В-шестых, мне всё-таки пришлось бы, если бы я разошёлся с ними, платить им деньги сполна, так как эти деньги, по их мнению, ими были заслужены предпринятыми ими, от имени Е. И. В, двумя походами: одним, во время которого они разрушили Белгород, а другим, в который пытались воспрепятствовать переправе татар при Очакове, хотя и безуспешно, по причине большого превосходства неприятельских сил.
В-седьмых, мне казалось необходимым оставаться в дружбе с этими людьми, обратившими на себя внимание не только Украины, т. е. Волыни и Подолии, где они имеют много приверженцев, но и Польши, дела которой находились тогда в таком положении, что казался неминуемым в ней большой переворот (grosse mutation)».
«24-го июня, я передал им вышепоименованные 8.000 червонцев, в открытом коле (In offnen Kolo), среди которого было поставлено и развевалось знамя Е. И. В. Деньги эти они тотчас же разложили на нескольких татарских кобеняках (Kepenikh), или мантиях, составляющих их одежду, и поручили нескольким начальникам пересчитать их. Затем я возвратился из кола в мой шалаш (laubhuetten), а они долго ещё оставались в собрании».
В следующие дни казаки собирались часто и, наконец, пришли к другому заключению, т. е. решились отправить Хлопицкого уже не к императору, а к великому князю московскому, с Ласотою же отправили Сашка (Sasko) Федоровича да Ничипора (Nitzipor), с тем чтобы условиться с императором насчёт их службы и содержания. Спутник Ласоты, Яков Генкель, на это время должен был оставаться у них, для доставления императору своевременных донесений о дальнейшей их службе.
1-го июля, Ласота простился в открытой раде с гетманом и со всем запорожским рыцарством. Казаки выразили императорскому послу свою признательность за понесённые им труды, подарили ему кунью шубу да шапку из меха чёрных лисиц, и затем передали своим послам полномочие и письмо к императору следующего содержания:
«Письмо Запорожского Войска к Е. И. Величеству.
Божией милостью, августейший и непобедимейший христианский Император, всемилостивейший Государь. Всепокорнейше и чистосердечно мы передаем В. И. В., как верховному главе (Herm und Haubt) всех христианских королей и князей, себя самих и постоянно верную покорнейшую службу свою; молимся также Богу всемогущему за здравие и счастливое царствование В. И. В. в христианских странах, и чтобы тот же Всемогущий унизил врагов святого креста, турецких бусурманов (Besuman) и татар, и подчинил их В. И. В.; также чтобы даровал В. И. В. победу, здравие и блага, каких только вы желаете. Вот чего все Запорожское Войско желает В. И. В. верно и чистосердечно».
«Отправленный к нам, Запорожскому Войску, по приказанию В. И. В. и с значительными дарами, наш товарищ, теперь полковник, т. е. начальник над 500 людьми, Хлопицкий, бывший в прошлом 93 году у В. И. В., нашего всемилостивейшего государя, ради многих опасностей и препятствий, претерпенных им и посланниками В. И. В., Эрихом Ласотою и Яковом Генкелем, прибыл к нам только около Троицы. Тем не менее мы гораздо раньше, а именно за три недели до Пасхи, во исполнение приказания В. И. В., нам переданного в Запорожье, с копией письма В. И. В., не хотели медлить, подражая примеру наших предков, промышлявших себе таким образом рыцарский хлеб [40] (so sich dieses Ritterlicben Brods gebraucht), но явить себя народом, всегда готовым служить В. И. В. и всему христианству по нашему обыкновению. Поэтому, уповая на Бога, мы решились рисковать жизнью и предпринять морской поход, на счастье В. И. В, за две недели до Пасхи, т. е. в опасное время года. Ибо, узнав за верное от татарских пленных, что в Белгороде собралось