Для Джеймса Камерона дочь была пугалом.
– Выскакивай замуж за первого дурака, какой попадется, – советовал он Ларе. – У тебя не та стать, чтобы крутить носом.
Лара молчала.
– И скажи, чтобы он не ждал от меня приданого.
На пороге комнаты выросла фигура Мунго Максуина. Лесоруб с трудом сдерживал гнев.
– Это все, – бросил Камерон дочери. – Убирайся на кухню.
Лара вышла.
– Что же ты вытворяешь с девочкой? – негодующе спросил Мунго.
Камерон окинул вошедшего пренебрежительным взглядом блеклых глаз.
– Не твое дело.
– Да ты пьян.
– Пьян. Кому какая разница? Не женщины, так спиртное.
Максуин развернулся и проследовал в кухню. Лара мыла грязные тарелки, глаза ее были полны слез.
– Выбрось все из головы, – негромко произнес Мунго. – Отец это сгоряча.
– Он меня ненавидит.
– Нет, маленькая моя, нет.
– Я не слышала от него доброго слова. Ни разу!
Возразить лесорубу было нечего.
Летом в Глэйс-Бэй прибывало множество туристов. Они раскатывали по городку в дорогих автомобилях, в элегантных костюмах прогуливались по улицам, заходили в лавки, обедали в известных своими немыслимыми ценами ресторанах Джаспера и Седра, а затем отправлялись дальше, на Птичьи острова. Для местных жителей они были существами иного порядка, посланцами счастливейшего из миров. Лара завидовала им и мечтала о том, чтобы в конце лета судьба унесла ее вслед за этими баловнями удачи. Если бы так!
Иногда до нее доходили рассказы отца о Джордже Максуэлле.
– Старый дурень никак не хотел отдавать за меня свою драгоценную дочку, – слезливо жаловался Джеймс очередному постояльцу. – Думаете, набитый деньгами осел послал мне хоть цент? Куда там! Но я все же позаботился о его Пегги…
Иногда Лара днями напролет тешила себя мечтами о том, как дедушка Джордж приедет и заберет ее с собой в волшебные города – в Лондон, Париж, Рим, – о которых ей доводилось лишь читать. У меня будет целый шкаф роскошной одежды: платья, шарфики, блузки. И тысяча пар туфель!
Но за одним месяцем шел следующий, год сменялся новым, а от деда не было и весточки. Лара смирилась.
Видимо, всю жизнь ей суждено провести здесь, в опостылевшем Глэйс-Бэй.
Глава 4
Подростку Глэйс-Бэй предоставлял широчайшее поле деятельности: сообразуясь со временем года, молодежь играла в футбол или хоккей, зимой были коньки и лыжи, летом – рыбалка, множество забав на воде, и независимо от погоды всегда имелась возможность пойти в зал для боулинга. После уроков мальчишки и девчонки любили собираться в аптеке «У Карла»: хозяин заведения выставлял на высокий прилавок бутылочки с прохладительными напитками, тарелки со сладостями, чашечки с кофе. В двух кинотеатрах крутили неплохие фильмы, а желающие потанцевать прямиком направлялись в Форум или Венецианские сады.
Но для Лары этих соблазнов не существовало. Каждый день она вставала в пять утра, чтобы помочь Берте приготовить для постояльцев завтрак и убрать в комнатах, а затем шла в школу. Когда уроки заканчивались, ей нужно было торопиться назад, в пансионат, и накрывать на общем столе ужин. Вместе с кухаркой Лара подавала голодным мужчинам еду, мыла посуду.
Большинство жильцов пансионата предпочитали исконно шотландские блюда: картофельную запеканку, поджаренный черный хлеб с чесноком, тушеную капусту с уксусной подливой и фаршированный овощами рубец. Но фаворитом всегда оставался «угольный пирог» – адская по остроте смесь рубленой говядины и специй, запеченная в тонко раскатанном тесте, на приготовление которого уходило не меньше фунта муки.
Ловя обрывки застольных разговоров, Лара как бы воочию видела перед собой полные сдержанной красоты пейзажи Хайлендс[4]. Там лежали земли ее предков – тех единственных человеческих существ, с которыми душа поддерживала незримую, почти неосязаемую связь. Жильцы частенько упоминали о Большой долине, где под неярким солнцем поблескивали зеркала озер Лох-Несс, Лохи, Линни, о крошечных островках, рассыпанных к западу от морского побережья.
