Русские имена, кто бы мог подумать!
Мы чокнулись и молодецки заглотнули мускат. Чертова «Миральва» была мне так же безразлична, как и воинственная мужская анатомия: тело и тело, вино и вино, одно из тысяч, – но Олев Киви!.. Он устроил из пошленького первого тоста настоящий ритуал! Вначале он пил медленно, маленькими глотками, прислушиваясь к себе. А потом, не выдержав, опрокинул в себя остатки муската. Как будто бежал изо всех сил к своему прошлому.
Бежал и боялся опоздать.
Отставив пустой бокал, он откинулся на спинку кресла и снова принялся пожирать меня глазами, – как и тогда, в филармонии. Вот тут-то я и поняла, что его блеклые эстонские очи вступили в явное противоречие с его таким же блеклым умишком: «jaa, jaa, jaa»[6], – нашептывали очи, «mitte, mitte, mitte»[7], – настаивал умишко.
«Нет. Этого не может быть».
Необычайным усилием воли Олев Киви шуганул распоясавшийся организм. И снова обратился ко мне.
– Я видел вас в филармонии сегодня, – пролепетал он. – Ведь это были вы?
– Неужели вы в состоянии рассматривать зал во время концерта? – уклонилась от прямого ответа я.
– Все не так… – он пощелкал пальцами, подбирая выражение. – Я увидел вас, потому что… потому что хотел увидеть…
Не закончив, он снова потянулся к спасительной «Миральве» (заказанной, между прочим, на наши со Стасом денежки) и снова опрокинул в себя бокал.
– То место, на котором вы сидели…
– Я всегда заказываю билеты именно на него, – я понимала подвыпившего виолончелиста с полуслова, Стас мог быть мной доволен.
– Maania[8], – жалобно пробормотал он.
Полностью с тобой согласна, дорогой мой.
– Вы что-то сказали? – участливо спросила я и положила руку ему на рукав.
Перстень, болтавшийся у меня на пальце, по-змеиному изогнулся и выскочил – камнем на поверхность. Симпатичным, но самым обыкновенным камнем, хрестоматийным и не слишком чистым изумрудиком, к тому же довольно небрежно ограненным. Но его чудесное возникновение произвело фурор. Даже известие о штурме таллинской ратуши русским спецназом (куда только смотрит НАТО?!!) было бы встречено эстонцем с меньшим волнением. Он совсем непочтительно перехватил мою руку и едва не сорвал перстень.
Воздуха ему явно не хватало.
– Откуда это у вас? – Киви едва шевелил посиневшими губами.
– Семейная реликвия, – я четко следовала дремовским инструкциям. – Подарок матери. Отпустите, пожалуйста. Вы делаете мне больно…
Его отчаянные, ополоумевшие пальцы слегка ослабили хватку.
– Maania, – снова повторил он. – Как вас зовут, вы сказали?
– Варвара. Варя.
Совсем не то, что он жаждал услышать.
– Это не может быть семейной реликвией, Варя. Не вашей, во всяком случае… Этот перстень я подарил своей жене.
Он осекся и перевел взгляд с моей руки на свою. Я последовала примеру виолончелиста. На его мизинце ловко сидел перстень. Не такой же (перстень был мужским), но очень похожий. Во всяком случае, камни казались почти идентичными.
– Ей хотелось, чтобы мы всегда помнили друг о друге. – Киви понял, куда именно я смотрю.
Теперь уже мне не хватало воздуха. Жучара Стасевич подложил мне свинью, теперь я знала это наверняка. Свинью с гарниром из индийской мелодрамы. Сейчас этот виолончельных дел мастер начнет призывать на помощь ожиревшее ресторанное секьюрити. И клясться государственным флагом Эстонии, что я воровка и стянула перстенек у его жены, прибегнув к эксгумации трупа. Нетрудно предположить, что за этим последует…
– Отпустите… Если вы не прекратите, я позову метрдотеля, – отчаянно труся, прошипела я. И, помолчав, добавила: – Сумасшедший…
Слава богу, моя последняя реплика подействовала на него отрезвляюще. Эстонец обмяк, отстранился и закрыл лицо руками.
Бедняжка.
– Vabastama… Простите… Простите меня, ради бога… Не знаю, что на меня нашло… Простите…
Он извинялся бы так до второго пришествия, хлюпая носом и перескакивая с языка на язык, – и я решила осадить его.
