Становясь сырьевым придатком развитых стран, Мексика стремительно наращивала вывоз полезных ископаемых и технических сельскохозяйственных культур. Если в конце XIX века общемировой экспорт рос в среднем на 3,6 % в год, то мексиканский на 5-6%.[88]
Сдвиги в мексиканской внешней торговле во многом были результатом кардинальных изменений в мировой экономике конца XIX века. Изобретение телеграфа, телефона и автомобиля резко повысило в Европе и США спрос на цветные металлы. С началом XX века флоты основных мировых держав стали переходить с угля на нефть, запасы которой в Мексике оказались очень большими.
Однако в силу географических условий Мексика не смогла избежать полной экономической зависимости от США во внешнеторговой сфере. Диас с горечью воскликнул: «Бедная Мексика! Она так далека от бога и так близка к Соединенным Штатам». В начале XX века на США приходилось более 70 % мексиканского экспорта, и страна очень болезненно ощущала любые перемены в американских таможенных тарифах.
Американцы, как уже отмечалось, сосредоточились именно на разработке мексиканских месторождений цветных металлов. Как и в случае с железными дорогами, все управленческие должности и многие места высококвалифицированных рабочих в американских фирмах занимали граждане США. Многие североамериканские инвесторы держали на рудниках собственную полицию, также состоявшую из американцев. В 1898 году полковник американской армии Уильям Грин за 47 тысяч песо купил у вдовы бывшего губернатора штата Сонора земли с богатыми залежами меди. Затем он разместил ценные бумаги своего рудника на нью-йоркской бирже и стал миллионером. Вскоре на его руднике работали более 3500 человек, добывавших и выплавлявших значительную долю мирового производства меди. Грин продолжал скупать окрестные земли и открыл скотоводческий бизнес. В его угодьях паслось более 40 тысяч голов крупного рогатого скота. К руднику полковника Грина мы еще вернемся.
В 1891 году, когда началось производство свинца в Мексике, оно составляло 38 тысяч тонн. Уже в 1900 году эти объемы удвоились. Производство меди в 1891 году составляло 6483 тонны, в 1901 году 28 тысяч тонн, а в 1910-м уже 52 тысячи.
61,7 % всех инвестиций в горнодобывающую промышленность Мексики приходилось на США, в то время как британцы контролировали в начале XX века 55 % инвестиций в нефтедобывающем секторе. Известный американский предприниматель Эдвард Догени (ему принадлежали нефтяные поля в Калифорнии) приобрел 600 тысяч акров земли в районе Тампико. Вскоре его «Мексикэн Петролеум Компани» добыла первую нефть.
С другой стороны, правительство Диаса явно предпочитало американцу британского промышленника и инженера Пирсона, который ранее модернизировал Веракрус и осушил болота в окрестностях Мехико, избавив жителей столицы от постоянных эпидемий. Пирсон получил концессии в районе перешейка Теуантепек, где он строил железные дороги. Однако там нефти не оказалось, и Диас предоставил Пирсону концессии в районе Веракруса и в штате Табаско. Пирсон в знак благодарности включил сына диктатора Порфирио-младшего в совет директоров своей нефтяной компании «Эль Агила».[89] Американцы с явным неудовольствием следили за успехами Пирсона, и Диас почувствовал это, когда под ним зашаталось президентское кресло.
Следует подчеркнуть, что для США, которые в начале XX века еще были нетто-импортером капитала, инвестиции в Мексике играли несравненно более важную роль, чем для британцев. Из всех иностранных инвестиций США на долю Мексики приходилось 46 %, в то время как только 5 % английских капиталовложений были направлены в эту страну.
В 90-е годы протекционистские тарифы способствовали становлению мексиканской промышленности, производящей предметы потребления. Благодаря мудрой политике губернатора штата Нуэво-Леон, уже знакомого нам Бернардо Рейеса, предоставлявшего промышленности существенные налоговые льготы, в Монтеррее возник первый и единственный мексиканский сталелитейный завод, который производил в 1911 году около 77 тысяч тонн стали и чугуна. Монтеррей стали называть мексиканским Питтсбургом. Однако фабрика в Монтеррее так и осталась единственным предприятием тяжелой промышленности. Машиностроения не возникло вовсе.
Следует подчеркнуть, что для США, которые в начале XX века еще были нетто-импортером капитала, инвестиции в Мексике играли несравненно более важную роль, чем для британцев. Из всех иностранных инвестиций США на долю Мексики приходилось 46 %, в то время как только 5 % английских капиталовложений были направлены в эту страну.
В 90-е годы протекционистские тарифы способствовали становлению мексиканской промышленности, производящей предметы потребления. Благодаря мудрой политике губернатора штата Нуэво-Леон, уже знакомого нам Бернардо Рейеса, предоставлявшего промышленности существенные налоговые льготы, в Монтеррее возник первый и единственный мексиканский сталелитейный завод, который производил в 1911 году около 77 тысяч тонн стали и чугуна. Монтеррей стали называть мексиканским Питтсбургом. Однако фабрика в Монтеррее так и осталась единственным предприятием тяжелой промышленности. Машиностроения не возникло вовсе.