В углу зала стояло старенькое, разбитое пианино. Поздними вечерами мужчины собирались вокруг него и неуверенными, но исполненными чувства голосами пели песни далекой родины: «Малышка Энни», «Поле ржи», «Холмы у дома».
Раз в году жители Глэйс-Бэй выходили на праздничное шествие. Шотландцы облачались в национальные костюмы и под заунывные звуки волынок с гордостью маршировали по улицам.
– Почему мужчины надевают юбки? – спросила однажды Лара у Мунго.
Максуин хмуро повел бровями.
– Это не юбка, моя славная. Это килт. Наши с тобой предки носили его уже много сотен лет назад. Верхнюю часть тела горцы укрывали пледом, а ноги оставляли свободными, чтобы легче было преследовать дичь или спасаться от врага. По ночам толстая ткань служила им и одеялом, и подстилкой.
Лара с наслаждением вслушивалась в названия шотландских деревень: Бредолбэйн-Гленфиннан, Килбрайд, Килнинвер, Килмайкл. Она уже знала, что «кил» означает скит средневекового отшельника, что если имя деревеньки начинается с «инвер» или «абер», то она почти наверняка лежит у истока реки. Присутствие в названии слога «страт» указывало на расположение в долине, а «бад» – в лесу или рощице.
Ни одного вечера не проходило за столом без ожесточенных споров. Шотландцы готовы были биться об заклад по любому поводу. Прадеды многих принадлежали к воинственным кланам, и правнуки считали себя обязанными не уронить чести ни перед кем не склонявших головы предков.
– Род Брюсов не отличался храбростью. От англичан они бежали с трусливым подвыванием, как шелудивые псы.
– Ты, Кен, несешь несусветную чушь, как обычно. Брюс-то как раз и встал первым против англичан. Это Стюарты покрыли себя вечным позором.
– Болван! У вас дома все такие недоумки?
Атмосфера за столом медленно накалялась.
– А ты знаешь, чего Шотландии не хватало? Толковых вождей вроде Роберта Второго. Вот это был настоящий рыцарь. И детей успел настругать – двадцать одного сына!
– Да, зато половину их произвели на свет какие-то уличные девки.
Диспут исподволь перетекал в иное русло.
Лара слушала и не могла поверить: неужели им интересно спорить о том, что было шесть сотен лет тому назад?
Видя смущение девушки, Максуин советовал:
– Не принимай их болтовню близко к сердцу, ласточка. Шотландец затеет драку и в пустом доме.
Масла в огонь ее воображения подлили строки Вальтера Скотта:
Далее в поэме говорилось о том, как Лохинвар, рискуя жизнью, спас свою возлюбленную, которую жестокосердные родители выдали замуж за другого:
Придет время, думала Лара, сюда явится прекрасный Лохинвар, чтобы спасти и меня.
Однажды, когда Лара наводила порядок в кухне, под руку ей попалась страница из рекламного журнала. С глянцевого листка на нее смотрел высокий мужественный блондин в темно-синем фраке с белоснежной бабочкой под уголками стоячего воротничка сорочки. Пронзительно-голубые глаза и едва заметная улыбка делали молодого человека похожим на принца. Вот он, мой Лохинвар. Он уже здесь, он ищет меня. Я буду стоять у раковины, мыть посуду, а он бесшумно подойдет сзади, обнимет мои плечи, негромко скажет: «Позвольте, я вам помогу». Тогда я повернусь, загляну ему прямо в душу и спрошу: «Вы можете вытереть тарелки?»
Голос Берты за ее спиной произнес:
– Могу я – что?
Лара оглянулась. Господи, да она грезила вслух! Кухарка стояла совсем рядом.
– Ничего.
Больше всего дух ее захватывали рассказы о злопамятных расчистках земель[5]. Истории эти продолжались из вечера в вечер, но ничуть не надоедали.
– Давай-ка еще раз, – просила Лара, и Максуин никогда ей не отказывал.
– Пошло это все с 1792-го и тянулось, чтоб не соврать, лет семьдесят. Первый год кампании назвали тогда Бладхна нан Ко-арах, то есть годом Овцы. Землевладельцы решили, что стада овец принесут им куда большую прибыль, чем нищие арендаторы. В Хайлендс потянулись огромные гурты скота, и вскоре люди поняли: животные смогут тут безбедно прокормиться всю зиму. Так было положено начало расчисткам.