– Все в порядке, Олев… – я впервые назвала его по имени.
– Вы знаете мое имя? – он поднял голову и посмотрел на меня со жгучим недоверчивым интересом.
Фильтруй базар, старуха. Так и завалиться недолго.
– Ну, конечно. Виолончель – мой любимый инструмент. Я не пропускаю ни одного концерта. – Господи, прости мне эту ложь!..
За угловым столиком, где расположилась команда Киви, уже началось брожение: виолончельные клевреты отчаянно семафорили своему патрону, призывно стучали вилками, фужерами и кольцами для салфеток – и даже уронили стул. А спустя минуту выделили парламентера для переговоров с отбившейся от рук знаменитостью. Парламентер – плюгавый мужичонка с покатыми плечиками (скрытый педик, не иначе) – приблизился к нам и что-то почтительно залопотал по-эстонски. Общий смысл речи сводился к следующему: «Олев, твою мать, мы все тебя ждем, твою мать, в конце концов, это просто неприлично, твою мать, заставлять ждать такое количество людей, твою мать, и сидеть за одним столом с этой русской шлюхой, твою мать».
Я послала белобрысому молевидному педику благодарный взгляд: история с обольщением Олева Киви нравилась мне все меньше и меньше, даже обещанная Стасом прибавка к жалованью не делала ее привлекательной. В конце концов, мне вполне хватает моих комиссионных, а на крайний случай всегда можно устроиться кондуктором в трамвайный парк. Все лучше, чем дергать за конечности скелетов в шкафу истеричного эстонца и разгребать за ним окаменевшее дерьмо. Тем более что в нашей семье уже есть один специалист по дерьму.
Если сейчас виолончелист встанет и уйдет, я буду считать это лучшим порно-эскортом в своей жизни.
Так что извини, Стасевич.
Но чертов Киви не встал и не ушел. Напротив, он вылил на педрилу-парламентера целый поток бесполых эстонских ругательств и подкрепил их смачным русским матерком. Я даже мысленно зааплодировала такой экстравагантности: молодцы чухонцы, хоть чему-то научились у Большого Брата!..
Педик ретировался, оставив после себя запах селедки в молочном соусе; он сдался. Но я, в отличие от него, сдаваться не собиралась.
– Кажется, ваши друзья недовольны…
– Не обращайте внимания… Варя, – он выговорил мое имя осторожно и ласково, привыкая к новому для него сочетанию букв.
– Мне тоже пора.
– Вы уходите? – Голос его задрожал, как виолончельная струна в финале сюиты № 1 соль мажор И. С. Баха. Задрожал и сорвался.
Бедняжка, в который раз подумала я.
– Да, – я привстала, демонстрируя серьезность намерений. – И спасибо за концерт, Олев. Вы были великолепны… Как всегда.
– Но… Вы ведь ушли после первого отделения.
Так, значит, ты следил за мной? Хорошенькое дельце.
Я в очередной раз поймала себя на мысли о том, что Стас знал, что делает, когда расставлял силки: ловля на живца, вот как это называется.
– Вы ведь ушли, – продолжал настаивать эстонец. – Почему вы ушли?
– И того, что я услышала, было достаточно, – ляпнула я первое, что пришло в голову. – Ваша музыка разрывает мне сердце.
Мое насквозь лживое, да еще приправленное подобострастной лестью объяснение было шито белыми нитками, но Олев Киви с готовностью клюнул на него. И не выказал никакого желания расстаться со мной.
– Вам нравится виолончель?
Я внутренне содрогнулась, но сумела взять себя в руки:
– Мне кажется, в этом инструменте заключена душа создателя. – Господи, откуда эти тексты? Моментально перебрав в уме всех своих клиентов, я остановилась на сидящем в Крестах Лешике, и происхождение фразы моментально прояснилось.
«Мне кажется, в этом инструменте заключена душа Создателя», – именно так высокопарно Лешик отзывался о своем члене.
Но Олев Киви знать не знал бедолагу Лешика, а тем более его член, – и посему челюсть его благодарно отвисла: он оценил красоту формулировки.