много воинов, в особенности конницы и пехотных янычар, с тем, чтобы оттуда, по приказанию их обладателя, турецкого царя, вторгнуться в Венгерскую землю В. И. В., мы успели, с помощью всеблагого Бога, Верховнейшего Царя, разрушить мечом и огнём и разграбить турецкий пограничный город Белгород, и перебить несколько тысяч воинов и простого народа, почему и пересылаем В. И. В. из разорённого города пленника и два янычарских значка. Затем, когда недавно крымский царь со своим войском прибыл к устью Днепра и Буга против Очакова, с тем чтобы вторгнуться во владения В. И. В., мы, под знаменем В. И. В., пытались препятствовать его переправе, но в этом не успели, ради превосходства его сил, как сухопутных на конях, так и морских на галерах и кораблях. При всём том мы имели с ними две стычки, и пленили знатного человека, которого только потому не посылаем к В. И. В, что он тяжело ранен. Но Ласота, который его допрашивал, донесёт В. И. В. обо всём, что от него узнал. За щедрые дары, как-то: знамя, трубы и наличные деньги, всемилостивейше посланные нам, рыцарским людям, мы изъявляем В. И. В. благодарность, как нижайшие слуги Ваши, и желаем, чтобы, с Божией помощью, мы могли служить с пользою и в морском походе, который мы теперь намереваемся предпринять на човнах, от имени В. И. В., и о котором В. И. В. подробнее будет донесено словесно Вашим посланником Ласотою и нашими послами Сашком Федоровичем и Ничипором, начальниками, имеющими под своею командою каждый по 100 человек нашего запорожского войска».
«Покорнейше просим В. И. В., как государя христианского, соизволить выслушать и оказать доверие сказанным нашим послам, которых мы уполномочили устроить наше дело. А пана Хлопицкого, нашего полковника, мы посылаем с грамотами В. И. В. и нашей к великому князю московскому, как христианскому государю и другу В. И. В., с просьбой, чтоб он послал нам помощь против турок, что ему не трудно будет сделать при небольшом расстоянии его границы и притой лёгкости с какою его войско может двинуться отсюда в Валахию, или и далее.
Мы просим также В. И. В. о письме к Е. К. М. и панам рады, дабы каждый рыцарь, на основании охранной их грамоты, мог свободно выступить в поход, проходить (по их стране) и возвращаться на свою родину; докладываем также В. И. В., что наше Запорожское Войско может поставить 6.000 человек старых казаков, людей отборных, не считая осадников (Landtvolck), живущих на границах. По причине дальности пути, мы присоединили к поименованным нашим послам и начальникам ещё двух членов нашего товарищества.
Повторяем ещё раз, что мы покорнейше подчиняем В. И. В. как себя самих, так и свою службу.
Datum в Базавлуке, при рукаве Днепра у Чортомлыка, 3 июля 1594 года».
ПОЛНОМОЧИЕ ЗАПОРОЖСКИХ ПОСЛАННИКОВ.
«Я Богдан Микошинский, Гетман Запорожский, со всем Рыцарством вольного Запорожского Войска, сим удостоверяем, что мы, согласно с решением, состоявшимся в нашем рыцарском коле, отправили к В. И. В. наших послов Сашка Федоровича и Ничипора, начальников над сотнями нашего Войска, уполномочив сих посланников покончить наше дело с В. И. В., нашим Всемилостивейшим Государем, и покорнейше просим доверять им и всему нашему Войску, обязываясь сею грамотою и рыцарским словом нашим, что останемся довольны решением, какое состоится между сказанными нашими посланниками и В. И. В., и что беспрекословно поступим, согласно этому решению.
В удостоверение сего, мы передали нашим посланникам настоящую грамоту, снабдив её печатью нашего войска и собственноручною подписью нашего писаря Льва Вороновича. Datum в Базавлуке, при Чортомлыцком рукаве Днепра, 3-го июля 1594 года».
