– Что же ты вспомнил? – спросила она.
Рик сразу как-то увял и замялся:
– Лона, воспоминание довольно путаное. Просто вспомнил, что у меня была работа. Вспомнил, в чём она заключалась. По крайней мере, отчасти.
– В чём же?
– Я анализировал Ничто.
Лона резко повернулась к нему и пристально посмотрела в глаза. Потом приложила ладонь к его лбу, но Рик в раздражении отстранился.
– У тебя опять разболелась голова? Ты уже несколько недель не жаловался на мигрень.
– Ничего у меня не болит. Отстань.
Она сразу потупилась, и Рик прибавил:
– Я вовсе не имел в виду, что ты мне надоедаешь, Лона. Только хотел сказать, что чувствую себя хорошо и тебе не надо так беспокоиться.
Она просветлела.
– А что значит «анализировал»?
Рик знал слова, о которых Лона понятия не имела. Она робела при одной мысли о том, каким образованным он был когда-то.
– Это означает… – Он ненадолго задумался. – Означает «разлагать на части». Представь, как мы разбираем сортировщик, чтобы выяснить, почему сбоит сканирующий луч.
– А-а. Но, Рик, неужели можно ничего не анализировать? Разве ж это работа?
– Я не сказал, что ничего не анализировал. Я сказал, что анализировал Ничто. С большой буквы «Н».
– А это не одно и то же? – спросила она, подумав про себя: «Ну, вот и всё. Я стала для него дурочкой. Скоро он с отвращением меня бросит».
– Разумеется, нет. – Рик глубоко вздохнул. – Сожалею, но я вряд ли смогу хорошо объяснить. Пока это всё, что я вспомнил. Однако работа наверняка была очень важной. Я это чувствую. Сомневаюсь, что я был преступником.
Валона поморщилась. Зря она тогда ему рассказала. Она убеждала себя, что предупредила Рика ради его же блага, хотя в глубине души понимала: она сделала это, чтобы ещё крепче привязать его к себе.
Это случилось, когда Рик впервые заговорил. Он заговорил так внезапно, что Лона перепугалась. Даже не решилась посоветоваться со старостой. В следующий выходной она сняла со своих накоплений пять кредитов (всё равно мужчины, который выбранил бы её за то, что она растранжирила своё скромное приданое, на горизонте не просматривалось) и отвезла Рика в город к врачу. Имя и адрес были написаны на клочке бумаги, тем не менее ей потребовалось два часа кошмарных блужданий среди мощных колонн, возносящих к солнцу Верхний город, чтобы найти нужное здание.
Лона настояла на приёме, и врач, вооружившись странными инструментами, проделал над Риком все мыслимые и немыслимые процедуры. Затем поместил его между двумя металлическими штуковинами, сразу засиявшими, будто кыртовые светлячки в полночь. Лона вскочила и принялась хватать врача за руки, требуя немедленно прекратить. Он вызвал двоих мужчин, и те выволокли брыкающуюся Лону за дверь.
Полчаса спустя врач сам вышел к ней. Он хмурился. Лона чувствовала себя неуютно, ведь врач был из нобилей, пусть и держал кабинет в Нижнем городе и смотрел на неё мягко, даже ласково. Вытерев руки маленьким полотенцем, он швырнул его в мусорное ведро, хотя, на её взгляд, полотенце было совершенно чистым.
– Когда именно ты обнаружила этого человека?
Лона рассказала ему, как было дело, стараясь не сболтнуть лишнего и не упомянуть ни старосту, ни патруль.
– То есть ты ничего о нём не знаешь?
– О его прошлой жизни? Ничего. – Она помотала головой.
– Этого человека подвергли психозондированию. Ты понимаешь, что это такое?
Она хотела опять покачать головой, потом произнесла свистящим шёпотом:
– Это то, что делают с сумасшедшими, да, доктор?
– И с преступниками. С помощью психозондирования им меняют образ мыслей. Ради их же блага. Оздоравливают разум или лишают того, что заставляет красть и убивать. Ты меня понимаешь?
Да, Лона понимала. Покраснев до корней волос, она сказала:
– Рик никогда ничего не крал. И он даже мухи не обидит.
Похоже, врач удивился:
– Так ты зовёшь его Риком? Послушай, что я скажу. Тебе неизвестно о том, каким он был прежде. И состояние его разума не позволяет об этом судить. Зондирование было глубоким и грубым. Не могу сказать, какая часть разума стёрта навсегда, а какая пострадала от шока и может со временем возвратиться. Некая грань его натуры может вернуться так же, как вернулась речь, вот о чём я толкую. Парня следует поместить под наблюдение.
