Еще до возвращения короля, снаряжён был к отъезду в Турцию полномочный посол Уханский с поручением заключить с турками мир, во что бы то ни стало. Приключения этого посольства бросают мрачный свет на положение Речи Посполитой: в таком отчаянном положении никогда ещё она не бывала, никогда, даже и в 1241 году, во время великого нашествия татар. Существует у нас поверье, что когда конь споткнётся в воротах, дорога не будет благополучна. С Уханским случилось хуже: он, в самом начале своего пути, сломал ногу и лежал больной во Львове. В конце декабря 1589 года он был однако ж, уже в Силистрии. Там он целых два часа проговорил с беглербеком силистрийским о казаках: казаки уже и тогда были мучительным мозолем на ноге у поляка и турка. Но разговор о них кончился не менее мучительным для панов вопросом со стороны беглербека: почему король не держит при султане постоянного посла, который бы регулярно выплачивал всё, что следует от Польши, в султанскую казну? Читатель поймёт затруднительное положение Уханского, если я скажу, что польские полномочные послы отправлялись иногда в Турцию с 600 злотых в кармане, что они прибегали к таким выдумкам, как потопление обоза на Дунае (причём представляли купленные у местной власти свидетельства), и что классически воспитанные паны королевской рады, вместо всего, чем бывают сильны представители интересов государства при чужом дворе, важно снабжали своих послов советом подражать хитроумному Улиссу, который так ловко обманул Циклопа в пещере. Хитросплетения Уханского в этом роде только раздосадовали беглербека, который, в качестве турка, презирал классиков и классически изолгавшееся потомство их. Впрочем, на другой день, он послал к нему главных чиновников своих, которые проговорили с ним битых четыре часа о казаках, как о виновниках нарушения мира. Беглербек стоял на своём: что теперь иначе не возможно туркам помириться с поляками, как на условии получать с них ежегодную дань. С трудом добился Уханский пропуска в Царьград, подарив два сорока соболей да британских собак неподатливому беглербеку, который, хлопоча о султане, был, как водится, себе на уме. Пришлось задобрить и его приближённых. Но на варшавском сейме 1590 года получено известие, что Уханский скончался в конце прошлого года, не исполнив посольства, что его место занял пан Лащ, и что всё дело находится в печальнейшем положении. Раздосадованные турки давали только сорок дней сроку для присылки нового посла с ежегодной данью во сто коней, навьюченных серебром (каждый конь должен был нести тысячи тахров). На случай неимения денег, предлагали полякам потурчиться. «Если этого не сделаете», говорил именем султана главный баша, по имени Синан-баша, «то я сотру вас с лица земли, и самую землю вашу обращу в ничто. Уже с персом заключён у нас мир, и вот он прислал в заложники своего сына. Немецкий цесарь платит нам дань и должен тотчас выдать её вперёд за три года. Такова вера наша: чтобы все гауры или платили дань, или приняли магометанство». Это не была пустая угроза, и поляки не приняли требование потурчиться, как нечто такое, чего турки не могут домогаться от них серьёзно. Синан-баша называл осиротелое посольство без околичностей псами и не хотел слышать о продлении отсрочки дальше сорока дней; а с отъезда посольского вестника, пана Чижовского, прошло уже 28 дней. «Если у вас есть хоть капля ума», говорил баша, который, как видно, был о поляках одного мнения с москалями, «то опомнитесь. Кто устоял когда-либо против меня? Персия ужасается меня, Венеты дрожат передо мною. Испанец молится, Немец должен дать, что потребую. Пошлю к вам все татарские орды, пошлю волохов, молдаван, башу будинского, темешварского, беглербека силистрийского с двумя стами тысяч войска. Сам своею головою поеду за ними с тремя стами тысяч людей. И вы смеете думать об отражении меня! Весь мир дрожит передо мною!» Эти слова (докладывал Чижовский), кричал он, как бешеный. Все посольские вещи были описаны; за сопротивление описи грозили половину посольства повесить на железных крючьях, как Вишневецкого, а половину посадить на галеры. Пробовали послы задобрить башу 12-ю тысячами талеров, но он не захотел и посмотреть на такой ничтожный подарок. «Нет и на свете таких изменников, как вы!» кричал он. «Ваш король поехал к отцу, стакнулся с Максимилианом, выдал за него сестру, уступает ему королевство и готовится вторгнуться к нам через Волощину со стадвадцатитысячным войском, а Замойский через Седмиградскую землю с другим войском! Знаем, что вы там делаете! Или давайте дань, или принимайте нашу веру». Со своей стороны, силистрийский беглербек писал к коронному гетману, что если поляки ни того, ни другого не сделают, то все их земли будут обращены в ничто и вытоптаны конскими копытами.