Если в 1877 году в Мексике практически полностью отсутствовала текстильная промышленность, то в 1910 году в стране насчитывалось уже 146 прядильных и ткацких фабрик.[90]
В 1890 году мексиканец немецкого происхождения Хосе Шнайдер организовал первый пивоваренный завод, который давал первоначально 10 тысяч баррелей пива в день. Надо сказать, что «сьентификос» пытались таким образом отучить мексиканцев от питья национального спиртного напитка пульке (делался из сока агавы; позднее путем его дистилляции стали производить ставшую популярной во всем мире текилу), который считался варварским и вредным для здоровья. Несмотря на то, что количество кабаков, где разливали пульке, при Диасе существенно выросло, прогрессивные мексиканцы, в частности новые средние слои, перешли на «европейское» пиво. Вскоре Шнайдеру стало не хватать бутылок, и он открыл стекольное производство. Позднее предприниматель сам производил крышки для бутылок и картонные коробки для упаковки своей продукции.
В конце XIX века в Мексике стали производить мыло, сигареты, цемент, ткани и сахар. Однако уже в начале следующего столетия, когда был исчерпан эффект замещения импорта, обрабатывающая промышленность страны вступила в стадию стагнации. Оказалось, что в 15-миллионной Мексике просто нет достаточного покупательного спроса для многих товаров широкого потребления. А это, в свою очередь, объяснялось плачевными социальными итогами порфиристской модернизации в аграрном секторе. Хотя согласно переписи 1910 года в стране насчитывалось около 5500 промышленных предприятий, большинство из них принадлежало иностранцам и работало на импортном оборудовании.
В начале XX века 70 % населения Мексики занимались сельским хозяйством, и страна сохраняла преимущественно аграрный характер. При этом, не в пример промышленности, за время правления Диаса сельское хозяйство росло в среднем всего лишь на 0,65 % в год.[91] К тому же общие объемы сельскохозяйственного производства в период с 1877-го по 1894 год даже упали. Конечно, ориентированные на экспорт отрасли аграрного сектора росли впечатляющими темпами. Производство кофе за время «порфириата» увеличилось с 8 до 28 тысяч тонн, сизаля с 11 тысяч тонн в 1877 году до 129 тысяч тонн в 1910-м. Менее разительными, хотя и высокими, были темпы развития тех секторов, которые ориентировались на складывавшийся после отмены в 1896 году алькабалы национальный рынок. Производство хлопка (при Диасе его впервые стали выращивать в самой Мексике) выросло в 1877-1910 годах с 26 до 43 тысяч тонн, а производство сахара с 630 тысяч до 2,5 миллиона тонн.
В то же время производство основного продукта питания подавляющего большинства населения, кукурузы упало с 2,77 миллиона тонн в 1877 году до 2,13 миллиона тонн в 1910-м. Если учесть, что численность населения во время «порфириата» выросла с 8 до 15 миллионов человек, то становится ясно: потребление кукурузы на душу населения существенно сократилось (с 282 кг в 1877 году до 144 кг в 1907-м).[92]
Из общего объема иностранных инвестиций в сельское хозяйство было вложено только 5,7 %, и тому имелись свои экономические и социальные причины. Американцы, например, предпочитали оставлять производство сизаля на Юкатане этой огромной мексиканской каторге в руках местных плантаторов, использовавших рабовладельческие методы эксплуатации рабочей силы. Зато сбытом всего выращенного волокна занималась уже американская компания. Она же и диктовала цены.
Причина стагнации сельского хозяйства заключалась в том, что именно за счет крестьянского населения проводилась хваленая модернизация эпохи Диаса. Из-за жесткого проведения в жизнь закона Лердо о принудительной ликвидации общинного землевладения к 1910 году 90 % мексиканских крестьян лишились земли. К моменту обретения Мексикой независимости крестьянским общинам принадлежало 40 % сельскохозяйственных угодий страны. В 1910 году в их руках осталось не более 5 % этих земель. В штатах Морелос и Оахака, где до правления Диаса большинство земледельцев составляли индейцы-общинники, без земли остались соответственно 99,5 % и 99,8 % крестьян.[93] В 1877-1884 годах страну захлестнула волна крестьянских волнений, но все они были жестоко подавлены.
На севере Мексики крестьянские земли продавались иностранным инвесторам для строительства железных дорог и закладки рудников. Например, в штате Чиуауа американские латифундисты создали огромные скотоводческие империи, поставлявшие живой скот в США. Крупнейшему американскому медиамагнату того времени Рэндольфу Херсту в этом штате принадлежало 3,1 миллиона акров.[94]
В центральном районе страны земли захватывали владельцы асиенд крупных поместий для того, чтобы производить на них в большом объеме технические культуры, прежде всего сахарный тростник. Только массовое обезземеливание крестьян сделало производство технических культур высокорентабельным. Во-первых, можно было существенно увеличить площади и начать процесс механизации производства и обработки урожая. Во-вторых, безземельные крестьяне превращались в арендаторов на своих бывших землях. Ввиду слабого развития мексиканской промышленности она даже отдаленно не могла абсорбировать миллионы бывших землевладельцев.