– Да? И что же именно?
– Прощение.
– Не знаю. Скажу тебе одно: в награду я тебя постараюсь изловить при первом же случае.
– Как хотите. Это ваше дело. Но только предупреждаю, что и я буду защищаться. Об одном бы я вас попросил: вспоминайте почаще, что и каторжники – люди и что между ними бывают невиновные. Не обращайтесь с ними чересчур жестоко, не мучайте их, не злоупотребляйте силой. Острог существует для того, чтобы делать людей безвредными, а не для того, чтобы их истязать. Прощайте. Я забываю зло, которое вы мне причинили.
– До свиданья. Только ты напрасно, Робен, оставил меня в живых.
Беглец даже не обернулся. Он скрылся в густом лесу.
Шел он долго. Хотелось уйти подальше от своих палачей. Невероятно, но он все еще держался той линии, которую себе начертил. Сумел и сориентироваться, и не умер до сих пор с голода.
Со времени его побега прошло три дня. Он преодолел большое расстояние. Прикинуть на глаз – километров пятьдесят. По девственному лесу это много. Здесь беглецу были уже не так страшны цивилизованные люди. Все-таки ему со всех сторон грозила опасность. И прежде всего – голод. В девственном лесу питаться нечем. Громадные деревья не дают ни плодов, ни ягод. Охотиться, ловить рыбу безоружный не может.
Пишущий эти строки бывал в лесах Нового Света. Он и голодал, он и жажды натерпелся. В одном месте он наткнулся знаете на что – на одиннадцать скелетов! Подумайте только: одиннадцать скелетов!.. На берегу бухты с чистой прозрачной водой!..
Одни лежали на солнце, выпрямившись, руки крестом. Другие в изогнутом положении; у иных голова вдавилась в землю – должно быть, они грызли землю зубами перед смертью. Два или три скелета – арабы, должно быть, – были в сидячем положении, с поднятыми ногами.
За полгода до того из Сен-Лоранского острога сбежали одиннадцать каторжников.
Сбежали – и как в воду канули.
Они все умерли с голода. Потом явились муравьи и обглодали их трупы, оставив одни кости.
Потом явились муравьи и обглодали их трупы, оставив одни кости
Капитан Фредерик Буйе, один из лучших офицеров нашего французского флота, рассказывает в своей превосходной книге «Французская Гвиана» об еще более ужасном случае.
Беглые каторжники, изнемогая от голода, перебили своих товарищей и ели их…
Капитан Буйе описывает и сами сцены людоедства, но мы их отказываемся воспроизводить.
Так вот что ожидало Робена. Жажда свободы была в нем настолько сильна, что он решился бежать из острога, имея в кармане только дюжину сухарей, сэкономленных из скудной острожной порции, несколько зерен кофе и какао и небольшое количество початков кукурузы. Вот все, что он мог захватить с собой!
С этим запасом он задумал пройти через огромное пространство, лежавшее между ним и свободой.
Беглеца донимал голод. Он съел два-три кофейных зерна, запил водой и сел на поваленное дерево, чтобы собраться с силами.
Долго сидел он так, смотря перед собой на воду ручейка и ничего не видя. У него кружилась голова. Он встал и хотел пойти, но не смог: распухшие, истерзанные колючками ноги отказывались служить.
Тогда он снял башмаки – казна выдает арестантам обувь, хотя они чаще ходят босиком, – и увидел, что вся кожа на его обуви, и даже подошвы, проколоты колючками насквозь.
– Последние события, по-видимому, сильно на меня повлияли, – сказал он с горечью. – Этого я не предвидел. Неужели я ослабею, утрачу энергию? Неужели перестану быть самим собой? Неужели упаду духом из-за материальных лишений? Нет. Не буду унывать. Человек может прожить двое суток без пищи. За это время мое положение изменится. Я этого хочу – и это будет.
С такими больными ногами немыслимо было идти дальше. Он уселся поудобнее на корень дерева и по щиколотку свесил ноги в воду.
