Некогда было считать! зло ответил Суровцев.
Ладно, примирительно сказал Сухарев, сосчитаешь потом. А сейчас идем со мной.
Никуда не пойду, пока не соберу батальон, сказал моряку Суровцев и крикнул: Комиссар и командиры рот, ко мне! Он произнес эти слова со страхом, боясь, что ему не ответят, что, может быть, и Пастухов и командиры рот остались там, на дне этой страшной реки.
Лишь когда в ответ прозвучали знакомые голоса всех четверых, Суровцев почувствовал облегчение и спросил моряка:
Где расположить батальон?
А вот здесь и располагай. Прямо на берегу. Под обрывом.
А там наверху? с недоумением спросил Суровцев.
Наверху? переспросил Сухарев. Наверх, значит, тебе не терпится? Подождешь до утра. Пошли. И крикнул куда-то в темноту: Приступить к погрузке раненых!
Ты о каких раненых говоришь? О моих? неуверенно спросил Суровцев.
А там наверху? с недоумением спросил Суровцев.
Наверху? переспросил Сухарев. Наверх, значит, тебе не терпится? Подождешь до утра. Пошли. И крикнул куда-то в темноту: Приступить к погрузке раненых!
Ты о каких раненых говоришь? О моих? неуверенно спросил Суровцев.
Нет, твоим еще очередь не подошла. Будут грузить тех, кто здесь со вчерашнего дня лежит и лодок твоих дожидается. Такой здесь у нас конвейер, с недоброй усмешкой проговорил моряк. А теперь двинулись.
Отдав приказания командирам рот расположить бойцов тут же, на берегу, подсчитать потери и оказать первую помощь раненым, Суровцев направился за моряком.
Идти пришлось недалеко. Землянка, куда привел его Сухарев, была крошечной в ней едва помещались одноногий стол и два чурбана по сторонам. На столе горела коптилка.
Садись, комбат, сказал, расстегивая бушлат, Сухарев и опустился на чурбан. Сними шинель-то, в Неве, что ли, искупался? В его манере говорить было что-то снисходительное и вместе с тем задиристое. Снимай, снимай, повторил он, видя, что Суровцев медлит, печки нет, вон на гвоздь у притолоки повесь, к утру обсохнет.
Суровцев молча снял шинель и повесил на гвоздь, вбитый в дверную раму.
Твой батальон наступает на Арбузово. Так? спросил Сухарев.
Суровцев кивнул.
Тебе сказали, что я у тебя на фланге буду?
Сказали только, что тут моряки дерутся, и все, ответил Суровцев.
Значит, считай, что сказали точно. Вчера утром Арбузово было наше, днем стало немецкое. Дальше этой чертовой деревеньки продвинуться вообще не удавалось, мрачно продолжал Сухарев. Теперь слушай задачу.
Задачу передо мной поставили. А уточнит ее мой командир полка, когда переправится, сухо прервал его Суровцев. Ни по званию, ни по возрасту этот моряк не был старше его.
Так вот, мне поручено ее уточнить, понял? Мне, командиру батальона морской пехоты Сухареву.
Кем поручено?
Тьфу ты черт! Командиром бригады поручено, а он с твоим комдивом связывался, понял? Комполка твой то ли переберется сюда до рассвета, то ли его немцы по дороге потопят это еще неизвестно. А с рассветом нам наступать.
Я должен прежде всего ознакомиться с местностью, угрюмо проговорил Суровцев.
Рекогносцировку, значит, провести? язвительно спросил Сухарев. Он облокотился о стол, подпер голову ладонями и, щуря глаза, продолжал: Ты понимаешь, куда попал, капитан? Про что говоришь? Наверху сейчас тьма египетская, только лампочки немец время от времени вешает. Высунешь башку считай, что в последний раз. До немца тут не больше чем полкилометра. А с рассветом в бой. Поднимешь батальон вверх по круче, прямо в траншеи и ползи. Впрочем, если так хочешь, попробуем сейчас подняться наверх.
