Утром через десять веков - Наташа Денисова 8 стр.

снег идет,
расставляет мир по своим местам,
приносящий вести нем.
пьют деревья соки, поля рассыпают хлеб.
я ведь с детства не отпускаю ничьих рук,
никогда не оставляю на долгий срок.
для меня весь мир как вишневый сад 
он цветёт немыслимо, невообразимо
цветёт, цветёт.

кто же выбрал этого мальчика наугад?
кто же смог сколотить ему тесный гроб?
как он бледен теперь, как безумно слаб.
и слова в тишину, и рука  стебель.
мне не нужно жизни, не нужно турецких сабель.
я не стану звуком, рыданием, воплем,
неприкаянным безымянным взглядом.
я оставлю в памяти непроизносимым словом
самых добрых и самых нежных и самых храбрых.

мой милый друг, твой новый гость
он очень стран. он бледен, бледен.
смотри: разбита его трость,
и молью воротник изъеден.

его лицо знакомо, право,
он приходил ко мне во сне.
не оттого ль кольцо на правой
ты говорил носить жене?

не оттого ль задули свечи
ветра и сквозняки?
да, в этот страшный тёмный вечер
она сняла кольцо с руки.

когда-нибудь кто-нибудь станет вами,
утром наступит на кафель ванной,
уйдет на работу
по шумной улице,
перестанет замечать,
как земля двигается
возле круглого желтого шара.

этот кто-то не плачет от точных глухих ударов,
нанесенных неосторожной тенью
прошлого,
беспокойного и потерянного.

некоторым людям необходимо
знать,
что завтра их маленькие
и большие сбережения
будут очень дороги,
и все кризисные явления
пройдут где-то далеко,
мимо;
и сумма неприятностей,
случившихся за день,
будет меньше,
чем в аналогичный период
прошлого,
позапрошлого,
и других лет.
некоторым людям необходимо
восемьсот
серий фильма
о том,
как живут
симон и симона
в маленьком доме,
в штате аризона,
как она любит выращивать
розовые тюльпаны,
как он медленно, но верно
становится чемпионом
всех мыслимых и немыслимых соревнований.

некоторым людям необходимо

иногда умирать в собственной ванной,
наедине с призраками плохого прошлого,
никому ничего не обещая,
ни у кого ничего не спрашивая.

некоторым людям необходимо
два окна с непогашенным
светом зеленой лампы.

иногда три окна.

а мне нужна только темнота и тишина;

ощущение,
что у самого дна,
под тонкими ребрами,
похожими на ветви боярышника,
сердце, как рыба на берег выброшенное,
прекрасное в своей агонии,

помнит тебя.

о мой возлюбленный ясноокий,
на расстоянии одного крика
смотри, как становится камень хрупким

я оставляю тебя.

словам, разлукам,
неточным календарям,
оглушенному снегом городу.

и мы будем дрожать, как нагие сироты,
и мы будем искать  не найдем друг друга.

радиостанции охрипнут и перейдут на шепот,
книги будут читать книги,
и вспомнит кто-то

как ты долго называл моим именем
тишину, уходящую комнатами пустынными.

и вот, крутым кипятком заливая раны,
говори медленно, надевай черный.
это только книги разделены главами.

а люди о чем они?

а люди куда они
уходят, не возвращаются?
напевают моцарта среди капельниц,
забывают моцарта, летят вниз.

все время что-нибудь происходит.

а представь: вокруг холод.

пустое пространство, лишенное энтропии.
и ты падаешь в снег первым.
за тобою падает, поет север,
бесконечный до краев север.

и кто-нибудь другой совершает выбор,
и кто-нибудь другой открывает мир твой.

мой милый, милый, мне так грустно:
мимо
удары сердца моего.
плохой боец, ничтожны шансы.
и не проститься, не остаться.
как скоро рождество.

бессмысленность всего на свете, безысходность.
как скоро рождество?

и грубые снега над нежною москвой
склонились.
дрожащий поезд в глухую повесть
летит, летит.

никто на свете не виноват,
что нам приходится забывать,

друг друга заново забывать.

отпусти моих соколов,
за домами высокими
умирают пусть сотнями.
чтобы реки усталые
текли тронными залами,
коридорами узкими.

чтоб леса мои до смерти
говорили: мы вдовствуем,
у нас нет больше соколов.

распродай по окну дома,
завтра купим гертруде мы
семь платков  оплакивать сына.
мы найдём ей вино и силы,
во всех спальнях шелка постелем.

