Будущее просматривалось смутно, но после встречи с кансилльером Ричард не сомневался, что его ждут великие дела и славные подвиги во имя Талигойи, а пока, что ж, он потерпит. Отбросив запачканное кровью полотенце, Дик взялся за полагающуюся унарам одежду – черные штаны, чулки и рубаху, белую куртку и черно-белый плащ с гербом дома Олларов. Такие носили четыреста лет назад, когда марагонский выскочка стал талигойским королем. Теперь одевались иначе, хотя Люди Чести старались придерживаться старых обычаев. Отец Маттео любил повторять, что, храня малое, мы сберегаем большое, а матушка с ним соглашалась.
Одевшись, Дикон погляделся в огромное зеркало, несомненно, помнящее «святого Фабиана», который при жизни был таким же олларовским псом, как и пучеглазый Арамона, если не хуже.
Приглаживая потемневшие от воды волосы, Ричард с удивлением обнаружил, что он не один, – за его плечом маячил некто невысокий, но зеркало было столь мутным, что разглядеть незнакомца не получалось. Дикон торопливо обернулся – купальня была пуста. На всякий случай юноша снова взглянул в зеркало и рассмеялся – дело было в мерзком освещении и искажавших отражение наплывах на древнем стекле. Все вместе создавало иллюзию расплывчатой мужской фигуры, наверняка слухи о лаикских привидениях выросли из таких вот мелочей. А хоть бы тут и водились призраки – Ричарду Окделлу нечего бояться эсператистских монахов, вреда прямому потомку святого Алана они не причинят, вот «навозникам» подобная встреча ничего хорошего не сулит.
Дикон дружески подмигнул старому зеркалу и вышел в показавшийся ледяным коридор. Бесстрастный мышонок со свечой повел юношу в глубь здания. Они миновали несколько переходов, поднялись по крутой неудобной лестнице, свернули налево, миновали длинную галерею без окон, украшенную пустующими нишами, в которых некогда стояли статуи святых, вновь свернули налево, спустились на пол-этажа и оказались в тупике, куда выходило несколько одинаковых низких дверей; одну, погремев ключами, «мышь» отворил.
– Ваша комната, сударь. Здесь все, что нужно унару. Ваши вещи до дня святого Фабиана останутся в кладовой, позаботятся и о вашей лошади.
Дикон оглядел узкую длинную каморку, которую так и подмывало назвать кельей. Кровать без полога, стол с чернильным прибором и книгой Ожидания[54], плетеный стул, принадлежности для умывания, открытый сундук. В углу – образ Создателя, перед которым горит лампадка, напротив – очередной портрет Франциска. Все! У неведомого танкредианца, выставленного отсюда марагонским ублюдком, наверняка вещей было больше. Окделл повернулся к слуге:
– Благодарю. Можете быть свободны.
Мышонок сдержанно поклонился.
– Сегодня ужин вам принесут, а завтракать вы будете в трапезной. Если мне будет дозволено дать совет – не покидайте до утра вашей комнаты, дом не любит тех, кто ходит ночами.
«Дом не любит», святой Алан, как это?! Но спрашивать было некого, слуга ушел, плотно прикрыв тяжелую дверь, на которой – Дик только сейчас заметил – не имелось ни крюка, ни засова. Она запиралась снаружи, но не изнутри. Какое-то время Ричард бездумно созерцал безупречно-равнодушный лик Создателя всего сущего и воинственную физиономию Франциска. При жизни первый из Олларов красой не блистал, но кисть художника превратила толстенького крючконосого человечка в роскошного рыцаря. Юноша вздохнул и отвернулся к окну, за которым сгущались серые, неприятные сумерки.
В углу что-то зашуршало. Крыса. Огромная, наглая, уверенная в себе. Тварь напомнила Дику о рывшихся в отцовских комнатах столичных хуриях[55] и их вечно шмыгающем носом начальнике. Ричард мечтал его убить, но это было невозможно. Смерть чиновника при исполнении для опальной семьи стала бы началом новых бедствий. Что ж, крыса заплатит и за собственную наглость, и за выходки королевского прихвостня.
