И всё-таки Родион решился. В этот день он шёл за Аглаей по пятам с момента выхода её из дома. В отличие от сестёр она почти не переменилась. Молодая свежесть ушла, уступив место зрелой красоте, в которой не было ничего наносного, лишнего. Та же стройность и стать, то же открытое лицо с гладкой, матовой кожей, те же крупные, бархатные глаза прямые и волевые, казавшиеся неспособными лгать. Золотисто-медовые волосы уже не в косы заплетены, а аккуратно уложены в пышную причёску, подобраны сзади, обнажив стройную шею. Всю дорогу поглощал Родион глазами ту, что все эти годы мстилась ему и на войне, и в лагере, и в изгнании, и лишь на обратном пути набрался духу подойти
Объясняться в трамвае было невозможно, и он ограничился тем, что шепнул ей адрес. Если чудо случится, и она не забыла придёт. А если нет, то и лучше обойтись без тягостных объяснений
Вернувшись в своё пристанище, Родион не мог найти себе места. Хозяйки не было дома, и он напряжённо вслушивался в каждый звук, вздрагивал, уловив чьи-либо шаги, то и дело подходил к окну и смотрел на дорогу. Он страстно желал, чтобы она пришла, и в то же время боялся, не зная, что сказать ей, и терзаясь одновременно обидой за давнишнее и ревностью к настоящему.
Когда, наконец, стемнело, Родион в изнеможении опустился на скрипучую кровать. Он твёрдо решил выждать неделю, а затем бежать прочь от Москвы. В какую-нибудь далёкую глушь, подальше ото всего и всех.
Заслышав робкое поскрёбывание, Родион заставил себя не двинуться с места: ни к чему, в такой час могут скрестись только мыши. Но поскрёбывание переросло в стук, и тут уж он вскочил с постели прыжком и, боясь поверить чуду, распахнул дверь.
Аглая вошла на крохотную веранду и, ни слова не говоря, уронила голову ему на грудь, обвила руками, а затем стала оседать на пол и, вот, уже сидела, обнимая его ноги и по-бабьи взахлёб плача. Родион растерялся. Разом отступила и обида, и ревность перед той, которая одна лишь и ждала его и без страха, бросив всё, прибежала по первому зову.
Полно, Аля, что ты пробормотал он, пытаясь поднять её. Но Аглая поймала его руку и, прижав её к мокрому лицу, подняла на него заплаканные глаза, прошептала:
Прости меня! Слышишь? За всё прости! Если бы ты знал, как я ждала тебя Все эти годы Ни на день не забывала
И я не смог тебя забыть, Аля, Родион, наконец, поднял её, погладил по плечам, успокаивая. Мои сёстры обе спросили меня, зачем я приехал. Я не сказал им, я и себе этого не говорил А теперь скажу. Я сюда только для тебя приехал, для одной тебя, он чуть отстранился. Я понимаю, много воды утекло, но для меня ничего не изменилось. Я понял это, когда ты вошла Никто не пришёл бы ко мне сюда. А ты не побоялась Ты, наверное, спешишь? Тебе будет поздно возвращаться одной
И я не смог тебя забыть, Аля, Родион, наконец, поднял её, погладил по плечам, успокаивая. Мои сёстры обе спросили меня, зачем я приехал. Я не сказал им, я и себе этого не говорил А теперь скажу. Я сюда только для тебя приехал, для одной тебя, он чуть отстранился. Я понимаю, много воды утекло, но для меня ничего не изменилось. Я понял это, когда ты вошла Никто не пришёл бы ко мне сюда. А ты не побоялась Ты, наверное, спешишь? Тебе будет поздно возвращаться одной
Я не спешу, покачала головой Аглая, приблизившись. Я сказала, что отец попросил меня приехать, что я еду проведать его дня на три Я одного только боялась, что ты прогонишь меня.
Три дня повторил Родион, чувствуя, как грудь наполняется жаром, а руки начинают подрагивать от захлёстывающего чувства. Он провёл рукой по её щеке, коснулся горячими губами волос, затем лба, глаз, губ Вкус её губ опьянил, закружил голову, но Родион сдержал себя и уточнил снова: Значит, останешься?