Неимущие пришли в ужас. Над долинами стоял стон: Мо трайге орт а тир, тан каорих хор а техд! Горе тебе, о земля, полчища овец идут! За первой сотней последовала вторая, третья, потом тысяча, потом десятки тысяч.
Богатство само текло лордам в руки, оставалось только избавиться от арендаторов, которые день и ночь гнули спины на своих крошечных участках. Господь свидетель, у простого народа и собственности-то никакой не было. Работяги жили в сложенных из обломков камня лачугах без печных труб, даже без окон. И с насиженных мест их погнали.
– Как? – Глаза Лары расширились от волнения.
– Правительственные войска получили приказ занимать деревни и выселять оттуда всех обитателей. Солдаты приходили в деревню, давали крестьянам шесть часов на сборы, а затем прикладами в спину выталкивали их из домов. Урожай часто погибал на корню, хижины сносили. Четверть миллиона мужчин, женщин и детей были лишены своего жалкого имущества, вытеснены на голый берег моря.
– Но почему у них отняли их землю?
– Видишь ли, землей они и не владели. Они только арендовали – кто акр, кто два – у своего хозяина. Плату хозяин взимал либо трудом, либо товаром, а взамен разрешал обрабатывать участок, выращивать на нем мелкую живность, иметь пару коз.
– Что происходило с теми, кто не хотел уезжать? – затаив дыхание, шепотом спрашивала Лара.
– Стариков, которые пытались отстоять свои права, сжигали вместе с их лачугами. Правительство не знало пощады. Да, жуткие были времена. Люди не имели корки хлеба, жизни тысяч голодных уносили эпидемии холеры.
– Какой страх!
– Страх, страх, милая. Спасались кашей из семян подорожника – когда его находили. Лишь одной вещи власть не сумела лишить жителей Хайлендс – их гордости. Люди сопротивлялись, как могли. Жилища были разрушены, и они ночевали под открытым небом, спасая оставшиеся пожитки из руин. От дождей их укрывали дырявые навесы из холстины. Все это я знаю от своего прапрадеда. Такова история. Она выжжена в наших душах.
В воображении Лары представали тысячи обездоленных, объятых отчаянием горцев, она слышала стоны и плач детей.
– И чем же все кончилось, Мунго?
– Многие из тех, кто выжил, садились на утлые суденышки и в поисках лучшей доли отправлялись на чужбину. Тысячи гибли от лихорадки и дизентерии. Частые штормы сбивали их посудины с курса, у них кончалось продовольствие, самые слабые умирали от голода. До берегов Канады сумели добраться лишь сильнейшие. И новая родина дала смельчакам то, чего в прежней жизни они никогда не имели.
– Землю, – догадалась Лара.
– Ты права, моя девочка.
Когда-нибудь, подумала она, у меня тоже будет своя земля, и никто – никто! – ее уже не отнимет.
Поздним июльским вечером, когда Джеймс Камерон лежал в постели с очередной шлюхой, с ним случился удар. До этого Джеймс крепко выпил, поэтому, увидев его опрокинувшимся навзничь, девица из заведения мадам Кристи решила, что ее клиент просто заснул.
– Очнись, ну же! Ты у меня не один, другие тоже ждут. Просыпайся, Джеймс, просыпайся!
Рот Камерона судорожно хватал воздух.
– Ради Христа, – едва слышно прохрипел он, – вызови врача.
Прибывшая карета «скорой помощи» отвезла Джеймса в небольшую больничку на Куорри-стрит, и доктор Дункан послал за Ларой. С тяжелым чувством в груди девушка вошла в приемный покой.
– Что с отцом? Он мертв?
– Успокойся, Лара, – ответил Дункан. – Пока нет. Ему стало плохо с сердцем.
– Он… будет жить? – неповинующимся языком выговорила Лара.
– Право слово, не знаю. Мы делаем все возможное.
– Можно мне пройти к нему?
– Не сейчас. Лучше утром.
Растерянная, она отправилась домой. Господи, сделай так, чтобы отец не умер. У меня, кроме него, никого нет!
В пансионате Лару дожидалась Берта.
– Что случилось?
Девушка рассказала.
– О Боже! Да еще в пятницу!
– А при чем здесь пятница?
– По пятницам твой отец собирал плату за жилье. Насколько я знаю Макаллистера, не получив денег, этот негодяй без колебаний вышвырнет нас на улицу.
Раньше, уходя в запой, Камерон неоднократно поручал дочери обойти все пять ночлежек и потребовать с постояльцев арендную плату. По возвращении Лара вручала деньги отцу, а на следующий день он передавал их банкиру.
