой.
Два волчьих сна, два волчьих сосунка,
Влюбленных в ночь, в метель, в круженье вьюги.
Вы парочкой шатались по округе,
Не чувствуя, как связь была тонка.

«Созвездье Гончих Псов вот наш приют.
И, содрогаясь пыльными боками,
Мы кубарем летим под облаками,
И ищем то, чего нам не дают».

Тогда весь год мы верили: пройдет
Суровость осени и бормотанье весен.
И будет август: розовое дно,
Пещера десен, языка вино,
Прощанье с тем, кого любить не просим.

Тогда весь год тянулось небо к нам.
В минувшее распахивались двери.
И ангел нам в кредит, но все же верил,
Хоть морщился от пошловатых драм.

Как в раковине, множились миры,
Синели дали, реяли соцветья.
И гроздьями срывались вниз созвездья,
Летя как мяч в объятья детворы.

Желтел закатный диск, цикады пели,
И в мире наступала тишина
Старозаветная! Мы вряд ли бы сумели
Вам рассказать о ней, восстав от сна.

Мы спали, обнимаясь всем, чем можем,
Переплетясь, как гибкие цветы.
И запах горьковатый и тревожный
Шел от густой, тягучей темноты.

Как розы в вазе узкогорлой, длинной,
Чуть пьяные от близости вина
На белой скатерти, мы, жаждою томимы,
Друг другу губы подставляли: «На!
Возьми меня, целуй, ласкай, измучай!»
Наивно приближались мы к любви
И шли стада, и плыли корабли
По небу в изумительнейших тучах.

Ты не любила это все. Рукой
Ленивой прикрывала шторы.
И мир плыл мимо: злой, шальной, веселый,
Но не желавший никакой другой

Он мне шептал: оставь ее, забудь!
Ее потуги, странности, привычки.
Ее побеги в поздних электричках
Куда глаза глядят, куда-нибудь!