Аглая не ответила, а медленно извлекла шпильки, дав свободу своим русалочьим волосам, тяжелыми волнами покрывшим её плечи и спину. Так же прекрасна была она, как шестнадцать лет назад у омута в божелесье, только не осталось тогдашней робости и юной стыдливости. Девочку сменила женщина, не менее желанная и сама без страха идущая навстречу этому желанию
В эту ночь он забыл и обиду, и ревность, и всё, что было с ним, оказавшись во власти абсолютного счастья, о котором не мог и мечтать. Однако, при свете дня всё возвратилось
Полдень давно миновал, когда Родион проснулся. Аглая уже не спала, а сидела рядом, обнажённая, и смотрела на него. Любой скульптор, вероятно, был бы счастлив лепить с такой натурщицы Венер и Афродит, но Родион внезапно почувствовал болезненный укол от мысли, что не он один созерцал эту красоту.
Зачем ты предала меня тогда, если любила? спросил он.
Аглая потускнела, закуталась в простыню:
Я не предавала тебя, Родя, никогда. Я никого и никогда не любила, кроме тебя.
Тогда зачем?
Не мучай меня, Родя, прошу тебя Так нужно было. Во всяком случае, тогда мне так казалось. Со мной случилась беда, и я не смела прийти с ней к тебе. Ведь ты был для меня царевичем Почти полубогом! Я казалась себе такой чёрной и негодной рядом с тобой Я решила, что лучшее, что я могу сделать для тебя, это освободить тебя.
Безумие какое-то! Ты сломала жизнь нам обоим своим благим намерением, Аля Мы потеряли целых шестнадцать лет! Неужели ты не чувствовала, как сильно я люблю тебя?
Чувствовала, но не смела поверить своим чувствам. Поверь, я очень дорого заплатила за это. Так дорого, что страшно вспоминать. Но это пусть, поделом. Но твоей боли я себе до смерти не прощу, и всегда буду себя перед тобой преступницей считать.
Полно! Родион привлёк Аглаю к себе. Какая ты преступница Запутавшаяся девочка, которую я не смог понять и удержать от глупого и рокового шага. Не кори себя. Пусть эта ночь положит конец тому, что нас разъединило когда-то Пусть прошлое останется прошлым.
А будущее? Что нас ждёт в нём? Я не хочу больше разлучаться с тобой, не хочу снова потерять тебя!
И я не хочу, ответил Родион. Но я свободен. Нищ, бесправен, но свободен. А у тебя ведь семья
Я брошу его! решительно сказала Аглая, и глаза её вспыхнули. Он меня не остановит! И не вправе остановить!
А как же твоя дочь? вздохнул Родион.
Дочь? отрывисто переспросила Аля, вздрогнув. Она внезапно отстранилась, поднялась с постели и ответила: У меня нет дочери, Родя.
Как так? Я своими глазами видел вас вдвоём.
Ты видел Нюточку?
Да, видел.
И что, на кого она, по-твоему, похожа?
Не знаю растерялся Родион и тотчас усмехнулся: По крайней мере, не на Замётова.
Она похожа на отца, Родя, голос Аглаи дрогнул.
В самом деле? Стало быть, Замётов не отец?
Так же как и я не мать еле слышно проговорила Аля. Она подошла к своей сумке, лежавшей на стуле, и, вынув из неё две фотокарточки, подала Родиону: Смотри!
Родион взял фотографии и вздрогнул: на одной был запечатлён он вместе с матерью, на другой Аглая со светловолосой, большеглазой девочкой, лицо и улыбка которой странным образом походили на лицо улыбающегося молодого офицера с первой карточки
Что ты хочешь сказать этим? проронил Родион.