– Я не могу вас отпустить… Вот так просто…
– Мне пора, Олев. Мне правда пора…
Я поднялась, пресекая дальнейшую дискуссию, и поплыла к выходу, профессионально покачивая бедрами. Олев Киви по-настоящему испугал меня: безобидное интеллектуальное болотце, в чреве которого нет и не будет спасения. Следовательно, задача номер один: унести ноги. Унести ноги и спихнуть неудачу с Олевом на форс-мажорные обстоятельства.
Покинув ресторанный зал, я облегченно вздохнула и направилась в женский туалет. Но особенно рассиживаться на отдающем гинекологической стерильностью унитазе не пришлось: в дверь робко постучали.
– Кто там? – глупо спросила я и на всякий случай подтянула колготки.
– Я, – вкрадчивый голос принадлежал мужчине. Но не Олеву Киви, это точно.
– Это дамская комната, уважаемый. – Мой голос предательски дрогнул.
– Нужно поговорить.
Я с чувством спустила воду и распахнула дверь. И едва не зашибла криминального репортера Сергея Синенко.
– Какого черта? – Я даже не удивилась его появлению в женском туалете: в поисках материала для своих подметных статеек он влез бы куда угодно, даже в доменную печь. Что уж говорить об отхожем месте – так, легкая разминка в стиле «диско».
Юродивый от журналистики смотрел на меня умоляющими глазами.
– Вы разговаривали с виолончелистом, я видел.
– Ну и что?
– Познакомьте меня с ним… Редакция оплатит ваши услуги.
– Сколько? – по-мясницки грубо подошла к вопросу я.
– А сколько нужно?
Я с трудом подавила в себе желание назвать сумму и автоматически перейти в разряд обслуги желтой газетенки. Кем-кем, а шлюхой от массмедиа мне быть еще не приходилось.
– Пустой разговор, Сергуня, – я потрепала журналюгу по впалой обросшей щеке. – И покинь помещение, пожалуйста. Иначе донесу на тебя, как на извращенца.
Но даже на этом Сергуня не успокоился. Он заговорщицки закатил глаза и всучил мне свою потрепанную визитку.
– На всякий случай… Если передумаете.
Я по привычке сунула визитку в декольте платья имени Аллы Кодриной и двинулась к выходу. Синенко едва поспевал со мной.
– Мы хорошо платим за конфиденциальную информацию, – продолжал увещевать он.
– На здоровье.
– У вас с ним близкие отношения? – неожиданно озарило Синенко, и вот тут-то я начала беспокоиться по-настоящему.
Ошибкой было уже то, что я заговорила с этим хмырем. Нет никаких гарантий, что завтра его клоачное издание не выйдет с моей физиономией на первой странице. Я так и представила себе огромный заголовок: «В постели с виолончелью».
Я оторвалась от репортера и почти коснулась спасительной ручки двери.
– Эй, – крикнул он. – Подождите! Вы что-то потеряли…
Черт меня дернул обернуться – и Синенко щелкнул фотоаппаратом. Старый, но безотказно действующий трюк. Попалась.
Я приблизилась к изобретательному Сергуне с самой очаровательной улыбкой, на которую только была способна, – и с ходу врезала ему по яйцам. Но это был лишь утешительный приз: хорошо тренированный журналистский пах стойко перенес удар. На ногах Синенко удержался, контроля над собой не потерял, и фотоаппарат остался вне зоны моей досягаемости.
– Ублюдок, – сказала я. Впрочем, без всякого осуждения.
– Сука, – не остался в долгу репортер, а потом почтительно добавил: – Надеюсь на дальнейшее сотрудничество…
Я хлопнула дверью, рысью пробежала по холлу и спустя минуту оказалась на улице. Вышколенный швейцар тут же распахнул передо мной дверцу такси. Я плюхнулась на заднее сиденье и перевела дух. Вечер удался, ничего не скажешь.
Шофер, здоровенный детина, тронул машину с места.
– Улица Верности, – запоздало пискнула я.
И тотчас же задрожала всем телом. В углу салона, сжавшись в комок, сидел Олев Киви. Я зажмурилась, досчитала до десяти и снова открыла глаза: сначала один, а потом другой. Но Олев Киви не исчез, наоборот, выдвинулся из тени и теперь нависал надо мной, как ночной кошмар.
– Простите, – голос его звучал глухо. И мольбы о прощении было в нем меньше всего.
– Что это значит? – Я сдвинула колени: ни дать ни взять целомудренная разрядница из секции по настольному теннису.