– Нет-нет, он останется со мной. Я хорошо за ним ухаживаю.
Врач вновь нахмурился, затем его голос сделался проникновеннее:
– Я ведь о тебе беспокоюсь, девочка. Кто знает, весь ли порок удалили из его головы? Этот человек может однажды причинить тебе боль.
Тут медсестра вывела Рика, бормоча ему что-то успокаивающее, как ребёнку. Он же держался за голову, глядя в пустоту. Потом заметил Лону, протянул к ней руки и захныкал:
– Лона, Лона…
Она бросилась к нему, крепко прижала к груди и сказала:
– Нет, доктор, он ни за что не сделает мне больно.
– Я, конечно, должен буду доложить об этом случае, – задумчиво произнёс врач. – Ума не приложу, как он удрал из-под стражи в таком-то состоянии.
– То есть Рика у меня заберут?
– Боюсь, что да.
– Пожалуйста, доктор, не сообщайте никому! – Она выхватила носовой платок, в котором тускло блеснули пять монет, и сунула их врачу. – Возьмите, доктор! Это вам. Я сама позабочусь о Рике. Он никому не причинит зла.
– Ты работаешь на ткацкой фабрике? – спросил он, глядя на монеты в своей ладони.
Лона кивнула.
– Сколько тебе платят?
– Две восьмых кредита в неделю.
Врач слегка подбросил монетки, сжал пальцы. Металл звякнул.
– Забери их, девочка. – Он протянул деньги Лоне. – Ты ничего мне не должна.
– И вы никому не расскажете о Рике? – Лона в изумлении взяла назад кредиты.
– Увы, я должен. Таков закон.
Обратно в посёлок она ехала с тяжёлым сердцем, почти не видя дороги и отчаянно прижимая к себе Рика.
На следующей неделе в новостях по гипервидео прошёл сюжет о враче, погибшем из-за отказа гироскопа во время короткого замыкания на местной энергонесущей балке. Имя показалось Лоне знакомым. Вечером, вернувшись домой, она сверилась с бумажкой. Имена совпадали.
Она огорчилась, потому что доктор был хорошим человеком. Его адрес ей когда-то дала подруга. Мол, доктор хоть и из благородных, но добр к рабочим. На всякий случай Лона сохранила бумажку. И вот, когда «случай» настал, доктор по-доброму отнёсся и к ней. Однако радость превосходила печаль. Судя по всему, он не успел сообщить о Рике. По крайней мере, за ним так никто и не явился.
Позже, когда Рик более или менее пришёл в себя, она передала ему слова доктора, намекнув, что, оставаясь в посёлке, он будет в безопасности…
Рик потряс её за плечо, и Лона вынырнула из воспоминаний.
– Ты слышишь? – говорил он. – Я не преступник, у меня была важная работа.
– А вдруг ты совершил какую-нибудь оплошность? – нерешительно предположила она. – Ошибки совершают все, даже очень большие шишки. Даже нобили…
– Нет, я уверен. Но мне нужно всё вспомнить, чтобы убедить других, понимаешь? Иного пути нет. Я должен уйти с фабрики, покинуть посёлок и попытаться выяснить, кто я и откуда.
– Рик! – Её охватил ужас. – Рик, это опасно. Зачем тебе куда-то идти? Неужели всё это так важно, пусть даже ты анализировал какое-то там Ничто?
– Я вспомнил ещё кое-что.
– Что же?
– Не хочу говорить, – прошептал он.
– Лучше скажи, иначе опять забудешь.
– Верно. – Он сжал её руку. – Но ты ведь никому не расскажешь? Лона, стань моей запасной памятью.
– Хорошо, Рик.
Он огляделся. Мир был прекрасен. Валона как-то рассказала ему, что высоко-высоко в небе над Верхним городом светится огромная надпись, гласящая: «Флорина – прекраснейшая планета во всей галактике». И, судя по тому, что он видел вокруг, это было чистой правдой.
– То, что я вспомнил, ужасно, но ведь все прочие мои воспоминания точны. Я вспомнил это сегодня после обеда.
– Ну, и?
Он обречённо посмотрел на Лону:
– Скоро все жители Флорины погибнут. Все до единого.
