За ужином, согласно уговору, не говорилось ни о работе, ни о различных неприятных явлениях русской жизни. Володя Олицкий рассказывал о недавней поездке в имение, о маслобойне, которую наладила там его хозяйственная тётка, о сельской школе, в которой ребятишек учили не только грамоте, но и ремёслам, игре на музыкальных инструментах, о том, какие талантливые дети встречаются среди учеников и что одного мальчонку он, Володя, даже хочет взять себе в ученики, а другого, имеющего талант к живописи, представить московским художникам, а там, может, и самому Мамонтову, который ни одному таланту не позволит пропасть.
Искусство великая вещь! с жаром говорил Олицкий. Я просто уверен, что именно искусству надлежит преодолеть пропасть между простым народом и интеллигенцией. В этом его миссия! Зарастить эту пропасть и тогда дать плод Ах, какой может быть плод тогда! Ведь русский народ безмерно талантлив, нужно только, чтобы эти таланты имели выход!
Искусством у нас иногда пользуются для продвижения политических идей, заметил Вигель. Горький, к примеру, видит цель искусства в другом.
Горький прекрасный писатель, но он ошибается! Искусство не должно служить политическим доктринам и социальным концепциям! Тем более разрушению! Искусство это никогда не разрушение, но обратный процесс Искусство должно быть чистым. Только искусство ради самого искусства, красота ради самой красоты могут что-то изменить!
Я не согласна с тобой, Володя, подала голос Ася, казавшаяся необычайно бодрой и весёлой в этот вечер. Искусство только ради искусства это мало. Красота ради самой красоты никогда не будет полной, цельной.
Ради чего же?
Ради Бога, Володя Всё, что делает человек на земле, должно быть ради Бога, в первую очередь. Искусство прежде всего, потому что в нём заключена огромная сила. Творец земной должен иметь перед собой пример Творца небесного, и ему приносить свои творения. Сравни древние русские иконы и творения отдельных художников, даже талантливых, но не имеющих в себе Бога. На них бывает интересно посмотреть, они радуют глаз, но не трогают душу, а на Троицу можно часами смотреть, и она всегда будет нова. Нет, Володя, красота должна быть ради Бога. Тогда она спасёт мир
На врубелевского «Демона»10 тоже можно часами смотреть, возразил Володя.
Горький прекрасный писатель, но он ошибается! Искусство не должно служить политическим доктринам и социальным концепциям! Тем более разрушению! Искусство это никогда не разрушение, но обратный процесс Искусство должно быть чистым. Только искусство ради самого искусства, красота ради самой красоты могут что-то изменить!
Я не согласна с тобой, Володя, подала голос Ася, казавшаяся необычайно бодрой и весёлой в этот вечер. Искусство только ради искусства это мало. Красота ради самой красоты никогда не будет полной, цельной.
Ради чего же?
Ради Бога, Володя Всё, что делает человек на земле, должно быть ради Бога, в первую очередь. Искусство прежде всего, потому что в нём заключена огромная сила. Творец земной должен иметь перед собой пример Творца небесного, и ему приносить свои творения. Сравни древние русские иконы и творения отдельных художников, даже талантливых, но не имеющих в себе Бога. На них бывает интересно посмотреть, они радуют глаз, но не трогают душу, а на Троицу можно часами смотреть, и она всегда будет нова. Нет, Володя, красота должна быть ради Бога. Тогда она спасёт мир
На врубелевского «Демона»10 тоже можно часами смотреть, возразил Володя.
Правда. И чем дольше смотришь, тем страшнее и чернее на душе. У этого художника должен быть в душе ад Он похож на гоголевского персонажа, который написал портрет старика-демона, и демон завладел им. Только в повести художник смог победить его, а, вот, удастся ли это в жизни
По-моему, ты впадаешь в чрезмерную религиозность. Тебе бы поговорить с Родионом или Машей. Вы бы нашли общий язык!
С Машей мы переписываемся с тех пор, как она обосновалась в Дивеево Жаль, что я всё откладывала навестить её.
Не беда, ещё успеешь, бодро сказал Володя. А искусство должно быть ради искусства! Ведь искусство, Асенька, божественно уже само по себе.
Не будем спорить, слабо отозвалась Ася, и в её голосе Пётр Андреевич уловил скрываемую усталость. Кажется, и Надя, всегда молчаливая, но тонко чувствующая людей, заметила это и сказала мужу:
Володя, мы засиделись. Детей опять уложит спать няня, а я хочу сделать это сама.
В самом деле, засобирался Олицкий. Час поздний, мы пойдём.
Спасибо, что навестили. Мы всегда рады вас видеть, улыбнулась Ася, поднимаясь, чтобы проститься с гостями.
Ты очень устала? озабоченно спросил Вигель жену, когда Олицкие ушли.
Нет, что ты Вечер был такой замечательный! Совсем, как раньше ответила Ася едва слышно от слабости. Жаль только, что ты поздно пришёл, я соскучилась по тебе Я очень по тебе соскучилась
Я тоже, отозвался Пётр Андреевич. Тебе пора спать. Ты выглядишь очень усталой.
Поможешь мне подняться в спальную?
Конечно, счастье моё, Вигель легко, словно пушинку, поднял Асю, с болью подумав, какой хрупкой и невесомой стала она за время болезни, и, крепко прижав к себе, целуя в светло-русую головку, понёс её в комнату, удивляясь, как мог он вчера думать о другой женщине, когда рядом с ним живёт этот любящий его, нежный ангел
Глава 3
Это утро Василь Васильич Романенко начал с того, что подкрался на цыпочках к стряпавшей на кухне Глафире, сдобной, румяной бабёнке, которая уже несколько лет вела хозяйство в его холостяцком лежбище в Могильцах, и игриво шлёпнул её пониже спины, получив в ответ удар полотенцем, от которого еле-еле успел заслониться рукой.
