По дороге в гостиницу зашла в магазин, купила водки и закуски. Сначала почитала сборник «Нерв», поплакала. В одиночестве выпила за своего любимого Володю, потом написалось стихотворение:
В каждой строке одиночество
И бесконечность тоски.
Мне вот самой стихотворчество
Муку печет из муки.
К Богу взываю: Всевышний,
Дай мне бессмертные строки!
Я заплачу своей жизнью:
Сблизь мои крайние сроки.
На следующий день вечером пошла на спектакль «Добрый человек из Сезуана». В 1976 году она была на этом спектакле в Алма-Ате с Высоцким в роли летчика. Такое вот совпадение случилось. В этот раз в роли летчика был Золотухин. Она смотрела на сцену, в горле застрял ком, и она ничего не видела. Не досмотрев даже первое действие, она ушла. Пока добиралась до гостиницы, из глаз катились слезы. Допила водку и уснула тяжелым хмельным сном, и приснился ей Володя да так хорошо! Они объяснялись друг другу в любви, потом целовались.
Неделя закончилась, она забрала документы и улетела домой в Алма-Ату. Опять потянулись безрадостные однообразные дни: работа дом.
Как-то зимой, как обычно, она поехала домой на обед. Сын был у бабушки, немного приболел. В почтовом ящике лежало письмо. Странно. Достала конверт. Знакомый почерк: корявые буквы тети Тани, матери Вовки Битникова. Почему-то задрожавшими пальцами открыла конверт. «Здравствуй, Ксюшенька. Володенька умер 11 января в больнице». Все, больше ничего. Ее будто обухом по голове ударило. Прошлое кануло в небытие. Она не пошла на работу, не позвонила. Слишком велика была утрата. В холодильнике было полбутылки водки. Она выпила все, нарыдалась. Бродила по квартире, ничего не соображая. Белый день превратился в ночь. Села писать стихи.
Неделя закончилась, она забрала документы и улетела домой в Алма-Ату. Опять потянулись безрадостные однообразные дни: работа дом.
Как-то зимой, как обычно, она поехала домой на обед. Сын был у бабушки, немного приболел. В почтовом ящике лежало письмо. Странно. Достала конверт. Знакомый почерк: корявые буквы тети Тани, матери Вовки Битникова. Почему-то задрожавшими пальцами открыла конверт. «Здравствуй, Ксюшенька. Володенька умер 11 января в больнице». Все, больше ничего. Ее будто обухом по голове ударило. Прошлое кануло в небытие. Она не пошла на работу, не позвонила. Слишком велика была утрата. В холодильнике было полбутылки водки. Она выпила все, нарыдалась. Бродила по квартире, ничего не соображая. Белый день превратился в ночь. Села писать стихи.
Задыхаюсь не дыша.
Я люблю тебя, Владимир!
Дом в четыре этажа
В этот час как будто вымер.
Головою бьюсь, скорбя,
(бьют часы в пустой квартире),
Осознав, что без тебя
И меня нет в этом мире.
«Зачем так безжалостно, Господи? Я ведь неплохой в общем-то человек. Неужели талант Поэта, мое предназначение забрали у меня все личное, женское? Забрали великий дар небес любовь?» думалось в хмельном тумане. Она восставала против несправедливости, на этот раз не людской, а Божьей.
Еще один удар преподнесла судьба.
Не ведает она ни устали, ни лени.
Нет сил поднять с одной могилы лба,
Как у другой встаю я на колени.
Какое табу Господь наложил
На эти имена, родные сердцу?
Один недожил, круг не завершил,
Другой оставил сиротливым детство.
А у меня со смертью одного
Отрезаны все в прошлое пути.
Другой ушел, и в будущем темно.
Как ни гляжу, не видно мне ни зги.
День скорби завершился скандалом. Ренат пришел с работы, а она спит пьяная. Он ее разбудил, и с ней приключилась истерика:
Вовка умер! Вовка умер! Моя первая, единственная любовь! Жить не хочу
Но жизнь продолжалась. Случались мелкие конфликты с директором, он был явно недоволен ее непокладистостью, даже неповиновением его распоряжениям. Оставалось ей доработать полтора месяца, когда Ивсталь подложил ей свинью. Она сидела на своем рабочем месте, когда раздался стук в дверь и на ее приглашение: Войдите! вошла крепко сбитая женщина постарше ее лет на восемь и сказала.
Ивсталь Зайнуллаевич прислал меня принять у вас дела. Меня зовут Инесса Геннадиевна. Пожалуйста, Ксения, не обижайтесь на меня, он сам меня нашел и попросил оформиться на работу начальником отдела кадров, так как вы его не устраиваете.
«Ё-моё, опять на место живого человека, то есть, меня. Я, что, пешка, что ли? Так унижать. Так нагло и бесцеремонно. А ведь казался хорошим человеком», пронеслись мысли.
Присаживайтесь! Я сейчас.
Вошла без стука в кабинет директора.
Ивсталь, я ведь просила вас, как человека, что мне нужно доработать год для непрерывного стажа! Я не напишу заявления.
Ксения, не надо кипятиться. Ну, не получилось из тебя начальника, не умеешь ты обращаться с сотрудниками, как положено. Развела, понимаешь, демократию, потакаешь им, никакой дисциплины, на работу опаздывают, ты не докладываешь, не принимаешь меры. Все! Поработаешь в экономическом отделе у Гитиса, оклад останется тот же. Так что, пиши заявление о переводе.
Но я же ничего не соображаю в их деле.