Глава 2. Староста
Не успел Мирлин Тиренс задумчиво снять с полки плёнку с книгой, как в дверь позвонили. Морщины на его полном лице разгладились, к нему вернулась обычная вежливая настороженность. Пригладив тонкие рыжеватые волосы, он крикнул:
– Минуточку!
Тиренс поставил плёнку обратно и нажал кнопку. Панель, неотличимая от других панелей стены, вернулась на место. Сердца простых рабочих и батраков были преисполнены неясной гордости за то, что, во всяком случае, один из них по рождению обладал плёнками с книгами. Этот отражённый свет словно бы разгонял сумерки в их собственных головах. Тем не менее выставлять книжные полки напоказ не стоило.
Один их вид заставил бы людей проглотить и без того не слишком резвые языки. Они могут сколько угодно хвастать наличием книг у своего старосты, но зрелище книжной полки делает Тиренса в их глазах излишне похожим на нобиля. А если бы в дверь таки позвонил какой-нибудь нобиль (сомнительно, конечно, но чем великий космос не шутит?), ряды книг были бы неуместны. По обычаю, у старосты имелись определённые привилегии, но злоупотреблять ими не следовало.
– Входите! – пригласил он и сам двинулся к двери, застёгивая магнитный шов у ворота туники.
Даже его одежда напоминала одежду нобилей. Временами Тиренс вообще забывал, что родился на Флорине.
На пороге, почтительно присев и склонив голову, стояла Валона Марч.
– Входи, Валона, – он распахнул дверь. – Присаживайся. Что же ты после комендантского часа-то? Надеюсь, патрульные тебя не видели?
– Кажется, нет, староста.
– Ну, будем надеяться. У тебя ведь уже есть нарушение, не забыла?
– Нет, староста, и я очень благодарна вам, что вы тогда за меня вступились.
– Пустяки. Садись же. Чем тебя угостить?
Она помотала головой, примостившись на краешке стула, прямая, как палка.
– Спасибо, староста. Я уже поела.
Среди поселковых жителей считалось хорошим тоном предлагать прохладительные напитки гостям, а вот принимать угощение было признаком невоспитанности. Тиренс это знал и не стал настаивать.
– Так что у тебя стряслось? Опять Рик?
Валона молча кивнула.
– У него проблемы на фабрике? – предположил Тиренс.
– Нет, староста.
– Опять мигрени?
– Нет, староста.
Тиренс ждал, колюче щуря светлые глаза.
– Значит, так, Валона, не заставляй меня гадать, хорошо? Давай рассказывай, иначе я не смогу помочь. Ведь тебе нужна моя помощь, я правильно понимаю?
– Да, староста. Просто я не знаю, с чего начать, – вырвалось у неё. – Вдруг вы решите, что я спятила?
Тиренс хотел было дружески похлопать её по плечу, но вовремя вспомнил, как она сжимается от прикосновений. Валона сидела, спрятав, насколько возможно, свои большие руки в складках платья. Короткие сильные пальцы медленно сплетались и расплетались.
– Так или иначе, я тебя слушаю.
– Помните, я вам говорила, что ездила в город к доктору? Помните, что он сказал?
– Да, Валона. Как и то, что я запретил тебе впредь делать подобное, не посоветовавшись со мной. Надеюсь, ты этого не забыла?
Она вытаращила глаза. Ей не требовался стимул, чтобы припомнить тот его гнев.
– Ни в жисть, староста! Больше я такого не натворю. Но вы тогда пообещали, что сделаете всё, лишь бы я сохранила Рика при себе.
– Так и есть. Хочешь сказать, им интересовались патрульные?
– Нет. Ох, а вы думаете, они могут?
– Уверен, что бояться вам нечего. – Тиренс начал терять терпение. – Валона, хватит ходить вокруг да около. Выкладывай.
– Рик заявил, что бросает меня. – На глазах у неё сразу выступили слёзы. – Я хочу его удержать.
– Да зачем ему тебя бросать?
– Говорит, вспомнил всякое.
Это было уже интереснее. Он подался вперёд, едва удержавшись, чтобы не схватить Валону за руку:
– Что именно?
Тиренс отлично помнил, как нашли Рика. Он заметил ребятню, собравшуюся у оросительной канавы на окраине посёлка. Увидев его, они принялись вопить:
– Староста! Сюда, староста!
– Что случилось, Райси? – спросил он, подбежав к ним.
Прибыв в посёлок, Тиренс специально выучил имена всех детей. Так было проще общаться с их матерями, что на первых порах существенно облегчило ему жизнь.