Траншеи отрыты? спросил Суровцев.
Немец их отрыл, бомбами да снарядами. Ну, еще несколько карьеров есть, овражки, вот тебе и вся топография Женат?
Нет, машинально ответил Суровцев. И недоуменно спросил: А при чем тут это?
А при том, поучительно произнес Сухарев, что раз на «пятачок» попал, то одна у тебя жена, одна мать, один отец: Ленинград. Только о нем и думай, иначе не выдержишь.
Слушай, моряк, едва сдерживаясь, сказал Суровцев, чего ты меня все учишь?
Я тебя не учу, нахмурив свои белесые брови, ответил Сухарев. Я просто знать хочу, какой ты есть, с кем в бой пойду, что у меня за сосед будет.
Вот в бою и узнаешь!
В бою поздно узнавать!
Видно, до сих пор соседи тебе плохие попадались.
Нет, на это не жалуюсь.
Тоже морячки? с едва заметной иронией спросил Суровцев, потому что знал традиционную морскую привычку несколько свысока смотреть на «сухопутных».
Морячки у меня только справа, а слева царица полей, каким-то отрешенным голосом ответил Сухарев. Потом подался к Суровцеву и с плохо скрываемым волнением добавил: Я, капитан, там, наверху, комиссара своего оставил.
Где? В боевых порядках? не понял Суровцев.
Нет. В земле. Даже вытащить сюда, вниз, не смог. Нечего было вытаскивать. И хоронить нечего. В клочья. Мы там вчера полбатальона положили. А ты знаешь, почем моряцкая жизнь?!
Сухарев провел рукавом бушлата по лицу, тряхнул головой и уже подчеркнуто деловито спросил:
На той стороне войск много?
На той стороне войск много?
Много, ответил Суровцев, чувствуя, что раздражение его против этого человека прошло. И все прибывают. Я генерала видел. Конькова. Он говорит, что задача прорвать блокаду.
Здесь эту задачу уже больше месяца выполняют. Каждый клочок земли кровью полит. На метр в глубину, наверное. Только сил у нас недостаточно.
Теперь сил хватит, убежденно сказал Суровцев, не завтра, так послезавтра прорвем блокаду. Улыбнулся и добавил: Может, мы с тобой ее первыми и прорвем!
Ладно, капитан, не заносись, сдержанно прервал Сухарев, но чувствовалось, что слова Суровцева пришлись ему по душе. Давай делом заниматься. Сейчас попробую показать тебе местность. Пошли.
Следом за Сухаревым Суровцев вышел из землянки. Тьма, казалось, стала еще гуще.
Погоди, моряк! сказал он Сухареву и крикнул: Пастухов!
Здесь Пастухов, откликнулся комиссар.
Через две-три минуты он подошел к капитану.
Потери? спросил Суровцев.
Семь бойцов.
Так. В бой еще не вступили, а семерых уже нет.
Здесь говорят, что бой с переправы начинается.
Кто говорит?
Люди. Тут полон берег людей. И штабы здесь, и раненые, полчаса пробудешь все подробности узнаешь.
Как настроение бойцов?
Теперь, когда переправа позади осталась, ничего, бодрое. У всех одна мысль: в последний бой идем, не сегодня-завтра конец блокаде.
Высоко над их головами зажглась осветительная ракета. К счастью, лодок на Неве в этот момент не было. Зато весь берег осветился призрачным, холодным светом.
Ракета висела в небе минуты две-три, но и за это время Суровцев смог убедиться, что Пастухов прав: на берегу, под защитой высокого обрыва, и в самом деле скопились сотни людей. Здесь были и пехотинцы, и моряки, тускло отсвечивали стволы противотанковых пушек, минометов, пришвартованные к берегу металлические понтоны, горбились землянки, у самой воды на носилках и просто на расстеленных на земле плащ-палатках лежали раненые
Ракета погасла, и все опять погрузилось во тьму.
