Жизнь хотя и определяется внутренним началом, но слагается из маленького: из улыбок, из добрых и злых слов, из взглядов, из шуток, из слёз, из маленьких капель горестей и радостей. Почему в этом мелком я такой тусклый и серый, и злой и неприветливый? Мне хочется всю жизнь нашу превратить в богослужение, где каждый шаг, каждое движение было бы благолепным, благоуханным, светлым. Но знаю, что я ничто, и молюсь Иисусу, в этих словах отражалась вся кроткая и устремлённая к Богу душа отца Анатолия.
Между тем, двадцать месяцев, выделенные на «великую стройку» подходили к концу. На осмотр канала ГПУ привезло сто двадцать советских писателей во главе с Горьким, с парохода подзывавших зэков и спрашивавших их, любят ли они свой канал и свою работу и считают ли, что исправились. Плодом этой поездки стала книга о Беломорканале, с которой отец Вениамин со смесью любопытства и брезгливости, значительно превышавший гнев, ознакомился уже на воле.
«Многие литераторы «после ознакомления с каналом получили зарядку, и это очень хорошо повлияет на их работу Теперь в литературе появится то настроение, которое двинет её вперёд и поставит её на уровень наших великих дел», предрекал «великий пролетарский писатель». Впрочем, восемьдесят четыре его коллеги, будучи людьми с не полностью сожжённой совестью, уклонились от работы над книгой, прославляющий рабский труд, как высшее достижение человечества. Остальные тридцать шесть оказались не столь брезгливы.
Отец Вениамин не был большим знатоком литературы, советских же писателей и вовсе знал мало, поэтому из тридцати шести имён лишь несколько были им опознаны: Всеволод Иванов, Вера Инбер, Валентин Катаев, Михаил Зощенко, Е. Габрилович, Алексей Толстой Огорчительно было увидеть в списке Зощенко и бывшего «колчаковца», эмигранта-возвращенца Иванова. Или так спасали эти двое собственные жизни? Пусть так, но подлость, тем не менее, навсегда останется подлостью, а ложь ложью, и тем тяжелее, что озвучена она не самыми исподлившимися и бездарными устами. Чтобы ни написали прежде эти люди, что бы ни написали впредь, вовеки веков, как пригвождённые к позорному столбу, в очах потомков они останутся авторами книги, прославившей варварское истребление десятков тысяч людей, соединившись с палачами уже тем одним, что отрекли любые случаи смертей среди трудармейцев и высказали полную уверенность в справедливости всех приговоров и виновности всех замученных, которых «гуманист» Горький именовал «человеческим сырьём». Писатели рассказывали о том, как «враги» травили мышьяком работниц на заводах, как зловещие «кулаки», обманом проникнув на заводы, подбрасывали болты в станки. Вредительство объявили они, как основу инженерского существа, вся книга их была пропитана презрением к этому затравленному сословию, «порочному» и «плутоватому». С умилением рассказывалось, как один из начальников Беломорстроя Яков Раппопорт, обходя строительство, остался недоволен, как рабочие гонят тачки и задал инженеру вопрос, помнит ли тот, чему равен косинус сорока пяти градусов? Инженер был раздавлен эрудицией чекиста и тотчас исправил свои «вредительские» указания, и гон тачек пошел на высоком техническом уровне.
О начальстве товарищи писатели вообще отзывались исключительно в самых превосходных тонах, рассыпаясь в языческих славословиях мудрости и воле этих чудо-людей. «В какой бы уголок Союза ни забросила вас судьба, пусть это будет глушь и темнота, отпечаток порядка четкости и сознательности несет на себе любая организация ОГПУ», восторженно выдавали авторы. Откуда ж ещё взяться чему-то порядочному, как не из «благословенного» ведомства?
Пока товарищи сочинители лгали и выслуживались перед властью с усердием заправских лакеев, после очередных «штурмов» и «рекордов» истощённый священник, не могший сдержать дрожь, получая в руки жалкий кусочек хлеба, проповедовал тем, кто ещё не оглох и жаждал Встречи, и ждал услышать Благую Весть, которая не позволит ему потерять себя:
Разрозненные, разделённые потерявшие тропинки, ведущие в душу друг друга, ставшие чужими на стогнах мира, мы должны стать бесконечно близкими, родными, сокровенно связанными, должны врасти друг в друга и жить друг в друге. Мы должны стать едино во Христе Иисусе, Господе нашем, тихо и прерывисто звучал голос отца Анатолия. Мы должны явить миру свой лик, образ целостного христианства, объемлющего и просветляющего всю полноту жизни, образ Церкви как живого организма любви, связующего в нерасторжимое единство и пасущих и пасомых, и пастырей и мирян. Диавол только обезьяна Бога. Он не может выдумать ничего своего, но хочет опозорить, осквернить всё Божие в отвратительной гримасе. Но мы верим и знаем весна всё-таки придёт. Ни холодный лёд окружающего нас равнодушия, ни искусственно построенные плотины, ни все эти гримасы и потуги обессилевшего, обанкротившегося богоненавистничества ничто, ничто не остановит её прихода. Она придёт! И хлынут потоки потоки любви и благодати на иссохшую и обледеневшую землю наших сердец, хлынут тёплые весенние лучи, и тайна Православия зори которой явлены миру у нас на Руси в особой, осиянной святости Сергия и Серафима, в благодатном служении о. Иоанна, в тишине Оптиной пустыне, в пророческих грёзах Достоевского, Соловьёва, Хомякова, тайна Православия воссияет!