– Гляньте-ка сюда, староста, – сказал Райси, которого, казалось, вот-вот стошнит.
Мальчик показал пальцем на что-то белое, извивающееся в грязи. Это и был Рик. Мальчишки разом загорланили, принявшись наперебой объяснять, как играли в некую помесь догонялок и пряток. Они, похоже, намеревались поведать старосте название игры, её правила, кто выигрывал, кто проигрывал (в этой части своей путаной саги они заспорили). Всё это, впрочем, не имело значения.
Райси, двенадцатилетний черноволосый мальчик, услышал скулёж и осторожно заглянул в канаву. Он решил, что туда угодил какой-то зверёк – например, полевая крыса, на которую можно будет поохотиться, но вместо крысы увидел Рика.
Брезгливость на лицах детей боролась с жадным любопытством. Взрослый мужчина, почти голый, хныча и поскуливая, бесцельно двигал ногами и руками. По подбородку у него текла слюна. Блёклые голубые глаза метались туда-сюда, лицо заросло щетиной. На миг он встретился взглядом с Тиренсом и вроде бы немного сосредоточился. Потом медленно поднёс большой палец ко рту.
– Ой, староста, смотрите, он пальчик сосёт, – засмеялся один из мальчишек.
Распростёртый мужчина испустил крик. Его лицо побагровело и перекосилось. Он заплакал, тоненько, как младенец, но пальца изо рта не вынул. Рука была грязной, и этот розовый, мокрый от слюны палец резко выделялся среди остальных.
Тиренс стряхнул оцепенение и сказал:
– Так, ребята, хватит носиться по полю и топтать кырт. Вот заметят рабочие, мало вам не покажется. Быстренько расходитесь и не треплите языками. А ты, Райси, сбегай за мистером Дженкасом и приведи его сюда.
Улла Дженкаса с некоторой натяжкой можно было назвать поселковым фельдшером. Какое-то время он прослужил в подмастерьях у настоящего городского врача, благодаря чему был освобождён от работы в полях или на фабрике. Получилось не так уж плохо. Улл мог измерить температуру, выписать таблетки, сделать укол, а главное – определить, когда тот или иной недуг требовал поездки в городскую больницу. Без его полупрофессиональной помощи несчастные, заболевшие спинальным менингитом или острым аппендицитом, мучились бы сильно и недолго. А бригадиры ворчали, чуть ли не вслух обвиняя Дженкаса в заговоре с симулянтами.
Дженкас помог Тиренсу погрузить мужчину в коляску скутера, и они как можно незаметнее отвезли найдёныша в посёлок.
Вдвоём смыли присохшие к телу нечистоты и грязь. Волосы пришлось обрить. Осмотрев, насколько это было в его силах, мужчину, Дженкас вынес вердикт:
– Вроде ничем заразным не болен. Вполне упитанный, рёбра не торчат. Уж прямо и не знаю, что с ним. Как думаете, староста, откуда он тут взялся?
Судя по тону, каким был задан вопрос, Дженкас сомневался, что староста сможет найти ответ, к чему сам Тиренс отнёсся философски. Предыдущий староста управлял посёлком почти пятьдесят лет – нет ничего удивительного в том, что местным требуется время, чтобы притереться к его молодому преемнику. И дело тут вовсе не в самом Тиренсе.
– Не знаю, Улл, – ответил он.
– Опять-таки, ходить он не может. Ни шажочка. Дитё дитём. Значит, его сюда приволокли, да-а. Сдаётся мне, память он потерял.
– Какая болезнь может вызвать потерю памяти?
– Чего не знаю, того не знаю. Такое может приключиться, ежели человек умом тронулся, но в этом я не секу. Всех скорбных головой посылаю в город. А вы этого типа никогда не видели?
– Я же здесь всего месяц. – Тиренс терпеливо улыбнулся.
– Ну да, ну да, – Дженкас со вздохом извлёк носовой платок. – Прежний-то староста был мужик что надо, в строгости нас держал. Я тут, почитай, шестьдесят лет живу, однако тоже малого этого в первый раз встречаю. Видать, из другого посёлка он.
Дженкас был тучен. Из тех толстяков, которые уже рождаются пухлыми, а затем свою лепту в их вес вносит сидячий образ жизни. Поэтому фельдшер, разговаривая, постоянно отдувался и утирал красным носовым платком блестящий лоб, тут же вновь покрывающийся потом.