Значит, так, комиссар, произнес Суровцев, наступаем на деревню Арбузово. Драться будем вместе с моряками они на правом фланге от нас. Рядом с ними третья рота, там буду я. Потом вторая. Туда, думаю, пойдешь ты. Слева первая Сейчас я с флотским комбатом попробую подняться наверх. Попытаюсь осмотреть плацдарм. А ты иди к бойцам. Надо в них эту мысль укрепить что именно нам поручено блокаду прорвать.
Слушай, капитан, взволнованно сказал Пастухов. А вдруг действительно мы будем первыми? Ведь какое-то подразделение соединится же с пятьдесят четвертой первым? Почему не мы?..
Эй, комбат, где ты там? позвал из темноты Сухарев.
Иду, откликнулся Суровцев и поторопил Пастухова: Давай, комиссар, к бойцам Встретимся скоро. И стал подниматься по скользкому от дождя высокому склону.
Сухарев впереди шел уверенно. Видимо, каждый выступ был ему здесь знаком. Вдруг остановился и, обернувшись к Суровцеву, сказал:
Давай ложись.
Суровцев опустился на влажную, холодную землю. Сухарев лег рядом.
Теперь слушай, сказал он. Мы почти что наверху. Как только немец лампочку повесит, поднимемся осторожно и поглядим. Понял?
Пролежать пришлось не менее получаса. Наконец в небе снова раздался характерный звук точно из огромной бутылки выбило пробку, и все озарилось светом.
Давай ползком кверху, тихо сказал Сухарев. Голову над бугром не высовывай. Фуражку надень козырьком назад, чтоб не блестел. Гляди из-за бугра сбоку. Двинулись!
Они поднялись еще метра на два и снова залегли. Потом Суровцев осторожно приподнялся и выглянул. Перед ним было все то же, что несколько часов назад он пристально разглядывал с правого берега. Но теперь и ГЭС и остатки Московской Дубровки оказались значительно ближе.
Справа, метрах в пятистах, отчетливо виднелись развалины деревни Арбузово: одинокие печные трубы, обугленные остовы домов Подступы к деревне были изрыты воронками. Чернели покореженные пушки, врытые в землю разбитые танки. Казалось, все вымерло.
А где же люди? недоуменно спросил шепотом Суровцев.
В укрытиях, буркнул Сухарев. Вон там, справа от деревни, передовая позиция моего батальона. Так вот, слушай еще раз. Ночью тебе занимать исходное положение нельзя. С направления собьешься и под огонь попадешь перебьют твой батальон за здорово живешь. Лучше выводить бойцов с рассветом. Дисциплина, порядок это главное, здесь все простреливается, понял? Овражек видишь? Там и накапливайся. А на подходе к нему каждую воронку используй. В восемь пятнадцать наши артналет произведут. Небольшой снарядов мало. Сумей воспользоваться быстрее двигайся к исходному рубежу под прикрытием огня. Ну и хватит разговоров Давай спускаться вниз.
То, что произошло на рассвете, Суровцев вспоминал потом с трудом.
Он помнил, как вывел батальон наверх, как тут же пришлось залечь, потому что в воздухе появились немецкие самолеты и началась бомбежка, сорвавшая, по существу, предполагаемую атаку. Тем не менее, хотя и несколько позже намеченного срока, бойцам удалось прорваться к передовым траншеям противника, забросать их гранатами и вступить в штыковой бой.
Суровцев помнил также, как выбили немцев из первой траншеи, потом из второй. Бойцы его батальона вместе с моряками завязали бой в самом Арбузово А что было потом? Этого он уже не мог вспомнить.
Суровцев не знал, что взрывная волна с силой кинула его на землю, а осколок авиабомбы шваркнул в левую руку. Раненный и контуженный, он долго пролежал на сырой, холодной земле и потерял много крови.