– Что же делать? – простонала Берта.
И Лара приняла решение.
– Не беспокойся. Я сама обо всем позабочусь.
За ужином она обратилась к сидевшим вокруг стола мужчинам:
– Джентльмены, попрошу у вас минуту внимания. – В зале наступила тишина, ужинавшие устремили на девушку недоуменные взгляды. – Отец… неважно себя чувствует. Его отвезли в больницу, чтобы выяснить, в чем дело. Пока его не будет, собирать деньги буду я. После ужина жду вас в канцелярии.
– Надеюсь, с Джеймсом ничего серьезного? – поинтересовался кто-то.
– Так… – заставила себя улыбнуться Лара. – Ничего особенного.
Покончив с вечерней трапезой, мужчины один за другим потянулись в комнатку канцелярии.
– Надеюсь, красавица, твой отец скоро вернется…
– Дай знать, если понадобится помощь…
– Молодчина! Не вешай носа…
– А как же с другими пансионатами? – озабоченно спросила Берта. – Ведь осталось еще четыре.
– Знаю. Займись посудой, а я схожу.
– Желаю удачи, – с сомнением в голосе бросила ей вслед Берта.
К удивлению Лары, задача ее оказалась проще. Большинство постояльцев проявили к Джеймсу искреннее участие и без всяких вопросов внесли плату.
Ранним утром следующего дня она разложила деньги по конвертам и отправилась к Шону Макаллистеру. Банкир с достоинством восседал у себя в кабинете.
– Секретарша сказала, у вас ко мне дело?
– Да, сэр.
Макаллистер скептическим взором окинул невзрачно одетую фигурку девушки.
– Вы дочь Джеймса Камерона, верно?
– Да, сэр.
– Сара?
– Лара.
– Слышал про вашего отца. Жаль, жаль, – скучным, лишенным интонаций голосом проговорил банкир. – Придется подыскивать нового человека. Уж если Джеймс не может больше выполнять свою работу, я…
– Нет, нет, сэр! Он попросил меня…
– Вас?
– Да, сэр.
– Боюсь, это…
Лара положила на стол конверты с деньгами.
– Вот плата за прошедшую неделю.
– Вся сумма целиком? – с недоверием спросил Макаллистер.
Лара кивнула.
– И ты собрала ее сама? Одна?
– Да, сэр. Я уверена, что, пока отец не выйдет из больницы, я сумею это делать вместо него.
– Ну-ну. Посмотрим.
Владелец пансионатов вскрыл конверты и тщательно пересчитал деньги. Затем Лара увидела, как он аккуратно внес итог в толстую конторскую книгу.
На протяжении уже, наверное, полугода Макаллистер подумывал о том, как заменить вздорного и склонного к попойкам Камерона более покладистым работником. Сейчас случай предоставлял ему весьма удобную для этого возможность.
Шон был уверен, что выполнить обязанности отца девчонке будет не по силам. Но трезвый ум подсказывал банкиру, какая пойдет о нем в городке слава, если отказать Камерону и его дочери от места в ночлежке.
– Даю вам месяц испытательного срока. Через тридцать дней станет видно, чем все это кончится.
– Благодарю вас, мистер Макаллистер. Спасибо, сэр.
– Подождите-ка. – Он протянул девушке двадцать пять долларов. – Всякий труд должен быть оплачен.
Зажав купюры в руке, Лара ощутила на губах вкус свободы. Впервые в жизни она что-то заработала.
Выйдя из банка, Лара направилась в больницу. На пороге отцовской палаты она столкнулась с доктором Дунканом.
– Отцу стало хуже? – со страхом спросила девушка.
– Нет… Не переживай, Лара, с ним все в порядке. – Поколебавшись, врач добавил: – Когда я говорю «в порядке», я имею в виду, что он… не умрет… По крайней мере в ближайшие дни. Но на две-три недели Джеймсу необходим постельный режим. Да, и ему требуется сиделка.
– Я сама справлюсь.
– Твой отец, конечно, этого не подозревает, милая, но он очень счастливый человек, – с искренним чувством произнес врач.
– Можно, я пройду к нему?
– Конечно.
Лара ступила в палату. Лежавший под одеялом Джеймс Камерон выглядел бледным, беспомощным и неожиданно постаревшим. В душе дочери поднялась волна пронзительной нежности. Наконец-то она может что-то сделать для отца, доказать ему свою любовь… Лара бесшумно приблизилась к кровати.