Нужно было бежать дальше, бежать как можно быстрее, не жалея здоровья и сил.
И Робен пустился вперед, не обращая внимания на свои разутые, израненные ноги.
Он шел, продираясь сквозь чащу, перепрыгивая через поваленные деревья. Ветви хлестали его по лицу, колючки царапали ему тело, но он как будто этого не замечал.
Он думал только о том, чтобы уйти как можно дальше.
Что для него все эти неприятности, по сравнению с погоней, которая грозила ему новым лишением свободы?
Что ему дикие звери? Люди, которые будут за ним охотиться, для него страшнее всяких зверей.
Что ему болотные миазмы? Воздух острога гораздо тяжелее и удушливее.
Он бежал до того, что им начал овладевать горячечный бред. Лихорадка придавала ему силы. Он бежал, как бешеный конь, смутно сознавая, что рано или поздно бег кончится, что он упадет и, быть может, уже не встанет.
Настала ночь, взошла луна, озарив мягким светом своим лес, который наполнился самым разнообразным шумом.
Робен не слышал, не замечал ничего. Он несся куда глаза глядят, ничего не чувствуя, не соображая.
Куда он шел? Он и сам этого не знал.
Он убегал – и больше ничего.
Всю ночь продолжалось это неутомимое бегство. Всходило солнце, и его первые лучи уже начинали разгонять ночной мрак, а Робен все бежал, обливаясь потом и тяжело дыша.
Но наконец и его геркулесова натура не выдержала. Он почувствовал невыносимую тяжесть в голове. Ему сделалось дурно, он споткнулся, упал и пластом растянулся на земле.
* * *
Бенуа провел остаток дня очень дурно. Раненая нога распухла, его мучила жажда и начинала колотить лихорадка. Ночью он не мог спать, думая о своем беспомощном положении, которое действительно было ужасным: раненый, один, в лесу, среди всевозможных опасностей.
Когда взошла луна, он увидел над собой, на ветвях деревьев, целую компанию рыжих обезьян, так называемых ревунов, которые затянули над ухом у раненого свой отвратительный концерт. Чтобы прекратить эту музыку, Бенуа с усилием приподнялся, отыскал в кармане револьвер и выстрелил. Обезьяны моментально рассеялись, но, когда замолкло эхо выстрела Бенуа, вдали послышался как бы ответный выстрел.
– Это мои молодцы меня ищут, – сказал раненый. – Выстрелю и я еще раз, и не пройдет четверти часа, как они сюда явятся.
Бенуа выстрелил еще раз, он угадал верно: через двадцать минут явились его помощники, оставившие погоню за тенью и принявшиеся отыскивать потерянного начальника. Сделали наскоро носилки и отнесли раненого в острог.
А через тридцать шесть часов после возвращения надзирателей в острог явился индеец Атука и предложил за хорошее вознаграждение содействовать поимке «белого тигра».
Снова отправились надзиратели, но теперь уже в сопровождении индейца, в погоню за Робеном. Четыре дня бродили они по лесам безо всякого толку и лишь на пятый увидели на траве место, где сохранился отпечаток от падения на землю человеческого тела и следы крови.
Предположили, что Робена съел какой-нибудь дикий зверь, но индеец покачал головой, ушел куда-то один и через полчаса вернулся назад с таинственным видом.
– Идите за мной, – сказал он надзирателям.
Они пошли и, пройдя с полверсты, очутились на поляне, посреди которой стоял маленький шалаш из ветвей, над крышей шалаша вилась тонкая струйка дыма.
– Белый тигр здесь, – произнес тихо предатель.
Глава IV
Мы оставили Робена в ту минуту, как он, обессилев от быстрого и продолжительного бега, упал, как подкошенный, в густую траву, которая обвила его тело, словно зеленым саваном.
Несчастный был при смерти. Он мог бы так и умереть тут, не придя в сознание, и новый скелет забелел бы в пустыне.
Однако этого не случилось. Густая трава смягчила удар от падения, ни один ягуар не прошел поблизости, и страшные гвианские муравьи каким-то чудом не унюхали добычу.