– Я не смог… Я хотел отпустить вас… Но не смог.
– Остановите машину.
– Выслушайте меня… Варя.
– Остановите машину. Или вы хотите, чтобы я выпрыгнула на ходу?
Сцена была та еще – невинная крошка и коварный соблазнитель. И я подумала – да-а…
Черт возьми, игра в целибат иногда может увлечь, даже если ты шлюха со стажем и на тебе клеймо негде ставить.
Олев Киви слегка кивнул головой, и шофер ударил по тормозам.
– Чего вы от меня хотите? – спросила я.
– Я… я не знаю…
Не очень умно, но, во всяком случае, честно.
Он действительно не знал, что делать с женщиной, так живо напомнившей ему покойную жену. Должно быть, у Стаса завелись неплохие информаторы, и все было неслучайным: ряд и место в филармонии, мускат «Миральва», нелепое платье и такая же нелепая стрижка.
И перстень.
Интересно, как к Стасу попал перстень? И зачем ему виолончелист, даже с мировым именем?
Я тряхнула головой и заставила себя не думать об этом: в конце концов, это его, Стаса, дела. В каждой избушке свои погремушки.
Пока я в нерешительности терзала приоткрытую дверцу, Олев Киви успел достать фляжку с каким-то (очевидно, достаточно крепким) спиртным и влить в себя ее содержимое. Это придало ему дополнительные силы, и он снова принялся увещевать меня.
– Вы должны поехать со мной.
– Должна?
– Ну, я прошу вас… Palun!..[9]
Олев Киви снова посмотрел на меня – и заплакал. Вполне интернациональными слезами.
– Хорошо, – наконец-то сдалась я.
Радуйся, подлец Стасевич. Все движется именно в том русле, которое ты предварительно проложил.
Машина сорвалась с места, и я закрыла глаза: будь что будет, не убьет же он меня, в самом деле. А все остальное, включая некоторые – исправленные и дополненные – разделы из «Практического пособия по сексу», я уже проходила.
* * *
Маэстро Олева Киви, дипломанта, лауреата и почетного члена расплодившихся по всему миру Академий, принимали в Питере по высшему разряду. Я поняла это сразу, как только наше такси оказалось под сенью Крестовского с его чрезмерно пышными особнячками «слуг народа» и совершенно чрезмерным обилием видеокамер слежения.
Я была слишком невразумительной шлюхой, чтобы посещать подобные места, а другой шанс мне вряд ли представится. Так что выше голову, Варвара Сулейменова, во всем можно найти положительные стороны.
За то время, что мы добирались до непритязательного караван-сарая для VIP-персон, Олев Киви успел четыре раза поговорить по мобильнику: на приличном английском, ломаном французском и совсем уж непотребном итальянском… Последний звонок, в отличие от предыдущих, был сделан самим Киви. Разговор шел на эстонском – на том самом эстонском, жалкие осколки которого я тщетно пыталась забыть. Виолончелист договаривался о свидании – возможно, романтическом: Осло, «Королева Реджина», номер 217. Потом последовало препирательство относительно даты, и Киви и его собеседница сошлись на седьмом июля.
Седьмое июля. Седьмое, а сегодня четвертое. Через два дня он будет в Осло, сукин сын. А я останусь здесь – с занудой Стасом и прибавкой к жалованью, если повезет.
Черт знает почему, но я почувствовала себя уязвленной: верх неприличия лапать глазами одну женщину и при этом ворковать с другой. Напрочь выбросив из головы дремовские инструкции, я закинула ногу на ногу, потянулась к фляжке, лежащей на сиденье между нами, и сделала большой глоток.
Виски. И совсем неплохое.
Киви сунул мобильник в карман и снова уставился на меня. А потом попросил таксиста остановиться. Я насторожилась: неужели он почуял подвох в моих профессионально-непристойных коленях и моментально вычислил даму полусвета? Сейчас выкинет меня из машины или, того хуже, потребует справку от венеролога… Но ничего подобного не произошло, напротив, он сам покинул салон и вернулся спустя пять минут с шампанским и розами – самый банальный ход, который только можно было придумать. Шампанское я ненавидела еще со времен начала моей трудовой деятельности в Таллине. Тогда налакавшиеся вусмерть клиенты обливали им постели, пупки и нижнее белье, полагая (кретины!), что это очень эротично. А розы…