Глава III
Робен был высоким стройным мужчиной лет тридцати пяти, худощавым, но мускулистым и сильным. Лицо его, с правильными чертами и орлиным носом, обрамляла темная длинная борода, черные, проницательные глаза смотрели грустно и даже несколько строго. Губы его давно отвыкли от улыбки.
И, однако, в этом человеке была такая жизненная сила, что на его высоком лбу мыслителя не было ни одной морщинки. Бледное, бескровное лицо и ввалившиеся щеки свидетельствовали, что жизнь на каторге была несладкой даже для него.
Робен был уроженцем Бургундии и во время декабрьского переворота, совершенного Наполеоном III, управлял большой мануфактурой в Париже. Он был во главе первых, кто воспротивился злодеянию, и с ружьем в руках пошел на баррикаду улицы Тампль, где его тяжело ранили. Поднятый и вылеченный своими друзьями, он долго скрывался и наконец затеял побег за границу, но был схвачен в самую решающую минуту, предан суду и сослан на каторгу в Гвиану.
Ему даже не дали проститься с женой, у которой за два месяца до этого родился четвертый ребенок. Семья Робена осталась без всяких средств…
Три года провел он в остроге, испытывая страшные страдания, – и физические, и моральные, – три года в обществе закоренелых злодеев, потерявших облик и подобие человеческое. Без всяких усилий он приобрел над ними большое влияние; его суровый вид и громадная физическая сила невольно импонировали им. К тому же он не был обыкновенным преступником, и даже осторожное начальство делало для него разные послабления; так, например, ему никогда не говорили в остроге «ты».
По натуре, как все сильные люди, Робен был очень добр и, чем только мог, помогал товарищам, которые его и любили, и уважали, и побаивались. Они чувствовали, что он не их поля ягода, что он выше их во всем.
Он держался одиноко, был угрюм и никогда не жаловался.
Никто не удивился его побегу, и все от души пожелали ему успеха. Кроме того, каторжники радовались, что ненавистный им надзиратель Бенуа попал в беду.
Ножная ванна несколько освежила беглеца. Он вынул колючки, терзавшие его кожу, протер себе ноги остатками спирта, выпил глоток воды и стал придумывать, где бы ему раздобыть себе обед.
Вдруг он увидел дерево quassia simaruba[3] и вскрикнул от радости.
А между тем на этом дереве не было никаких плодов, которые могли бы послужить в пищу человеку. Чему же так обрадовался беглец?
Он вспомнил разговор двух каторжников между собой. Один говорил другому, собиравшемуся бежать: «Если ты встретишь в лесу симарубу, теряющую листву, рой землю у корня дерева. Там непременно окажутся земляные черепахи. Они очень любят лакомиться плодами симарубы, когда те только развиваются».
Робен подбежал к дереву и начал торопливо рыться в ворохе листьев, валявшихся у корня.
Скоро тесак наткнулся на что-то твердое. То был панцирь крупной мясистой черепахи. Робен положил находку возле себя на спину, чтобы она не могла уйти, и продолжал копаться в листьях. Через минуту он извлек еще двух черепах и сделал с ними то же самое, что и с первой.
Скоро тесак наткнулся на что-то твердое
Теперь оставалось только приготовить обед. Это было нетрудно: поблизости много сухого дерева. Робен сложил небольшой костер, зажег его и поместил черепаху на огонь, прямо в панцире, как обыкновенно поступают туземцы.
Покуда черепаха жарилась, Робен не сидел без дела. В нескольких шагах от него росла большая капустная пальма. Собственно говоря, то, что похоже на капусту, находится у этой пальмы не на дереве, а в дереве, в середине пучка вершинных листьев. Робен срезал вершину пальмы, очистил листья и обнажил цилиндрический стержень, гладкий, как слоновая кость. Отрезав от него кусок, беглец принялся жадно есть. Это вещество не было питательным, но все-таки им можно было обмануть голод.
Черепаха между тем была готова. Робен снял ее с огня, освободил от панциря и стал есть, закусывая вместо хлеба пальмовой капустой.
Оригинальный завтрак беглеца подходил к концу, когда что-то резко просвистело над его головой и к ногам упала красноперая стрела, вонзившись в землю и раскачиваясь свободным концом.
