На этот раз наше внимание останавливает в ней событие случайное и как будто вовсе неисторическое (если только случайные и неисторические события возможны). На маргинесе написано: «Słudzy pana zabili». Читаем текст, желая знать, как это сталось. Обыкновенные слуги, разумеется рукодайные, убили обыкновенного пана, какого-то Бурского из Мазовии; убили они его ночью, на валу, и ободравши бросили в воду. Убийцы были пойманы и казнены. Их посадили на телегу и возили по Варшаве, а вслед за тем отрубили им сперва по ноге, потом по руке, потом драли у них со спины полосы кожи, потом рвали им тело раскалёнными щипцами, наконец их четвертовали, четверти развесили на виселицах, а руки прибили к городским воротам.
Это записал в своей хронике Иоахим Бильский. А пять лет тому назад, секретарь папского нунция Альдобрандини, по поводу съезда на границе папских, австрийских и польских уполномоченных, записал противоположный случай:
«28 января. Прибыло в Бытом трое знатнейших польских панов с большою свитою конницы, пехоты, гайдуков, для встречи которых легат выслал монс. Михаила Маркати со всем двором своим, в каретах и верхом, а немецкие комиссары также своих дворян, за полторы мили от города. Порядок их въезда был следующий: впереди шли немцы с музыкою на челе, за ними польская пехота в прекрасном строю, имея перед собою трубы, сурмы, а за собою отряд татар, из которых иные, сидя на конях, вели коней запасных, в числе 40; на последнем был богатый наряд, украшенный бирюзою и рубинами, оправленными в золото и серебро; за ним польская конница, за конницей двор кардинала, наконец прекрасные шестиконные сани, окружённые татарами, гайдуками и другими жолнёрами, а в них сказанные польские паны. Когда этим порядком весь отряд появился на площади, стража расступилась и дала место саням, из которых вышли паны в назначенный для них дом, а потом пришли на обед к кардиналу, на котором обеде был также один из императорских комиссаров Этим самым порядком выехали они из Бытома в Бендзын; но во время выезда произошёл страшный случай, а именно: когда один из польских трубачей начал передразнивать на трубе трубача немецкого, какой-то польский пан ударил его по голове чеканом и убил; а выезжая из ворот, другой поляк, рассердясь за безделицу, приставил пистолет к груди племянника ольмюнского епископа и хотел выстрелить, но только вспыхнул порох на полке».
Сопоставление так называемых неисторических событий, в роде двух нами приведённых, как нельзя выразительнее говорит нам, какие герои галопировали на нас верхом по политическому ристалищу, и какая предстояла нам будущность, если б они, волею судеб, не сломали себе шеи.
Так как на провесни 1593 года благородный и «святопамятный» князь Острожский побил разбойников под Пятком у Тарнополя, а не менее благородный и доблестный князь Александр Вишневецкий добил их, под пьяную руку, в Черкассах, то ближайшим следствием этих подвигов было следующее явление. Паны разъехались из домов своих то на сейм, то на сеймики, до которых они были охотники: там можно было пить сколько угодно и геройствовать безопасно. Стража, которую паны расставили на татарских шляхах, не сторожила по-казацки. Татары переловили её, точно кур, и пришли на Волынь, как домой, без всякой вести о набеге. Они расположились кошем под Константиновым, городом князя Острожского и, как характеристически выражается летописец, wybrali szlacheckich domow wiele, [43] преимущественно забирали женщин, так как мужья, отцы, братья их, в то время сеймовали. «Uszli ci szkodnicy», заключает наш русин, «szable dobytey nie widząc przeciwko sobie». [44] Так как татар было тысяч двадцать, а каждый татарин обыкновенно гнал несколько душ ясыру, особенно при таком спокойном хозяйничанье, то легко сообразить, что значил один такой набег в сравнении с теми «лежами и приставствами» казацкими, из-за которых собственно дрались паны с казаками. Но забавны шляхетские жалобы на казаков. «Это они, это казаки ввели к нам татар!» кричали паны, когда, под конец сейма, пришла к ним весть, что их дома выбраны. «Это они gałgany помстились за то, что князья Острожские побили их!» Словом паны смотрели на казаков, как на псов, которым не дают и объедков, которых бьют без милосердия за желание кой-чем поживиться, но тем не менее требуют от них верной службы.