Беглец проспал долго – он и сам не знал, сколько именно, – и стал медленно приходить в себя. К нему вернулось сознание, но физически он ослаб настолько, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Странно! Он не чувствовал в голове ни боли, ни тяжести, шума в ушах не было, пульс бился правильно, дыхание совершалось ровно и нормально. Лихорадочного состояния как не бывало.
Зато во всем теле чувствовалась такая слабость, что, несмотря на все усилия, Робен никак не мог приподняться. Более того, он чувствовал, что весь смочен какой-то теплой жидкостью, от которой шел странный и вместе с тем знакомый запах.
Робен взглянул на свою рубашку. Она была вся красная.
– Да я весь в крови! – пробормотал он. – Где я? И что случилось?
Он ощупал всего себя и привстал на колени.
– А между тем я не ранен… Откуда же эта кровь? И как я ослаб!
Робен находился в глубокой долине, окруженной невысокими холмами; долину орошала небольшая речка с чистой и свежей водой.
Беглец подполз к речке, жадно напился, потом снял с себя рубашку и панталоны и выкупался.
Беглец подполз к речке
Выйдя из воды, он опять почувствовал, что по его телу течет кровь. Он поднес руку ко лбу и посмотрел на нее. Рука была вся красная.
Тогда он принялся ощупывать лицо. Нигде не было никакой раны.
– Как цивилизованный человек недогадлив! – воскликнул он. – Дикарь на моем месте уже давно бы посмотрелся в зеркало.
Робен отыскал глазами широкий лист гвианской кувшинки, сорвал его и опустил в воду, поддерживая на некотором расстоянии от поверхности.
Лицо отразилось в этом самодельном зеркале так же ясно, как в самом лучшем трюмо.
– Вот как! – сказал он после минутного разглядывания, отыскав у себя под левой бровью, около виска, крошечную ранку. – Оказывается, меня во время сна посетил вампир.
Ему разом припомнилось все, что с ним произошло, и он продолжал:
– Странная судьба: люди меня преследуют, а отвратительное животное спасает меня своим кровопийством.
Это была правда. Робен, вероятно, умер бы, если б вампир не высосал из него часть крови, что послужило больному отличным лечением.
Известно, что вампир (особый вид летучей мыши) питается почти исключительно кровью млекопитающих, которую он жадно высасывает посредством особого сосальца, которым снабжен его рот. Прокусив без боли кожу млекопитающего, вампир присасывается к ранке и сосет кровь, пока не напьется.
Вампир обыкновенно нападает на спящих, причем тихо спускается на них, чуть слышно рея своими перепончатыми крыльями, которые навевают прохладу на спящего и усыпляют его еще крепче.
Если бы зло, причиняемое вампиром, ограничивалось только тем количеством крови, которое он высосет, то это было бы еще ничего, потому что количество это вообще незначительно; но дело в том, что кровь продолжает течь из раны и после того, как вампир улетит, и, следовательно, укушенный может умереть от потери крови. И, действительно, таким образом погибает в Гвиане очень много неопытных путешественников, оставшихся ночевать в лесу и не принявших мер предосторожности против вампиров.
Сильное кровопускание принесло беглецу пользу и, по всей вероятности, спасло его от смерти.
Робен оделся и с усилием встал на ноги. Он все еще был очень слаб и едва мог ходить, но все-таки решился идти дальше, несмотря ни на что.
Он огляделся кругом и вскрикнул:
– Что я вижу?.. Неужели это не сон?.. Бананы… кокосы… ананасы… Да никак здесь жилое место?.. Я хочу есть, я умираю с голоду… Надеюсь, те, кому все это принадлежит, не будут в претензии, если я воспользуюсь чем-нибудь… Будь что будет…
Инстинктивным движением он выхватил из ножен тесак, отрезал себе ананас и, очистив душистый плод, принялся жадно есть.
Освежившись и немного заморив червячка, Робен направился к маленькому шалашу, который виднелся метрах в ста от него.
Уединенная хижина была построена из ветвей и прикрыта листьями ваи – особого рода пальмы. Эти листья так прочны и крепки, что сделанная из них крыша может служить лет пятнадцать. Дверь хижины была крепко заперта.