Робен вскочил и встал в оборонительную позу, держа в руках кол. Первое время он ничего не видел, но вот раздвинулись кусты, и за ними появился краснокожий индеец с луком в руках, готовый выпустить и вторую стрелу.
Робен был перед ним совершенно беззащитен. Против лука и стрел у него не было ничего.
Индеец был совершенно голый, если не считать обмотанного вокруг пояса лоскутка синей материи. Тело его было густо намазано красной краской, точно он вышел из кровавой ванны. Длинные черные волосы откинуты назад и лежали по плечам. На шее надето ожерелье из зубов ягуара, на руках и ногах – браслеты из звериных когтей.
Робен не знал, чем объяснить нападение индейца. Береговые жители нижнего Марони считались вообще-то миролюбивыми и охотно вступали в мирные отношения с белыми. Или, может быть, индеец хотел лишь испугать беглеца, нарочно пустив стрелу мимо? Да, наверное, оно так и было, иначе как объяснить промах стрелка на таком близком расстоянии?
Робен решил взять смелостью. Забросив подальше от себя кол, он скрестил на груди руки и, глядя прямо в лицо неприятелю, сделал к нему навстречу несколько шагов.
Индеец стоял и ждал. Когда белый приблизился к нему, он опустил лук и сказал:
– Белый тигр не боится.
– Да, не боюсь. Но я вовсе не белый тигр.
– Если ты не белый тигр, что же ты делаешь здесь?
– Я человек свободный и куда хочу, туда и хожу.
– О!.. А если ты не белый тигр, отчего же у тебя нет ружья?
– Клянусь тебе матерью, что я не преступник, никого не убивал и никому не делал зла.
– Ты клянешься матерью? О, я верю тебе… Но почему же ты здесь один, без жены и детей? Зачем ты пришел отнимать землю у бедных индейцев, рубить их деревья, стрелять их дичь?
При напоминании о жене и детях Робен почувствовал, как слезы подступают к горлу и душат его. Он сделал над собой усилие, оправился и возразил:
– Моя жена и мои дети очень бедны. Для того чтобы прокормить их, я и пришел сюда, на землю индейцев.
– Атука этого не хочет! – с сердцем вскричал индеец. – Атука не ходит на землю белых, так пусть и белые оставят в покое землю калинов[4].
– Но послушай, Атука, все люди между собой – братья… земля принадлежит всем… и если бы ты пришел на мою землю, я не стал бы тебя гнать.
– Ты лжешь! – отвечал индеец. – Разрой здесь землю своим тесаком и ты отроешь кости моих отцов, которые все были калины. Найди здесь кости хоть одного белого, и я отдам тебе всю эту землю и буду твоей собакой.
– Да мне совсем этого не нужно, Атука! Я вовсе не хочу поселиться здесь, я здесь лишь мимоходом и направляюсь в землю негров-бони.
При этом известии индеец при всей своей хитрости и сдержанности не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от досады.
Вся его торжественно-патриотическая тирада, а также пущенная им стрела имели одну-единственную цель, о которой будет сказано ниже. И вдруг оказывается, что эта цель от него ускользает.
Впрочем, лицо индейца быстро прояснилось, хотя мимолетная перемена эта и не ускользнула от Робена.
– Если ты не белый тигр, – продолжал индеец, – то пойдем со мной в страну Бонапарта. Ты там найдешь много белых людей, много мяса, хлеба и водки.
Робен даже плечами пожал от удивления, когда услыхал имя Бонапарта из уст дикого гвианского индейца. Но вслед за тем он вспомнил, что Сен-Лоранский округ стал называться так лишь несколько лет тому назад, а до тех пор страна носила имя Бонапарта.
– Видно будет, – уклончиво ответил Робен.
Вся сухость и враждебность индейца разом испарились. Он быстро опустил лук и не то с напускным, не то с искренним радушием протянул Робену руку, говоря:
– Атука – кум белого тигра.
– Ты все-таки продолжаешь называть меня так? Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Белый тигр – кум Атуки. Садись со мной доесть остатки черепахи.