Так как на провесни 1593 года благородный и «святопамятный» князь Острожский побил разбойников под Пятком у Тарнополя, а не менее благородный и доблестный князь Александр Вишневецкий добил их, под пьяную руку, в Черкассах, то ближайшим следствием этих подвигов было следующее явление. Паны разъехались из домов своих то на сейм, то на сеймики, до которых они были охотники: там можно было пить сколько угодно и геройствовать безопасно. Стража, которую паны расставили на татарских шляхах, не сторожила по-казацки. Татары переловили её, точно кур, и пришли на Волынь, как домой, без всякой вести о набеге. Они расположились кошем под Константиновым, городом князя Острожского и, как характеристически выражается летописец, wybrali szlacheckich domow wiele, [43] преимущественно забирали женщин, так как мужья, отцы, братья их, в то время сеймовали. «Uszli ci szkodnicy», заключает наш русин, «szable dobytey nie widząc przeciwko sobie». [44] Так как татар было тысяч двадцать, а каждый татарин обыкновенно гнал несколько душ ясыру, особенно при таком спокойном хозяйничанье, то легко сообразить, что значил один такой набег в сравнении с теми «лежами и приставствами» казацкими, из-за которых собственно дрались паны с казаками. Но забавны шляхетские жалобы на казаков. «Это они, это казаки ввели к нам татар!» кричали паны, когда, под конец сейма, пришла к ним весть, что их дома выбраны. «Это они gałgany помстились за то, что князья Острожские побили их!» Словом паны смотрели на казаков, как на псов, которым не дают и объедков, которых бьют без милосердия за желание кой-чем поживиться, но тем не менее требуют от них верной службы.
В конце того же года казаки, оправясь от панских побоев, продолжали чинить свой обычный промысел, как говорилось тогда, над врагами святого креста; но слух об этом не порадовал шляхту. Григорий Лобода, которого мы уже знаем по рассказу Ласоты, вывел трёхтысячный казацкий рой из Сечи к берегам Днестра. Там, невдалеке от Белгорода, находился город Юргев, иначе Джурджево, важнейший складочный пункт поднестрянской торговли. Лобода приспел к самой ярмарке в этот город, забрал всё, что ему понадобилось, а город сжёг до остатка. Потом, распустив кругом казацкую орду свою загонами, на целые десятки миль превратил край в пустыню. Поднялись на него турки и татары, но поздно: в быстроте набега и опустошения казаки не имели соперников: иначе, не усидели бы они на своём опасном форпосте за Порогами. До панов дошли слухи, что казаков подохотил идти в Туреччину Хлопицкий, агент императора Рудольфа. Знали они и о том, что Хлопицкий привёз им от императора письма, хоругвь и деньги. Что-то зловещее носилось в воздухе. Летописец наблюдал небо, стараясь хоть на нём прочесть будущее. Небо по ночам сияло кровавым блеском со стороны полудня. В той стороне бились с турками христиане.