Юноша лихорадочно огляделся, прикидывая, чем бы запустить в незваную гостью, но в комнате не нашлось ничего подходящего. Жаль, он не догадался прихватить злополучный осколок, его можно было бы сунуть в норку. Дик внимательно осмотрел угол, где заметил похожего на хурия грызуна, – со стенами и полом все было в порядке, видимо, крыса прогрызла доски под кроватью. Юноша попробовал сдвинуть убогое ложе – оно оказалось привинчено. До норы не добраться, но, если проявить терпение и сноровку, тварь свое получит. Завтра же надо принести из парка палку. Серая дрянь пришла один раз, придет и другой, тогда и потолкуем!
Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало покончить с крысой. Если это ему удастся, то… то Талиг снова станет Талигойей!
4
Ночь прошла спокойно, если не считать скребущихся в окно веток, стука дождя и каких-то скрипов и шорохов, но к подобному Ричард привык еще в Надоре. Юноша долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в голос дома, который не любит, когда по нему бродят ночами. Сон не шел, и герцог Окделл считал кошек, обдумывал охоту на крысу, перебирал в памяти разговор с эром Августом, представлял, как капитан Арамона спотыкается на лестнице и ломает если не шею, то нос. С этой мыслью Дик и уснул, и ему ничего не снилось.
Утром в дверь громко и равнодушно постучали, и юноша не сразу сообразил, где находится. Потом вспомнил все – присягу, ссутулившуюся спину Эйвона, старое зеркало в купальне… Порез за ночь затянулся, осталась лишь тоненькая красная нить. Если б так кончались все неприятности!
Стук раздался снова. Дикон наспех ополоснул лицо ледяной водой, оделся и выскочил в коридор, чуть не налетев на двоих здоровенных белобрысых парней, похожих друг на друга, как горошины из одного стручка.
– Я делаю извинение, – расплылся в улыбке один из верзил.
– Та-та, мы телаем извиняться, – подхватил другой.
– Ричард Окделл, – представился Дикон, протягивая руку, и осекся, вспомнив, что не должен называться полным именем.
– Катершва́нц. – Первый с готовностью ответил на рукопожатие; пожалуй, он мог выразить дружеские чувства и с меньшей силой. – Мы есть брат-близнец Катершванц из Катерха́ус. Я есть Норберт, он есть Йоганн, но мы не должны называть свой домовой имена.
– Я забыл, – признался Ричард. Близнецы – несомненно, те самые «дикари», о которых говорил эр Август, казались очень славными.
– Нам нужно делать вид, что мы незнакомы.
– Та-та, – подтвердил Йоганн, – мы есть незнакомый, софсем незнакомый. – Он снова улыбнулся и огрел Дика по спине так, что юноша едва устоял на ногах.
Норберт что-то быстро произнес на непонятном грубом языке, напомнив о заполнивших Надор королевских солдатах, среди которых первое время было много бергеров[56].
– Я есть извиняюсь. – Йоганн развел руками и вздохнул. – Мы, барон Катершванц, есть очень сильные, мы забываем, что не все есть такие.
Норберт сказал что-то еще.
– Я теперь буду делать вид, что плохо понимать талиг. Тогда я не говорю то, что надо молчать. Говорить будет Норберт. Он похожий на нашу бабушка Гретхен, она есть хитрая, как старая кошка. Та-та… А я не есть хитрый. – Йоганн расплылся в улыбке.
– Тихо есть, – вмешался похожий на бабушку Гретхен Норберт. – Молчать, сюда есть идущие.
Обладал ли бергер кошачьей хитростью, было не ясно, но слух у него оказался воистину звериным. Появившийся слуга увидел троих молодых дворян, застывших на пороге своих комнат и настороженно рассматривающих друг друга.
– Доброе утро, господа, – тихий тонкий голосок по-прежнему напоминал писк, – прошу вас спуститься в трапезную, где вас представят друг другу. Следуйте за мной.
Как «мышь» разбирался во всех этих переходах, для Дика осталось загадкой. Они прошли не меньше полудюжины внутренних лестниц, то спускаясь, то поднимаясь, и наконец очутились в мрачном сводчатом зале, способном вместить несколько сотен человек. В углу сиротливо жался одинокий стол. Сам по себе он был велик, даже громаден, но в пустом помещении казался чуть ли не скамеечкой для ног. Дикон и братцы Катершванцы, с которыми он еще «не был знаком», чинно заняли отведенные им места, украдкой разглядывая тех, кто явился раньше.