– Тут живет негр, – сказал Робен, знакомый с характером негритянских построек. – Хозяин хижины, должно быть, где-нибудь неподалеку; быть может, он такой же беглец, как и я. А хозяйство свое он держит в большом порядке, надо отдать ему должное.
Робен постучался. Ответа не было.
Он постучался еще и на этот раз посильнее.
– Что нужно? – отозвался из шалаша разбитый голос на ломаном французском языке.
– Я ранен и умираю с голоду.
– Бедный вы человек!.. Но вам нельзя входить ко мне в хижину.
– Отчего же? Я ради Христа прошу, чтобы вы меня впустили… Я умираю… – пролепетал беглец, чувствуя, что им овладевает внезапная слабость.
– Я не могу… не могу… – отвечал разбитый голос, как бы прерываемый рыданиями. – Возьмите все, что хотите, и кушайте, но в хижину не входите и не дотрагивайтесь там ни до чего, иначе вы умрете.
– Помогите!.. Умираю!.. – прохрипел несчастный Робен, у которого подкосились ноги, и он упал на землю у порога хижины.
Разбитый голос, по-видимому, принадлежавший какому-то старику, продолжал:
– О, бедный господин… О, Боже мой!.. Я не могу оставить его так умирать.
Дверь шалаша отворилась, и Робен, лежавший без движения, увидел перед собой, как в тумане, чью-то ужасную фигуру; он смотрел на нее и не верил глазам, думая, что бредит. То был негр, весь изуродованный проказой.
Над страшным, покрытым язвами лицом белела копна курчавых седых волос; все тело было покрыто отвратительными струпьями.
При виде несчастного прокаженного у него сжалось сердце.
Старик негр, тяжело переступая искалеченными ногами, топтался около умирающего и, не решаясь до него дотронуться, чуть не плакал от бессильного отчаяния.
– Боже мой! Боже мой! – вскрикивал он. – Несчастный белый умирает, а я ничем не могу ему помочь… не могу поднять его… Господин! Господин! Встаньте сами и отойдите под тень вот этого дерева.
Робен понемногу приходил в себя. При виде несчастного прокаженного у него сжалось от жалости сердце, но отвращения он не почувствовал.
– Спасибо, друг мой, сердечное спасибо за ваши хлопоты, – сказал он негру. – Теперь мне лучше, и я могу идти.
– О, господин, подождите уходить! Я вам дам на дорогу воды, кассавы, рыбы. Все это есть в шалаше у старого Казимира.
– Спасибо, друг, спасибо! – прошептал Робен. – Бедный старик! Сам такой несчастный, а как много сострадания к ближнему сохранил в своем сердце! – добавил он как бы про себя.
Старый негр весь просиял от этой благодарности, он как бы вырос в собственных глазах от одного сознания, что еще может быть полезен ближнему.
Он увидел перед собой, как в тумане, чью-то ужасную фигуру
Вернувшись в хижину, он скоро вышел оттуда, неся на палке пустую тыкву, которую наполнил водою из реки, и подал раненому.
Между тем из хижины доносился вкусный запах жареной рыбы. Когда она была готова, негр угостил ею Робена, который съел ее, не опасаясь заразы, так как считал, что «огонь очищает все». Негр, радуясь, что нашелся человек, которому он может оказать гостеприимство, был на седьмом небе. Болтливый, как все его соплеменники, темнокожий пустился в рассказы о себе, о своей прошлой жизни, вознаграждая себя за долгое одиночество в пустыне.
Добродушный старик не обратил внимания, что постучавшийся к нему в дверь человек был каторжником. Да это его и не интересовало. Несчастный человек стал дорог старику уже по одному тому, что попросил у него гостеприимства и с благодарностью принял его услугу, не побрезговал прокаженным.
Кроме того, старик вообще любил белых. Они всегда были добры к нему. Он был очень стар, так стар, что и не помнил уж, сколько ему лет. Родился он невольником, на плантации некоего Фавара, находившейся на берегу реку Рура.
– Да, господин, – говорил старик не без гордости, – я был дворовым негром, а не рабочим. Я умею и кушанье готовить, и садовничать.
