Фердинанд задумывается и устремляет на леди глаза с большим сочувствием.
(Леди продолжает с возрастающим волнением.) Больная, без имени, без помощи и средств, чужестранка и сирота, приехала я в Гамбург. Я ничему не училась; знала лишь немножко по-французски, умела немножко вязать да немножко играть на фортепиано. Зато привыкла есть на серебре и золоте, спать под атласными покрывалами, одним знаком руки рассылать десятки слуг и слушать лесть великих мира сего. Я проплакала шесть лет. Последняя брильянтовая брошка исчезла. Воспитательница моя умерла. А тут как нарочно судьбе нужно было привести в Гамбург вашего герцога. Я гуляла тогда по берегам Эльбы, смотрела на реку и только что принялась думать, что глубже: эта ли река или мое горе, как герцог увидал меня, стал следить за мной, отыскал мою квартиру, упал к моим ногам и клялся, что любит меня. (Приостанавливается в сильной тревоге, потом продолжает со слезами в голосе.) Картины моего счастливого детства воскресли передо мной во всем их обольстительном блеске Черной могилой казалось мне мое безутешное будущее Сердце мое пламенно просило другого сердца И я припала к его сердцу. (Убегая от него.) Теперь осуждайте меня!
Фердинанд (сильно встревоженный, бросается к ней и останавливает ее). Миледи! Боже мой! Что я слышу! Что я наделал?.. Мне самому ужасна моя дерзость! Я не могу ждать от вас прощения!
Леди (возвращается, стараясь собраться с духом). Слушайте дальше! Правда, герцог овладел моей беззащитной молодостью но кровь Норфолков возмутилась во мне. «Эмилия! говорил мне мой внутренний голос, в тебе течет королевская кровь, а ты наложница герцога!» Гордость боролась у меня в душе с моею судьбой, когда герцог привез меня сюда, и глазам моим сразу явилось ужаснейшее зрелище Сластолюбие великих этого мира ненасытная гиена, в неутомимом голоде вечно ищущая себе добычу. Оно уже страшно свирепствовало в этой стране: разлучало женихов и невест, разрывало даже священные узы брака; здесь оно подтачивало скромное счастье семьи, там проникало тлетворной заразой в молодое, неопытное сердце и умирающие ученицы, с пеной на устах, в последних судорогах проклинали своего учителя. Я встала между агнцем и тигром, потребовала от него в минуту страсти торжественной клятвы и эти бесчеловечные жертвы прекратились.
Фердинанд (в сильнейшей тревоге быстро ходит по залу). Довольно, миледи! довольно!
Леди. Печальный период этот сменился еще более печальным. И двор, и сераль наполнились исчадиями Италии. Ветреные парижанки играли страшным скипетром, и народ истекал кровью от их прихотей. Царству их был положен конец! Я видела их жалкое падение: я была больше всех их кокетка! Я взяла бразды у тирана, разомлевшего в моих объятиях. Отечество ваше, Фердинанд, впервые почувствовало над собой человеческую руку и доверчиво склонилось ко мне на грудь.
Молчание.
(Она страстно глядит на него.) Боже мой! и перед единственным человеком, мнением которого я дорожу, я принуждена хвастаться и сжигать свою скромную заслугу на огне изумления! Вальтер! я отворяла темницы, разрывала смертные приговоры и сократила не одну страшную вечность каторги. В неизлечимые раны лила я, по крайней мере, утоляющий бальзам; я повергала во прах могучих преступников и своею слезой наложницы спасала не раз проигранное дело невинности. О, Вальтер! как отрадно было мне это! С какою гордостью могло опровергать мое сердце всякое обвинение моего царственного происхождения! И вдруг является человек, который один должен был бы вознаградить меня за все это, человек, созданный моею истощенной судьбой, может быть, взамен пережитых мною страданий, человек, которого я уже в грезах обнимала с палящею страстью
Фердинанд (глубоко потрясенный, прерывает ее). Довольно! Это уж слишком! Это против уговора, миледи! Вы должны были оправдать себя от обвинений и делаете меня преступником. Пощадите, умоляю вас, пощадите мое сердце! его терзают стыд и жгучие угрызения совести.
Леди (крепко сжимая его руку). Теперь или никогда! Долго выдерживала я, как героиня Но ты должен же почувствовать тяжесть этих слез! (Нежно.) Послушай, Вальтер. Неужели в минуту, когда несчастная, в непреодолимом, всемогущем влечении к тебе, прижмется к тебе грудью, полною пламенной, неистощимой любви, неужели, Вальтер, ты и тут произнесешь холодное слово честь? Когда эта несчастная, подавленная чувством своего позора, отвращаясь от порока, героически восставая на зов добродетели, бросится вот так в твои объятия (обнимает его; потом торжественно, умоляющим голосом) и захочет, чтобы ты спас ее возвратил ее к небу, неужели (отворачивается от него; потом глухим, дрожащим голосом) неужели ей бежать, от твоего образа и, повинуясь страшному голосу отчаяния, ринуться опять в еще более ужасный омут порока?
Фердинанд (в сильном смущении, стараясь вырваться из ее объятий). Нет, клянусь всемогущим Богом мне не выдержать этого! Миледи, я должен небо и земля требуют этого от меня, я должен вам признаться, миледи!..
Леди (убегая от него). Не теперь, не теперь умоляю вас всем, что для вас свято! В эту минуту сердце мое и без того окровавлено тысячью ударов. Будь это решение на жизнь и смерть я не могу, я не хочу его слышать.