Только то, что сказала. Нюточка копия отца Ты её отец, Аглая запнулась и с видимым трудом докончила: а мать Ксения
Только то, что сказала. Нюточка копия отца Ты её отец, Аглая запнулась и с видимым трудом докончила: а мать Ксения
Глава 10. Плач Рахили
Федичка мой! Федичка! от этого истошного, душераздирающего крика проснулся бы и мёртвый. Голосила, прижимая к иссохшей груди окоченевшее тело трёхлетнего сына, свояченица Дарья, ещё недавно дородная, румяная баба с заливистым смехом
Федичка был пятым её ребёнком, которого отняла злодейка-судьба. Оставалась старшая девочка Настя, сидевшая теперь чуть поодаль, закутавшись в тряпьё, и смотревшая на мать расширенными, пугающе неподвижными глазами.
Потянулись к несчастной кое-кто из баб, говорили что-то, не утешая, так как у каждой из них ближе или дальше отсюда остались свои маленькие могилки, которые никаких слёз не достанет оплакать.
А Любаша лежала. Надо было подойти тоже, но хотелось одного забыться, забыться навсегда от нескончаемого ужаса. И невольно подкрадывалось раздражение: не завопи Дарья, и хоть несколько часов забвенья дал бы сон. Всё же приневолила себя, подошла к свояченице. А зачем? Ведь и слова вымолвить мочи нет да и какими словами такому горю поможешь?
Отец, как всегда, оказался прав. Ещё с детства усвоила это Любаша: мать может ошибаться, может и бабка, но не отец. Его глаз дальше других видел. Почему же не вняла ему в этот раз? Почему повела себя, как мужнина жена, а не отцовская дочка-ягодка? А ведь и Боря сам разве по своей воле решал? В его семействе своей волей разве что дядька Андриан жил, а все прочие слушались свёкра.
Филипп же Мироныч упёрся, что твой бык, решив не отдавать своего кровного. После очередного собрания, на котором уполномоченным было без обиняков предложено вступать в колхоз или быть записанными поимённо в перечень врагов советской власти, даже Боря с братьями попытались образумить закусившего удила родителя. Но не тут-то было. Свёкор только глазами выпученными блеснул:
Дураки вы вымахали! Только хвосты коровам крутить вам! Да нешто вы не понимаете, что если мы даже добром этим татям всё отдадим, то всё равно своими для них не станем! Всё равно свежуют раньше или позже! А, значит, биться надо! Мужицкая сила всегда великая сила на Руси была! Вот, обождите, подымется народ!
Да какой народ подымется, тятя?! воскликнул Боря. Все ж бабами да детьми связаны! Никто на рожон не полезет!
Бабы! Дети! Эх вы! Сопляки! Только за подолами да люльками прятаться горазды!
Лично я с отцом согласен, заявил Илья, старший из братьев, не обратив внимания на жалостливый Дарьин взгляд. Главное, время потянуть. Глядишь, что-то и повернётся наверху. Раз уж повернулось. Поглядим, чья правда переважит.
Правд, Илюшка, здесь нет. Есть правда, наша, мужицкая, и их большевистская кривда. И если есть Бог, то правда кривду одолеет.
Не кощунствовал бы ты, Мироныч, укорила сына Фетинья Гавриловна.
А вы, мамаша, помалкивайте, молитесь, вон, лучше за нас, грешных.
Фетинья вздохнула и перекрестилась. Её мытарствам не суждено было продлиться долго. На вторую неделю пути в обледенелом вагоне для скота она преставилась, и на ближайшей остановке тело её вынесли, не позволив родным даже проститься с бедной старухой по-человечески. Как и других погибших в пути, могилы у неё не было: общий ров, кое-как присыпанный землёй. Та же участь несколькими днями ранее постигла и её мужа, Мирона Ильича. Этого полупараличного старца чекисты не пожалели, как и малых детей, и Боря с младшим братом Николаем до вагона несли деда на руках Старику отчасти можно было позавидовать. Пребывавший последние годы в слабоумии, он практически не понимал, что происходит. Мирон Ильич чувствовал холод и голод, чувствовал боль, но не чувствовал самого страшного и невыносимого: как гибнет всё то, что он, некогда крепостной крестьянин, сам выкупивший себя из зависимости, строил многие годы. Его сын такого облегчения был лишён