она возьмёт себе новое тело,
и уплывёт под белыми парусами.

как ребёнок, с радостью прыгающий в сани,
как дева, идущая за супругом.

никогда не думай обо мне плохо.
что бы ни случилось на этом свете,
как мало ни осталось бы во мне стати.
если не узнаешь меня из сотен
по глазам  узнавай по платью.

о не привыкай ни к кому
на свете нет ничего святого

и в обнаженном весной крыму
из льда составляют слово
вечность

а может в другом городе
а может в другом времени

мы замкнутыми системами
изолированы от внешних драм

о человек он смывает грим
о человек как безумен он

на улице темно, любовь моя,
на улице темно, любовь моя.

и небеса вонзили якоря
в сырую землю.
о, тысячи безумных армий
безжалостного одиночества
погибли на войне со мной.

я помню столько дней
как наступает май
под черными бровями.

просто представить,
что тебя никогда не было,
что история земли в принципе сложилась иначе.
под огромным прозрачным куполом
ни одну вечность

шел дождь.
и вода пела:
не плыть. ждать.
и ничто не двигалось.

так весной
застывает на мгновение небо,
так зимой
достает оно свои сабли,
больно ранит снегом худую спину.

просто представить,
что ты не был никогда ничьим сыном,
не взращен ни одним домом,
и все эти земные вдовы
не о тебе плачут.

но глаза так настойчиво в темноте ищут
глаз прекрасных.
что делать мне?

и во мне все время живут эти два человека:
один  слабый, другой  сильный.
одному  славы,
другой
унеси его.

унеси его от меня подальше,
ведь не нужен он никому.

ему бы только тихо кого-нибудь обнимать;
плакать, да так, что все внутри обрывается.

и когда кто-нибудь с ним встретится 
все бегут,
так уродлив он.

и я не знаю таких стран,

и я не знаю таких зим,
где был бы он безнаказанно жив.

унеси его.
и, ладонь разжав,
как ты делал это уже не раз,

посади на кухне. включи газ.

просто представить,
что тебя никогда не было,
что история земли в принципе сложилась иначе.
под огромным прозрачным куполом
ни одну вечность

шел дождь.
и вода пела:
не плыть. ждать.
и ничто не двигалось.

так весной
застывает на мгновение небо,
так зимой
достает оно свои сабли,
больно ранит снегом худую спину.

просто представить,
что ты не был никогда ничьим сыном,
не взращен ни одним домом,
и все эти земные вдовы
не о тебе плачут.

но глаза так настойчиво в темноте ищут
глаз прекрасных.
что делать мне?

и во мне все время живут эти два человека:
один  слабый, другой  сильный.
одному  славы,
другой
унеси его.

унеси его от меня подальше,
ведь не нужен он никому.

ему бы только тихо кого-нибудь обнимать;
плакать, да так, что все внутри обрывается.

и когда кто-нибудь с ним встретится 
все бегут,
так уродлив он.

и я не знаю таких стран,

и я не знаю таких зим,
где был бы он безнаказанно жив.

унеси его.
и, ладонь разжав,
как ты делал это уже не раз,

посади на кухне. включи газ.

но есть песни, которые напоминают мне о тебе.
как хрупкая жемчужина, рассыпавшаяся на дне.
никто их не видит, они звучат.
а, значит, и мне вовеки не замолчать.

нежнее любит только печаль,
о только печаль нежнее любит тебя.

оттого, что северные киты,
оплетенные лилиями с юга,
ищут и не находят красоты;
слепнут, в надежде увидеть друг друга.
хотя бы сквозь пелену.
и вечером, уходя ко сну,
падая на холодное каменное дно

станциями метро
утром по выходным
любуются поезда.

бабочки, покидающие сады,
дрожат на перилах эскалаторов.
и где-нибудь в старости,
ночами прохладными,
ты гасишь свет.
как прежде ты гасишь свет
на дне.

подожди, подожди, ваня,
пока зарастут раны,
пока отпоют песни

стоишь ты на кухне тесной,
глаз отвести не можешь.

проходит десятилетие,
за ним еще одно лето,
за ним еще одно лето.

меняется мир и платья
другие теперь носят.
тенями асфальт вышит
от кленов больших высоких,
и гаснут в моих окнах

один за одним люди.
и кто-то берет ведра 
вычерпывать в лодке маки
и так циферблат соткан,
что время не разобрать.

но только ты ждешь, ваня,
когда сквозь твои стены
начнут проступать звезды
и в тесной чужой кухне
взлетаешь на небеса.