Окончание строительства Беломорканала развели отца Вениамина с отцом Анатолием. В последний раз виделись они в больнице, куда серьёзно поранившего руку отца Вениамина буквально за десять дней до открытия канала определил заведовавшей санчастью бывший военврач и популярный композитор, а ныне такой же заключённый Борис Алексеевич Прозоровский. На другой день после краткого прощания отец Анатолий был водворён в Соловецкий лагерь, а отцу Вениамину, чей лагерный срок истёк, предстояло испробовать ссылку, местом которой был определён Архангельск. В этом был несомненный Божий промысел. В ту пору здесь скрестились пути сразу нескольких авторитетных епископов Серафима Самойловича, Дамаскина Цедрика и Виктора Островидова, сформировавших монолитную мощную группу истинно-православных христиан. Сюда же прибыл бывший правой рукой владыки Серафима отец Николай Пискановский.
Отец Николай после заключения на Соловках был сослан в Кехту. Однако, жизнь там оказалась для него невыносимой. Из-за тяжёлой болезни сердца он не мог работать, к тому добавилось сильное психическое расстройство, сопровождавшееся жестокой бессонницей. Дочь, понявшая, что в таких условиях отец может просто сойти с ума, обратилась за помощью к Пешковой, и та добилась перевода священника в Архангельск, куда к нему перебралась вся его семья, наконец-то соединившаяся после долгих мытарств.
Немного оправившись от болезни, отец Николай устроился работать сторожем и вновь обратился к делам церковным, коими занимался уже немало лет. В Архангельске работал печником ещё один ссыльный священник с Соловков Александр Филиппенко. Он нашёл для отца Николая съемную каморку на чердаке, где был устроен тайный храм.
Епископ Серафим пылал жаждой действия. Осторожный, прозорливый отец Николай был для него тем же, чем покойный Феодор Андреев для владыки Димитрия (Любимова) правой рукой, человеком незаменимым, на котором замыкалось буквально всё.
Первоначально владыка возлагал большие надежды на митрополита Кирилла (Смирнова), благословившего создание «домашних церквей», которые позволили бы верующим избежать посещения храмов, где поминалось имя митрополита Сергия. Епископ Серафим пытался убедить старейшего иерарха принять на себя полномочия Местоблюстителя, дабы нейтрализовать Сергия. Но митрополит Кирилл не счёл для себя возможным выступление в этом качестве при жизни митрополита Петра или без его специального на этот счет распоряжения.
Первоначально владыка возлагал большие надежды на митрополита Кирилла (Смирнова), благословившего создание «домашних церквей», которые позволили бы верующим избежать посещения храмов, где поминалось имя митрополита Сергия. Епископ Серафим пытался убедить старейшего иерарха принять на себя полномочия Местоблюстителя, дабы нейтрализовать Сергия. Но митрополит Кирилл не счёл для себя возможным выступление в этом качестве при жизни митрополита Петра или без его специального на этот счет распоряжения.
Освобождённый из ссылки епископ Дамаскин лично встретился с владыкой Кириллом и смог ознакомиться у него с письмом заточённого и изолированного от паствы местоблюстителя, в котором тот недвусмысленно осуждал самоуправство своего заместителя. Это письмо было копией отправленного самому митрополиту Сергию. «Очень скорблю, что Вы не потрудились посвятить меня в свои планы по управлению Церковью, говорилось в нём. А между тем Вам известно, что от местоблюстительства я не отказывался и, следовательно, высшее церковное управление и общее руководство церковной жизнию сохранил за собою. В то же время смею заявить, что званием заместителя Вам предоставлены полномочия только для распоряжения текущими делами, быть только охранителем существующего порядка. Я глубоко был уверен, что без предварительного сношения со мною Вы не предпримете ни одного ответственного решения. Каких-либо учредительных прав я Вам не предоставлял, пока состою Местоблюстителем и пока здравствует митрополит Кирилл, а в то время был жив и митрополит Агафангел. Поэтому же я и не счел нужным в своем распоряжении о назначении кандидатов в заместители упомянуть об ограничении их обязанностей. Для меня не было сомнений, что заместитель прав восстал не заменить Местоблюстителя, а лишь заместить, явить собою, так сказать, тот центральный орган, через который Местоблюститель мог бы иметь общение с паствой. Проводимая же Вами система управления не только исключает это, но и самую потребность в существовании Местоблюстителя. Таких Ваших шагов церковное сознание, конечно, одобрить не может».
Владыка Дамаскин переписал это письмо себе. Теперь истинно-православные христиане обрели поддержку и в лице законного главы Церкви.
Между тем, епископ Серафим объявил митрополита Сергия «лишенным молитвенного общения со всеми православными епископами Русской Церкви и запрещённым в священнослужении за свою антиканоническую деятельность». Для утверждения данного своего Деяния он вместе с отцом Николаем организовал в Архангельске собор Истинно-православной церкви (ИПЦ), так называемый «малый катакомбный собор», решения которого должны были стать основой для действий всех ссыльных епископов и духовенства. Руководителями церкви, кроме самого владыки Серафима, назывались митрополит Кирилл, епископы Дамаскин, Макарий (Кармазин), Афанасй (Молчановский), Парфений (Брянских)