Что же это ты с утра пораньше озоруешь-то? насупилась Глафира, но при этом глаза её смотрели ласково и тоскующе.
Вдовица, она по смерти мужа, замёрзшего на Святках по пьяному делу, подалась из родной деревни в город, ища наняться в кухарки в какой-нибудь дом. Тут-то и заприметил её Василь Васильич. Сговорились легко, и теперь Романенко уже с трудом понимал, как обходился прежде без Глафиры. Недавно в город перебрался и Глафирин племянник, Тимоха, определившийся работать на фабрику Гилле, что в Измайлове, за Преображенской заставой. Иногда он наведывался к тётке, и она подкармливала его и надеялась, что хозяин подсобит ему устроиться в Москве.
Что раскричалась-то? усмехнулся Романенко, обнимая Глафиру. Будто бы чужие
А то как же? Подкрался, словно тать!
Уж и пошутить нельзя!
Пусти, сейчас завтрак пригорит ерепениться будешь!
Век бы тебя, сладкая моя, не отпускал, отозвался Василь Васильич, размыкая руки. Что ты сердитая сегодня такая, Глафира? Уж столько времени мы с тобой вместе
Век бы тебя, сладкая моя, не отпускал, отозвался Василь Васильич, размыкая руки. Что ты сердитая сегодня такая, Глафира? Уж столько времени мы с тобой вместе
То-то, что вместе. А живём во грехе. Куда ж годится?
Романенко поморщился:
Ты эти разговоры оставь. Я тебя под венец не звал и не зову. И обманывать тебя не хочу.
Конечно, бобылём жить завсегда хорошо, когда есть, кому накормить, обстирать, приласкать
Так я и без тебя жил, и почему-то не помер! рассмеялся Романенко, наливая себе полную кружку молока. Скажи лучше, как там Тимоха твой? Что-то не видал его давно.
Да что ему станется Правда от Гилле уходить думает. К Суворову, за Тверскую заставу Никак места себе не найдёт. Худющий, что жердь! Ты бы, Вася, подыскал ему, может, работёнку какую. Парень он сообразительный. А на фабриках испортят ведь его стрикулисты беспачпортные! И пьянство там, и всякие бунтари, будь они неладны Заморочат мальчонку, споят, совратят Глафира всхлипнула.
Только не реветь! Романенко предостерегающе поднял палец, не переставая жевать бутерброд с колбасой. Куда я твоего племяша пристроить могу? Разве что в агенты за всяким сбродом следить!
Тоже несладко
Несладко! Я с этого начинал! Таким же как он зелёным деревенским парнишкой по всем трущобам лазил, высматривал, что да как.
Представляю, чего ты там нагляделся
Жизни, мать, жизни. В общем, ежели охота есть, так пущай заходит твой Тимоха потолкуем с ним. А теперь некогда мне. Служба!
Служба Куда опять несёт-то тебя? вздохнула Глафира.
Только попрошу без рукоприкладства в бордель! ответил Романенко и исчез из кухни, по привычке одеваясь на ходу.
Стыда у тебя, охальника, нет! крикнула Глафира вслед.
Василь Васильич не солгал относительно места, в которое направлялся. Ещё накануне вечером он получил задание выяснить личность возлюбленной убитого Михаила Дагомыжского. Конечно, обхаживать все известного рода заведения Первопрестольной было «не царским делом», и Романенко мог бы просто поручить его своим подчинённым, но, прежде чем сделать это, он решил наведаться всего лишь в одно место, хозяйка которого каким-то непостижимым образом всегда обладала сведениями о личной жизни клиентов своего заведения и даже тех, кто в число таковых не входил. При этом всезнающая дама крайне не любила делиться своими сведениями, но для Василь Васильича делала исключение.
В столь ранний час заведение Олимпиады Ялович спало мёртвым сном, и Романенко пришлось довольно долго стучать в дверь не только привешенным к ней изящным молоточком и кулаком, но и кованным каблуком начищенного до блеска сапога. Наконец, в окнах стали появляться помятые лица заспанных девиц в неглиже, дверь открылась, и угрюмый карлик в восточном халате и турецком красном колпаке с кисточкой знаком попросил сыщика следовать за ним.
Липа принимала гостей в «будуаре» раздражающе розового цвета. Эта сухопарая особа лет пятидесяти с одутловатым лицом и опухшими после сна глазами, не причёсанная, сидела в кресле и натягивала чулок на свою худую ногу. Зло поглядев исподлобья на вошедшего гостя, она спросила хрипловато:
Ну, почто прихондорил-то? Весь дом перебудил В такой час приличные люди к нам не ходят!
Попридержи язык, Липа, отозвался Романенко, усаживаясь на стул. Сейчас я тебе задам несколько вопросов, если ты мне на них ответишь, я уйду
А если нет?
А если нет, то придут мои люди и перехватают всех твоих «котов» и «марух» до кучи.
Какие «коты»?! взвилась Липа. Белены ты объелся?! У меня порядочное заведение! Здесь всякой ширмошни не отирается! У меня благородные господа только бывают!
Вот, о благородных господах мы сейчас и поговорим, многообещающе произнёс Василь Васильич, по-кошачьи щуря бирюзовые глаза. Офицеры Хого полка бывали ли у тебя?