Ничего, научишься, ты далеко не глупая, способная, стихи вон пишешь. Сегодня сдаешь дела Капитоновой, завтра сидишь в отделе. Вопросы есть?
Нет, и на том спасибо, что не выгнали.
Инесса оказалась замечательным душевным человеком, они подружились и дружили до самой ее ранней кончины. Ксения просидела в отделе полтора месяца, практически ничего не делая, писала стихи и на нее не обращали внимания как на человека случайного и временного. Наоборот, даже гордились, что в их отделе работает поэтесса, чьи стихи публикуются. Поглядывали на нее с интересом. Прошли полтора месяца, и она распрощалась с институтом навсегда. Сожалений не было, печали тоже. Надо снова искать работу.
Ей повезло. Из редакции «Простора» позвонил ответсекретарь, который с первого знакомства относился к ней с симпатией и сравнивал ее стихи с ахматовскими. Он был самый лучший, самый искренний человек в редакции.
ХХІ век: Именно он, став в 1995 г. главным редактором «Простора», опубликовал ее компактный роман «Райская жизнь». После публикации последовал полный остракизм автору и гробовое молчание.
Он сообщил, что секретарша Ларичкина ушла в декрет, и они ищут на год замену. Ксения, не думая ни минуты, тут же согласилась. Как она была рада, даже счастлива, как ей безумно хотелось стать своей среди творческих людей. Ведь и она творит, может, не так профессионально, как они, но все же как душа велит Ей в то время еще не верилось, что есть такая профессия ПОЭТ. Это же дар Божий, это же не от мира сего, это что-то запредельное, не земное. Она на себе ощущала прикосновение Вечности, Бога. Не она писала, водило Нечто ее рукой: строки выходили готовыми без помарок. Она понимала это интуитивно, а не здравым смыслом. Она мечтала стать своей среди «чужих», а стала чужой среди «своих» собратьев. Опять белая ворона среди черной стаи. Господи, до каких же пор?!
Я во сне витаю в облаках,
Лебедино-снежно-белых.
Не ходила в золоте, в шелках,
Но жила я, как хотела.
Мало мне цветов и облаков.
Может, я какая-то иная?
Я иду по жизни без оков,
И душа свободною расстает
Я живу и счастлива вполне,
Мне не надо жизни вечной.
Вечны солнце и луна в окне,
И на небе звезды вечны.
Я во сне витаю в облаках,
Потому в реальности несмела.
Мне присущ, как всем живущим,
Страх
В этом мире черно-белом.
Муж на ее заявление об устройстве на работу секретаршей в приемную редакции журнала «Простор» отреагировал своеобразно.
Там тоже порядочные люди?
Порядочные везде есть.
Ну-ну и молчок: ни протеста, ни одобрения.
Получилось так, что Ксения работала с утра до обеда: отвечала на телефонные звонки, разбирала и отправляла почту, печатала материалы в номер. Приходил Ларичкин, приходил его зам Косенко, уже в подпитии. Сразу садился за редактирование, он был великолепным редактором, приходили по одному сотрудники. А рабочий день Ксении заканчивался. Она с неохотой отправлялась домой, собирать сына в школу. Войти в общество творческих личностей пока не удавалось. Правда, она познакомилась с некоторыми поэтами и писателями. В большинстве своем они перед ней не заносились, были просты и доступны в общении, в особенности обращаясь с мелкими просьбами. Лишь некоторые не снисходили и, проходя через приемную прямо в кабинет главного, делали вид, что комната пуста.
Еще два с половиной года назад Ксения отобрала с помощью Салты самые лучшие, на их взгляд, стихи, назвала рукопись «Струна на ветру» и отдала в издательство «Жалын». Рукопись попала в руки не слишком чистоплотному редактору по фамилии Юровский. Узнав, что она работает в Совмине, он стал вымогать из нее взятки книгами. Как-то попросил жутко дефицитную «Двадцать три ступени вниз». Продавец в книжном киоске Галина Ивановна была выпивоха, иногда поддавала и в рабочее время. Ксения купила бутылку сухого вина и пошла к ней. Вошла в киоск, предложила выпить, сама сделала пару глотков, а Галине Ивановне налила полный стакан. Потом, с ее разрешения, стала смотреть книги на полках. Нашла ту, что надо было, ловко засунула под платье и отправилась восвояси. Так она совершила кражу ради своей рукописи. Больше, правда, ей красть не приходилось. Но Юровский мурыжил до тех пор, пока она не уволилась из Совмина. Тогда только он соизволил отдать ее рукопись на рецензию. У рецензента она провалялась еще полгода. Вот и пойди без блата и без звонка. В конце концов, она взбунтовалась и обратилась к Серику Давлетову в Совмин. Он заказал ей пропуск, она поднялась в его кабинет на четвертом этаже. Они дружески поздоровались, и она пожаловалась ему, что два с лишним года в издательстве «Жалын» мурыжат ее рукопись.
А что молчала-то? Я, кстати, купил «Простор» с твоими стихами. Буду хранить, а потом продам тебе за крупную сумму, пошутил он.
Взял телефон, набрал номер, переговорил показахски, положил трубку. Обратился к ней:
Твой директор мой кент, недавнов Москве с ним гульнули по-гусарски. Все будет тип-топ. Только чур, один экземпляр из авторских мой. Буду копить архив.
Она обняла его, он поцеловал ее нежно.
Какая ты сладкая, Ксюша! Жаль, не сложилось у нас. Как тебя, такую необыкновенную, угораздило связаться с этим пигмеем, он имел ввиду В.Н.
Не береди мне душу, Серенький волчок. Великое спасибо тебе.