Господин Фавар был добрым владельцем. На его плантации негров никогда не били, обращались с ними хорошо и смотрели на них, как на людей, а не как на рабочий скот.
Казимир прожил на плантации долго, до глубокой старости. Незадолго до 1840 года он заболел проказой, которая вообще сильно распространена в Гвиане.
Больного поселили отдельно, выстроили ему недалеко от плантации хижину и снабдили всем необходимым.
Но вот пробил час освобождения невольников. Владение рабами было отменено. Произошел экономический переворот, вследствие которого многие плантаторы разорились и покинули свои имения. Фавар уехал в Европу, негры его разбрелись в разные стороны. В довершение беды хижину Казимира разрушило наводнение и затопило место, где она стояла. Несчастный прокаженный был вынужден покинуть насиженное местечко и идти куда глаза глядят. Долго бродил он по пустыне, пока не набрел на то место, где впоследствии нашел его Робен. Здесь старик выстроил себе хижину и стал обрабатывать землю. Трудами рук своих он кормил себя круглый год и жил безбедно.
Робен внимательно слушал рассказ старика, за все время не проронив ни слова. В первый раз со времени отъезда из Франции несчастный беглец чувствовал себя сколько-нибудь сносно. Хижина прокаженного после острога казалась ему раем.
Рай обездоленных!
Как хотелось Робену пожать руку бедному старику, который был несчастнее его самого!
– Как хорошо жить здесь! – бормотал он. – Да уж не остаться ли мне тут в самом деле?.. Попробую скажу ему и посмотрю, как он к этому отнесется.
Подумав еще немного, Робен сказал вслух:
– Послушай, Казимир, ты несчастен, я тоже. Меня преследуют люди, я не имею угла, а тебя люди отвергли. Будем жить вместе. Я останусь здесь, и мы будем вместе работать. Согласен?
Негр был поражен. Он никак не ожидал подобного предложения, наполнившего радостью его сердце.
– Ах, господин, господин! – воскликнул он с восторгом. – О, белый, сын мой!
Но вдруг он вспомнил про свою ужасную болезнь, свое безобразие и, закрыв руками лицо, упал на колени, горько рыдая…
Робен заснул под бананом. Сон его был беспокойный, с бредом. Наутро беглец проснулся в сильной лихорадке.
Казимир не потерял голову от горя, а придумал, как устроить убежище для своего нового друга. Хижина, по его мнению, была вся пропитана заразой, поэтому он задумал очистить ее и использовать по новому назначению. И вот старик взял заступ, соскоблил с земляного пола хижины толстый слой, а землю выкинул подальше, набросал на пол горячих углей и, когда они потухли, устлал его весь ветвями макуйи, которые срезал тесаком, не прикасаясь к ним руками.
Очистив таким образом для больного место и приготовив ему постель, негр подошел к Робену и ласково сказал:
– Вставайте, кум, и ложитесь сюда.
Робен послушно, как ребенок, вошел в хижину, лег на приготовленную постель и крепко заснул.
Лихорадка его всё усиливалась. Негр видел это и понимал, что нужно действовать быстро, решительно, иначе гость умрет.
На тщательно обработанной засеке прокаженного росли не только пищевые растения, но и лекарственные. Среди прочих там было очень много кустиков батато – очень горького растения, действующего совершенно так же, как хинин или салицил. Но Казимир видел, что болезнь Робена приняла воспалительный характер, и понимал, что для лечения ее требуются средства более сильные, например, шпанские мушки, нарывной пластырь или, по крайней мере, пиявки.
Где же ему было все это взять?
Старик слегка задумался, но тут же просиял, насколько могло просиять его изуродованное лицо.
– Хорошо, – сказал он. – Это мы сейчас сделаем.
Он взял свой тесак и тыквенный сосуд и, ковыляя на искалеченных проказой ногах, отправился к берегу ручейка.
Разыскивая что-то на земле, он несколько раз наклонялся, брал что-то в руку и затем опускал в сосуд, приговаривая:
– Так, так… Хорошо… Это самое мне и нужно.