Христиане просили поляков не пустить орду через свою землю в Венгрию на помощь турецкому войску. Много раз присылал император посла своего с этой просьбою; о том же беспрестанно просил и Волошин. Коронный гетман отвечал классически-великодушно, как о деле, не требующем просьбы. (Он ведь был автор славной в своё время книги: «Be Senatu Romano».) Общество же, к которому он принадлежал, было занято в это время более важным предметом, чем просьбы теснимых турками христиан. Папа причислил к лику святых одного из польских ксёнзов, разжигателей международной вражды, и вот 7-го июля лэнчицкий воевода въезжал в Краков «z wielkiemi ceremoniami: bo niósł z sobą kanonizacyą S-go Jacka». [45] Въехавши в город, среди панов, ксёнзов, войска, поспольства, счастливый своей миссией воевода распустил хоругвь, «na którey był wymalowany S-ty Jacek». [46] Грохот пушечной пальбы у костёла Св. Троицы приветствовал столь благотворное для общества явление. После обеда выступили на так называемый публичный диспут монахи Св. Троицы и иезуиты. Деспут вели о том, как должно понимать канонизацию святых, а равно о том, видит ли св. Яцек с неба всё, что здесь делается с его почитателями, и знал ли он наперёд, что будет канонизован, знал ли тех лиц, которые произведут его в святые (iesli on wiedział przed tym o tych Promotorach swych)? По отзыву нашего русина, dysputowali wszyscy bardzo dobrze! [47]
А между тем татары вторгнулись через Волощину в Покутье, жгли, убивали, прошли, как по собственной дикой степи, до самого Самбора и сожгли там местечка Снятын, Жуков, Тлумач, Чецыбеши. С татарами были и янычары, вооружённые ружьями, роскошь, для татар недоступная. [48] В Чецыбешах был довольно крепкий замок. В нём заперлось человек до ста шляхты. Запалив местечко, татары подошли в дыму к самому замку, подшанцевались к нему и открыли по нём густую стрельбу. На беду в замке взорвало бочку пороху: защитники его уронили в порох зажжённую губку. Пламя в одну минуту охватило замок. Отчаяние придало силы осаждённым; они прорвались, хоть и не все, сквозь густую толпу татар, и спаслись бегством к Днестру. А татары сожгли ещё в добавок Тисменицу и Галич. В Галиче повторили они ту же историю с замком, стараясь полонить в нём белзского воеводу; однако ж он отсиделся. Татары спалили ещё Калузу и Долину; людей везде больше убивали, чем брали в неволю: они шли на войну и ясыр в Венгрию.
Только в тот день, в который орда сожгла Долину, поспел классический гетман на защиту русского края от варваров, да и то с весьма слабыми силами. Но варвары сумели обмануть классика, чего не удалось бы им сделать с такими реалистами, какими были ненавистные для классической шляхты казаки. Поджидая к себе на помощь полевого гетмана, Замойский окопался в виду громадного татарского табора, точно римский Антоний против Парфян. Татары сделали вид, будто со своей стороны окапываются. В надежде увенчать чело новыми лаврами, Замойский посматривал на развевающиеся по валу неприятельские значки; а татар давно уж не было в окопе. Открыв наконец обман, поляки нашли внутри валов только хромых лошадей. Орда быстро шла в Венгрию карпатскими дефилеями. Венгры поделали засеки на дороге. Знала орда об этом чрез посредство цыган, которые охотно служили хищникам. Впереди татарского войска шли заполонённые в панских владениях русские хлопы с топорами; они должны были «высекать венгров из засек». В награду за это, при спуске с гор, татары снимали с них головы, но некоторых выпустили на волю. Оставив позади возы и другие тяжести, польские рыцари шли по следам татар до самой венгерской границы, но не им было равняться в быстроте с детьми диких полей. Поляки в этом походе до такой степени осрамились, что даже соседние народы стали их ненавидеть, как свидетельствует Иоахим Бильский. «О, если бы мы хоть когда-либо пробудились от сна!» говорит он. «Если мы ещё будем вести себя так беспорядочно, превратится в пепел убогая отчизна наша, а самих нас, неважно, что мы свободный народ, перевяжут (татары), и мы только будем один другому докорять да выговаривать попусту». Далее летописец предаётся размышлению о всеобщей бесчестности в обращении с публичными фондами (зловещий признак для гражданского общества). Всего лучше, по его мнению, устроить сборы на оборону края так, чтобы деньги не проходили через множество рук, пока наконец достигнут своего назначения: «bo ony są iak ciasto lipkie, przystaną wszędzie. [49] Пускай бы каждый повет», продолжает он, «выбирал себе ротмистра, и пускай бы побор шёл прямо в его руки, а не через этих сборщиков да распорядителей, которые освобождаются ещё и от военной повинности; да уж пускай бы назначили определённую сумму с каждого города, местечка, села. Тогда бы гетман знал, сколько человек обязан поставить каждый ротмистр, да и королю виднее было бы, всё ли войско на лице. И пусть бы войско жило по Украине; тогда бы и пустыни заселялись, и молодёжь бы школилась. Ротмистров же выбирать по поветам из людей достойных и при том владеющих значительным имением, по примеру римлян, которые, как пишут, equitem numerabant a censu. [50] Однако ж далеко зашёл я в сторону! (заключает он своё размышление). Не привык я этого делать, но меня увлёк patriae heu dolor!» [51]