Напротив Дика вертелся на стуле смуглый черноглазый юноша. Ричард еще не видел кэналлийцев, но был готов поклясться, что непоседа – южанин. Рядом разглядывал свои ногти молодой человек с длинным безупречным лицом, скорее всего – наследник Приддов; на него опасливо косился прыщавый курносый парень с острым кадыком. Рассмотреть остальных Дикон не успел, так как появился Арамона.
Надо отдать справедливость господину капитану, свой выход он обставил с блеском. Окованные бронзой двери с грохотом распахнулись, в столовый покой ворвался сквозняк, у темных створок встали солдаты, древки алебард стукнули об пол, и унары узрели свое начальство, за которым следовал вчерашний олларианец.
В полный рост Арамона напоминал вставшего на задние ноги борова, но глядел орлом. Накрахмаленный воротник бравого вояки был столь широк, что увенчанная шляпой с перьями пучеглазая голова казалась лежащей на блюде, белый колет с королевским гербом украшала толстенная золотая цепь, а ренгравы[57] не уступали размером хорошим тыквам. На фоне этого великолепия священник казался полуденной тенью, отбрасываемой вздумавшей прогуляться бочкой.
– Роскошь, – прошептал кто-то из унаров, и Дикон едва удержался от того, чтобы оглянуться.
Арамона торжественно прошествовал через гулкий зал, занял место во главе стола и бухнул:
– Унары, встать!
Дик вскочил вместе со всеми, ожидая продолжения, и оно не замедлило последовать.
– Вы думаете, что я ваш капитан? – вопросил Арамона. – Ха! Эти полгода для вас я бог и король. Мое слово – закон. Запомните это! Вы не герцоги, не графы и не бароны. Вы унары! Мои унары! Даже Франциск Великий не переступал границы поместья Лаик. Здесь – мое королевство, здесь я казню и милую. Слушайте меня, и вы станете дворянами, пригодными для службы его величеству. Тех, кто будет слишком много о себе полагать, отправлю по домам! С позором!
Сейчас унары по очереди, начиная с того, рядом с которым я стою, выйдут на середину трапезной и громко и отчетливо назовут свое имя. Затем отец Герман прочтет молитву о здравии их величеств, и все отправятся в фехтовальный зал. Завтрак подождет, я хочу посмотреть, что за кони мне достались в этот раз. Итак, унар, встаньте и представьтесь.
Толстый кареглазый парень встал точно на указанное место и гаркнул:
– Карл.
– Унар Карл. Повторите.
– Унар Карл!
– Следующий.
Похожий на ласку брюнет изящным движением поднялся из-за стола и, оказавшись рядом с Карлом, негромко сказал:
– Унар… Альберто.
– Следующий.
Высокий юноша с дерзкими глазами двигался не медленно, но и не быстро.
– Унар Эстебан.
– Следующий.
Ричард старался запомнить всех.
Бледный и худой – Бласко. Странно, имя кэналлийское, а по внешности не скажешь. У Жоржа на правой щеке родинка, прыщавый – это Анатоль, а самый мелкий – Луиджи. Валентин… Наследника Приддов зовут именно так, значит, он угадал верно, а Паоло и впрямь может быть лишь кэналлийцем… Черные глаза и очень светлые волосы – унар Арно. Это имя обожают в роду Савиньяков, так звали прошлого графа, так зовут младшего из его сыновей. Братьев Катершванцев Дикон уже знал, следующей была его очередь. Юный Окделл под немигающим взором Арамоны замер рядом с Норбертом.
– Унар Ричард.
– Следующий.
– Унар Роберт…
– Унар Франсуа…
– Унар Юлиус…
Константин, Эдуард, Жюльен, Северин… Вот они, его друзья, братья, враги, – те, с кем предстоит жить бок о бок в странном доме, где слуги похожи на мышей, а крысы на хуриев. Двадцать один человек, несчастливое число… Если верить примете, кто-то обязательно умрет, но отец не верил. Он покинул Надор в новолуние после дождя и не повернул коня, когда дорогу перебежала кабаниха с детенышами. Эгмонт Окделл не верил в дурные приметы, а Рокэ Алва утопил восстание в крови и своими руками убил отца. Дик должен отплатить, а для этого нужно сжать зубы и вытерпеть все – капитана Арамону, кэналлийские физиономии, еретиков в черных сутанах, холодную келью, зимнюю слякоть, человеческую подлость…
Глава 4
Агарис
397 год К.С. 16–19-й день Зимних Скал
1
Пареная морковка и голые стены остались в прошлом. Маркиз Эр-При обитал в прекрасной гостинице, пил вино и ел мясо. Считалось, что ему повезло в кости.