Фердинанд. Нет-нет, миледи, вы должны выслушать. Мое признание уменьшит в ваших глазах мою вину и будет теплым ходатайством за прошедшее. Я обманулся в вас, миледи; я ожидал, я желал найти вас достойной моего презрения. Я пришел сюда с твердым решением оскорбить вас и заслужить вашу ненависть. Если бы предположение мое удалось, это было бы счастье для нас обоих. (После некоторого молчания, тише и застенчивее.) Я люблю, миледи, люблю простую девушку, Луизу Миллер, дочь одного музыканта.
Леди бледнеет и отворачивается от него.
(Он продолжает с большим одушевлением.) Я знаю, чтó меня ждет; но если бы благоразумие и заставило умолкнуть страсть, тем громче заговорил бы долг. Я виноват. Я первый нарушил золотой мир ее невинности, баюкал ее сердце дерзкими надеждами и коварно вовлек в пекло бурной страсти. Вы напомните мне мое состояние, мое рождение, правила моего отца но я люблю! Моя надежда тем смелее, чем глубже разлад между природой и приличиями. Мое решение и предрассудок! Посмотрим, что победит предубеждение или человечность!
Леди между тем удалилась в глубину комнаты и закрыла лицо руками.
(Он подходит к ней.) Вы хотели мне что-то сказать, миледи?
Леди (тоном глубочайшей скорби). Ничего, господин фон Вальтер. Ничего. Разве то, что вы губите и себя, и меня, и еще третью.
Фердинанд. И еще третью?
Леди. Мы не можем быть счастливы друг с другом; но мы должны пасть жертвой поспешности вашего отца. Никогда не владеть сердцем человека, который лишь поневоле отдал мне свою руку.
Фердинанд. Поневоле, миледи? отдал поневоле? но все-таки отдал? И вы можете требовать руки без сердца? Вы можете отнимать у бедной девушки человека, в котором для этой девушки заключен весь мир? Отнимать эту девушку у человека, весь мир которого заключен в ней? Вы, миледи, за минуту перед тем достойная удивления британка, вы готовы на это?
Леди. Я должна. (Серьезно и выразительно.) Страсть моя, Вальтер, уступает моей нежности к вам. Честь моя не может сделать такой уступки. Все герцогство говорит о нашем браке. На меня направлены все глаза, все стрелы насмешки. Ничем не смыть моего позора, если подданный герцога отвергнет меня. Боритесь со своим отцом. Защищайтесь, насколько у вас есть силы. Я взорву все мины. (Быстро уходит.)
Майор остается в оцепенении. Пауза. Потом он быстро убегает в главную дверь.
Явление IV
Комната музыканта. Входят Миллер, госпожа Миллер и Луиза.
Миллер (поспешно входя в комнату). Я наперед сказал.
Луиза (кидается к нему в испуге). Что такое, батюшка? Что такое?
Миллер (бегая взад и вперед, как помешанный). Мой парадный кафтан сюда живо! Я должен предупредить его и белую манишку! Мне это тотчас же пришло в голову.
Луиза. Ради Бога! что такое?
Жена. Да что случилось? Что такое?
Миллер (бросает ей свой парик). Скорей к парикмахеру! Что случилось? (Подбегает к зеркалу.) И борода опять уже, как щетка. Что случилось? что еще случится, чертова кукла? Все пошло вверх дном! Уже не сносить тебе головы.
Жена. Вот он всегда так! уж сейчас все и на меня.
Миллер. На тебя? Да, проклятая трещотка! А на кого же? Давеча тоже со своим дьявольским бароном Не сказал я тогда же? Вурм все выболтал.
Жена. Ты-то почем знаешь?
Миллер. Я почем знаю? Поди-ка! там у дверей торчит посланный от министра.
Луиза. Я погибла!
Миллер. Уж и ты-то со своими сладкими глазками! (Злобно смеется.) Уж это так: у кого черт снесет в хозяйстве яичко, у того славная дочка родится. Теперь дело ясно.
Жена. Да почем ты знаешь, что о Луизе дело? Может, тебя рекомендовали герцогу, может, он тебя в оркестр хочет?
Миллер (хватает свою палку). Чтобы тебя громом разразило! В оркестр! да, в такой оркестр, где ты, сводня, будешь дискантом выть, а моя синяя задница будет контрабасом. (Бросается в кресло.) Боже милостивый!
Луиза (садится бледная, как смерть). Матушка, батюшка, почему это мне вдруг страшно стало?
Миллер (вскакивает опять со стула). Только бы мне попалась в лапы эта чернильная душа! Только бы он мне попался! На этом ли свете, или в будущем уж выколочу я ему и тело и душу! Все десять заповедей, все семь прошений из «Отче наш» и все Книги Моисеевы и всех пророков выпишу ему на шкуре так, что синяки не заживут до самого светопреставления!
Жена. Да почем ты знаешь, что о Луизе дело? Может, тебя рекомендовали герцогу, может, он тебя в оркестр хочет?
Миллер (хватает свою палку). Чтобы тебя громом разразило! В оркестр! да, в такой оркестр, где ты, сводня, будешь дискантом выть, а моя синяя задница будет контрабасом. (Бросается в кресло.) Боже милостивый!
Луиза (садится бледная, как смерть). Матушка, батюшка, почему это мне вдруг страшно стало?
Миллер (вскакивает опять со стула). Только бы мне попалась в лапы эта чернильная душа! Только бы он мне попался! На этом ли свете, или в будущем уж выколочу я ему и тело и душу! Все десять заповедей, все семь прошений из «Отче наш» и все Книги Моисеевы и всех пророков выпишу ему на шкуре так, что синяки не заживут до самого светопреставления!
Жена. Да, ругайся, кричи! пуще всего этим поможешь. Господи, спаси нас, грешных! Куда нам теперь деться? Что делать? Что начать? Да говори же ты, Миллер! (С воем бегает по комнате.)