Индеец не заставил просить себя дважды. Он сел на землю и принялся так усердно работать руками и челюстями, не думая о своем новом куме, что скоро от черепахи осталась только одна чешуя, совершенно очищенная от мяса.
Жадный индеец только под конец обеда заметил, что мясо черепахи сильно пропахло дымом.
– Ах, кум, кум! – сказал он вместо благодарности. – Ты совсем не умеешь готовить кушанье.
– А ты только теперь это заметил?.. Но постой: у меня есть еще две черепахи. Сегодня вечером ты сможешь показать на них собственное умение.
– Вот как, кум! У тебя есть еще две черепахи? Неужели?
– Да, и вот они здесь.
– Хорошо.
Робен подошел к ручейку, напился воды и приготовился после обеда лечь спать. Индеец следил за ним жадными глазами, как бы ожидая чего-то еще, наконец не вытерпел и сказал:
– Что же ты, кум, не дал Атуке водки?
– У меня ее нет.
– Нет водки?.. А покажи мне, что у тебя в ящике.
Содержимое ящика было бедно: оно состояло из рубашки грубого полотна, пустой бутылки из-под водки, которую индеец обнюхал с жадностью обезьяны, из нескольких колосьев маиса, нескольких лоскутков белой бумаги и куска трута. Атука едва сумел скрыть свое неудовольствие.
Разбитый усталостью, Робен начал засыпать. Индеец присел около него и запел длинную, заунывную песню. Он пел о своих подвигах, о том, что на его земле много всяких плодов и злаков, что у него жена – первая красавица во всем племени, что нет быстрее его пироги… Никто лучше его не умеет натягивать лук, никто лучше его не умеет стрелять… Одним словом, в песне до небес превозносились таланты и доблести Атуки.
Беглец крепко заснул. Ему снились дорогие лица: жена, дети, друзья, отдаленные от него неизмеримой далью безжалостного океана.
Когда он проснулся, солнце успело уже совершить три четверти своего пути.
Робен разом вернулся к суровой действительности, стряхнул с себя сладкие и вместе с тем мучительные грезы.
Впрочем, сон все-таки освежил его, обновил силы. И потом – разве он не свободен? Он лежал на зеленой траве в лесу, а не на жесткой койке в остроге. При его пробуждении острожный барабан не выбивал свою несносную дробь.
В первый раз он почувствовал, осознал всем своим существом прелесть леса. Вокруг него высились гиганты деревья, опутанные лианами, точно мачты снастями. Сквозь густую зеленую листву пропускало свои золотистые лучи заходящее солнце, лучи преломлялись в ней, словно в стеклах готических окон, и проливали вниз обильный и яркий свет.
Наконец Робен вспомнил…
– А индеец? Где же он?
Робен вскочил, осмотрелся. Никого не было. Он окликнул. Никто не отозвался. Атука ушел, украв у Робена башмаки и ящик-ранец, в котором заключалось все жалкое достояние беглеца.
Теперь у несчастного остался только тесак, на котором он лежал, потому индеец и не смог его похитить.
В этом поступке выказался в полной мере индейский характер, легкомысленный и наивно-безжалостный. Думая, что у беглеца есть водка, индеец хотел его запугать и поживиться за его счет. Обманутый в своей надежде, он воспользовался, на худой конец, его предложением отведать жареной черепахи. Не найдя в ящике Робена ничего стоящего, он польстился даже и на то немногое, что там было, воспользовавшись сном беглеца, он украл все, не исключая двух черепах, и побежал прямой дорогой в острог доносить о беглеце.
Индеец знал, что за каждый донос острожное начальство платит десять франков. На эти деньги можно купить много водки и напиться до бесчувствия.
Будь у Робена водка, результат был бы тот же самый. Разница только в том, что индеец дольше пробыл бы со своим «кумом», пока не выпил всю водку, а потом все равно побежал бы доносить на него в острог.
Положение Робена становилось опасным. Индеец ходит быстро и, наверное, скоро приведет за собой целую толпу надзирателей.