Договор с гоганами хранился в строжайшем секрете. На этом настаивал Енниоль, чему Альдо и Робер были только рады. Связь с правнуками Кабиоховыми не украшала – с ними считались, у них занимали деньги и при этом старались держаться от хитрецов подальше. Будь на то воля Эпинэ, он обходил бы шестнадцатой дорогой не только «куниц», но и «крыс», но куда в Агарисе от них денешься?
Иноходец терпеть не мог притворяться, но ему пришлось тащиться в гавань, в трактир «Черный лев», где шла крупная игра в кости, и играть с пьяным «судовладельцем», продувшим талигойцу сначала уйму золота, затем привезенный из Багряных Земель товар и, наконец, корабль. Корабль и товар у растерявшегося победителя немедленно «купил» косоглазый гоган, разумеется, «надув» ничего не смыслящего в коммерции талигойца. Енниоль утверждал, что церковники немедленно узнают о случившемся. Так и вышло.
Вернувшись в приют, слегка подвыпивший «везунчик» встретил медоточивые улыбки и едва удержался от того, чтобы брякнуть какую-нибудь дерзость. Утром Эпинэ пожертвовал на богоугодные дела пригоршню золота и перебрался в гостиницу «Зеленый стриж», хозяин которой при виде столь щедрого постояльца возликовал. Теперь у Робера было все, и это не считая надежды на возвращение и победу.
Енниоль сказал, что потребуется около двух лет. Не так уж и много, но Альдо каждый день считал потерянным. Принц вообразил, что все очень просто – гоганы дают золото, они нанимают армию, весной высаживаются в Хе́ксберг и к концу лета входят в столицу. Как бы не так! Достославный и слышать не желал об открытой войне. Первородный был разочарован, а вот Робер, несмотря на семейную горячность, понимал – «куницы» правы. Полководца, равного герцогу Алва, у Раканов нет и не предвидится, а задавить кэналлийца числом не получалось. Может, гоганского золота и хватит, чтобы нанять полмиллиона солдат, но их еще надо найти, одеть, обуть, прокормить… Такую ораву не выдержит не только Талиг, но и все Золотые Земли скопом, а бросаться на Ворона, не имея десятикратного перевеса, дело дохлое. Оставалось ждать, хотя Эпинэ не представлял, что можно сделать, разве только отправить Первого маршала Талига в Закат.
Убить Ворона… Это пытались сделать, и не раз, но, казалось, Алву, как и Дорака, хранит сам Леворукий; впрочем, про гоганов болтали, что они могут обмануть и его. Явись Роберу Повелитель Кошек собственной персоной, Эпинэ не задумываясь принял бы его помощь, но Енниолю он поверить не мог – уж слишком сладка была приманка и необременительна плата.
Развалины у отрогов Мон-Нуа́р никому не нужны, хотя некогда Гальтара и была столицей всех Золотых земель. Что до древних реликвий, то Эпинэ слыхом не слыхал ни о чем созданном до принятия эсператизма. Может, в Гальтаре спрятан клад и гоганы об этом знают – но почему бы не вырыть его тайком? Снарядил караван – и вперед! Конечно, Мон-Нуар, по слухам, место не из веселых, но добраться туда через Каге́ту легче и дешевле, чем ломать хребет целому королевству. Потребуй достославный в уплату что-то и впрямь ценное, было бы спокойней.
Иноходец пробовал говорить об этом с Альдо, но тому море уже стало по колено. Сюзерен мечтал даже не о короне – о том, как покидает ненавистный Агарис и ввязывается в драку, дальше принц не загадывал. Пять лет назад Робер Эпинэ был таким же, но тогда за него думали дед и отец.
В дверь постучали. Пришел слуга, принес письмо, запечатанное серым воском, на котором красовался оттиск мыши со свечой в лапках. «Истина превыше всего». Магнус Клемент, чтоб его! Зачем «крысе» Иноходец?