«Того же 1-го июля вечером (рассказывает Ласота, и мы приводим здесь точные слова его) прибыли сюда два посланника Наливайка, знатного казака, который служил против запорожцев, когда они назад тому несколько лет, были в разрыве с киевским воеводой, почему запорожцы были раздражены против него и считали его своим врагом. Посланники эти донесли, что Наливайко, гнавшись за татарами до самой Валахии, с 2 или 21/2 тысячами своих казаков, похитил у них от 3 до 4 тысяч лошадей, и что теперь он, узнав, что у запорожцев оказывается в них недостаток, желает разделить с ними эту добычу, и готов подарить им от 1.500 1.600 лошадей, чтоб только быть уже навсегда их другом. Но, так как честное рыцарство подозревает его в противном, то он желает явиться лично в их раду, положить среди неё свою саблю и попытаться доказать неосновательность возводимых на него обвинений. Если же рыцарская рада признает его при всём том ещё виновным, то он им предложит отрубить себе голову собственною своей саблей. Однако ж он надеялся, что они останутся довольными основательностью его оправдания и почтут его навсегда своим добрым приятелем и братом, не поставив ему в вину прежнего его поведения, из уважения к тому, что, ещё до войны их с киевским воеводой, он уже состоял на службе у последнего, а после начатия войны не дозволяла ему собственная честь оставить своего господина, воеводу, у которого долго до того времени, а равно и тогда, он находился на службе и пользовался получаемым от него, содержанием».
Не известно покамест ни из каких источников, какой именно договор состоялся между Рудольфом II и днепровским рыцарским обществом. Но, по словам Гейденштейна, Наливайко, видя, что не может сравниться с Лободой в военных подвигах, так как этот предводительствовал «старыми чистой породы низовцами», собрал тысячи две охотников до казацкого хлеба и прошёл в Венгрию через Подолию и Седмиградию. Через несколько месяцев, однако ж, он вернулся с богатой добычей из Мункача через Самбор и появился в Луцке. Потом, спустя несколько времени, сам Наливайко писал к Сигизмунду III об иностранной службе своей следующее: «Не имея дома дела, а праздно жить не привыкши, мы, по письму к нам христианского цесаря, пустились в цесарскую землю, где не за деньги, а по собственной охоте своей рыцарской, прослужили не мало времени; но, узнав, что седмиградский воевода заводит свои практики против коронного гетмана, не захотели мы оставаться больше в той земле и не посмотрели ни на какие подарки». Из иностранных источников известно, что казаки, этот, как их нам представляют, религиозный народ, [41] явившись в Венгрию на императорскую службу, оказались нестерпимыми грабителями жителей, и что поэтому немцы, постарались как можно скорее спровадить их обратно в Польшу. Вот всё, что я могу представить моему читателю для его соображений об этом всё ещё тёмном вопросе.
От людей которые делали своё дело молча, перейдём теперь к людям, которые нашумели в истории больше, чем сколько соответственно разумной деятельности. Нам необходимо знать положение польских или лучше сказать панских дел, для того, чтобы нам были понятны дела русские. Впрочем читатель мой постоянно должен иметь в виду, что и в противном лагере была всё та же русь, только что это была польская русь, а не самосознательная. Этнографическая карта даже и нашего времени доводит русское население до самой Вислы. От псковского Задвинья до Карпат и Буковины наши исконные займища вошли в польскую политическую систему. Мы разделились и боролись одни с другими в пользу Польши. В русский мёд подмешала Польша только своего цвету, и назвала напиток наш своим. Она влила готовый мёд в добытый нами же ей кубок, и присвоила себе то и другое. Мы были лошадьми, на которых она мчалась по политическому ристалищу. Мы были крепкие и терпеливые волы, которыми Польша пахала наше родное поле. С этим, а не иным взглядом на вещи, следует нам изучать лагерь, противопоставленный казацкому. Даже Тацит этого лагеря, Иоахим Бильский, и тот сослужил польскому элементу службу насчёт русского. Но развернем его почтенную летопись, самый девиз которой был полупольский и полурусский: «Przeciw pvawdzie разуму нет». [42]