Коронный гетман, доложив сейму об этом требовании, упал на колени и, простирая руки к небесам, умолял собрание спасать отечество, пока ещё не поздно. Что касается до него, то он готов жертвовать жизнью и, как бездетный, всем своим имуществом. Трагический момент победил на время личные интересы шляхты: определено было поголовное ополчение, так называемое pospolite ruszenie, и по копе грошей с каждого лана земли, или так называемое pogłowne. От поголовного не был иъзят никто, ни духовенство, ни королевские дворяне, ни даже безземельные. В распределении этого налога интересны некоторые цифры. Гнезненский арцибискуп обязан был уплатить «за свою особу» 600 злотых; львовский арцибискуп 200; краковский бискуп 500; все прочие бискупы по 300, кроме русских, которые платили по 100; катедральные прелаты по 20, а в Руси по 6; катедральные каноники в Польше и Литве по 6 злотых, а в Руси по 3. Даже и церковные звонари, и те должны были платить по 2 гроша. На Руси владыки, которые побогаче по 100 злотых, а победнее по 50; архимандриты побогаче по 80, а победнее по 10; крылошане, диаконы по 1 злоту; их слуги по 2 гроша; протопопы по 2 злота, попы по 1-му; игумены по 5; монастырские диаконы по 15 грошей, а монахи по 12; пономари по 6, попадьи и дети их по 8; коронные гетманы по 100 злотых, полевые гетманы по 50; коронные сборщики пошлин (czelnicy) по 100, русские по 30; мельники водяных мельниц по 12 грошей, а ветряных по 15; от жён и детей их по 2; «все шляхтичи, которые только служили своим панам и имели собственных пахолков» по 15 грошей; а кто служил панам без пахолков по 6; вся вообще шляхта, имевшая 10 кметей по 8 злотых; от жён и детей их, сколько бы ни было в доме, с каждой души по 15 грошей; от их слуг не-шляхты обоего пола по 4 гроша; шляхтич, который имел менее 10 кметей, до 7, должен был платить по 7 злотых; у кого было только 6 по 6; у кого 2 по 2; у кого был 1 кметь или плуг, тот обязан был платить по 1 злоту; от челяди в шляхетских домах по 1 грошу; убогие шляхтичи, которых сидело несколько человек на одной уволоке все 1 злот; шляхтичи, имевшие фольварки и обрабатывавшие их челядью, «не имея в деревне соседа», по 8 злотых; шляхтичи, не имевшие ничего и занимавшиеся арендами, должны были платить налог с арендной суммы; шляхтичи, проживавшие в городах, продав имения или каким-либо способом имевшие деньги, по 8 злотых; столько же и те, которые, не имея собственности, пользовались пожизненно королевскими, духовными и светскими имуществами; наконец, те шляхтичи, которые не имели ни оседлости, ни денег и никому не служили по 1 злоту с головы. Все ремесленники облагались 10-грошовой податью; но кто выедет на войну, тот увольнялся от поголовщины; «ратаи» в Великой Польше обязаны были платить по 3 гроша; «волохи», имевшие более 100 собственных овец, по 6 грошей, а меньше, по 3; «русские бояре и солтысы по королевским, духовным и шляхетским деревням, взимавшие чинши и другие подати с подданных, обязаны были платить с головы по 4 злотых; гультаи по местечкам и сёлам, за исключением сёл погоревших, по 5 грошей; воеводства же Киевское, Волынское, Подольское и Брацлавское, ради опустошения, претерпенного ими от татар, освобождены были совершенно от поголовного налога.
Замечательны цифры налога по отношению к шинкарским головам, которые, благодаря пристрастию поляков к разным напиткам, существовали не хуже русских бояр и солтысов, сидевших на королевских и других имениях. «Шинкари, продававшие мальвазию, мускатное и другие вина, должны были платить поголовного по 5 злотых; пивовары и корчмари по 4; шинкари, торговавшие перевозными медами и пивами, по 2»; книгопродавцы и типографы, наравне с портными, которые шили шелки, и сапожниками сафьянного товара, по 3 злота; купцы, торговавшие волами и лошадьми, по 4, а торговавшие дорогими товарами, по 8 злотых; музыканты, гудочники и дудари по 6 грошей; медведники по 15, а их товарищи по 4; но, заплатавши в одном воеводстве, эти увеселители тогдашнего грубого общества не были обязаны платить в другом. С коронных жидов насчитано тогда поголовного 20.000, а с литовских 6.000 злотых. Это показывает и сравнительную безопасность внутренних областей, и большую распущенность польских панов, и беззащитность чернорабочего народа внутри государства.
Тотчас же были избраны провизоры для распоряжения, как подданными, так и поголовными деньгами. Они были уполномочены занять, каким бы то ни было способом, на кредит Речи Посполитой, в Короне 1.000.000, а в Литовском княжестве 500.000 злотых. Король, имея при себе этих провизоров, должен был жить во Львове, а гетманы коронный и литовский, в сопровождении одного такого же провизора, идти против неприятелей; но «украинные люди» (их не хотели назвать казаками) должны были, ещё прежде гетманов, идти против татар вместе с теми «служебными», которые были на Подолье; если же татар не встретят, то «опановать» Волощину и, согласясь с волошским господарем, до тех пор не давать туркам переправиться через Дунай, пока не соберётся всё польское войско. А войска предполагалось собрать вот сколько: копейщиков 35.000, рейтар 15.000, венгерской пехоты 10.000, собственной 30.000, казаков (вероятно, тут разумелись «украинные люди») 20.000. Последняя цифра интересна в том отношении, что в то же самое время, сеймовым законом, число казаков ограничено 6-ю тысячами; прочих предоставлялось каждому пану ловить и казнить смертью.
Замечательны цифры налога по отношению к шинкарским головам, которые, благодаря пристрастию поляков к разным напиткам, существовали не хуже русских бояр и солтысов, сидевших на королевских и других имениях. «Шинкари, продававшие мальвазию, мускатное и другие вина, должны были платить поголовного по 5 злотых; пивовары и корчмари по 4; шинкари, торговавшие перевозными медами и пивами, по 2»; книгопродавцы и типографы, наравне с портными, которые шили шелки, и сапожниками сафьянного товара, по 3 злота; купцы, торговавшие волами и лошадьми, по 4, а торговавшие дорогими товарами, по 8 злотых; музыканты, гудочники и дудари по 6 грошей; медведники по 15, а их товарищи по 4; но, заплатавши в одном воеводстве, эти увеселители тогдашнего грубого общества не были обязаны платить в другом. С коронных жидов насчитано тогда поголовного 20.000, а с литовских 6.000 злотых. Это показывает и сравнительную безопасность внутренних областей, и большую распущенность польских панов, и беззащитность чернорабочего народа внутри государства.
Тотчас же были избраны провизоры для распоряжения, как подданными, так и поголовными деньгами. Они были уполномочены занять, каким бы то ни было способом, на кредит Речи Посполитой, в Короне 1.000.000, а в Литовском княжестве 500.000 злотых. Король, имея при себе этих провизоров, должен был жить во Львове, а гетманы коронный и литовский, в сопровождении одного такого же провизора, идти против неприятелей; но «украинные люди» (их не хотели назвать казаками) должны были, ещё прежде гетманов, идти против татар вместе с теми «служебными», которые были на Подолье; если же татар не встретят, то «опановать» Волощину и, согласясь с волошским господарем, до тех пор не давать туркам переправиться через Дунай, пока не соберётся всё польское войско. А войска предполагалось собрать вот сколько: копейщиков 35.000, рейтар 15.000, венгерской пехоты 10.000, собственной 30.000, казаков (вероятно, тут разумелись «украинные люди») 20.000. Последняя цифра интересна в том отношении, что в то же самое время, сеймовым законом, число казаков ограничено 6-ю тысячами; прочих предоставлялось каждому пану ловить и казнить смертью.
В чрезвычайных случаях, каков был настоящий, шляхетская республика готова была действовать с великодушием и самопосвящением римлян, которыми с самого детства иезуиты портили панское воображение и панскую манеру держать себя. Всё чрезвычайное ополчение Польши против турок, по исчислению финансистов, обошлось бы на пол-года в 41/2 миллиона злотых; но они не отступили и перед этой цифрой, не глядя, что их послы не могли иногда получить на дорогу в Царьград более 600, и покупали там в долг куски материи у знакомых купцов, лишь бы как-нибудь соблазнить подарками лукавых, дерзких на воровство, и в то же время раболепных, придворных грозного деспота. Польские агенты обратились к святому отцу и к венецианцам с просьбой о займе; но обе торговые конторы, духовная и светская, знали польские финансы лучше королевских подскарбиев. По всей Европе бегали юрливые паны и ксёнзы, перещупали и дома все карманы, нигде не оказалось денег. Конечно такой туз, как Василий князь Острожский, у которого наследника, в 1620 году, насчитано 600.000 червонцев, 400.000 битых талеров и на 29 миллионов злотых разной монеты, мог бы выручить отечество в этой крайности; но, если святой идеал панов, преподававший им науку жизни из Ватикана, предпочитал свой Рим всему земному шару, то и таким людям, как Острожский, следовало издерживаться только на поддержание широкой славы двора своего и всему на свете предпочитать свой прославляемый Острог. О князе Василии не было даже слышно в это время там, где говорили о пожертвованиях: ему не на что было исправить даже киевских укреплений, этих ворот в его собственное воеводство, отворённых настежь перед соседними силами.