– С работы выгнать могут, – со вздохом ответила Инна. – А больше – ничего. У нас свободное общество. Вот тебе грозит много чего. И вовсе не от государства и его представителей. Если бы кое-кто узнал, кто ты такой! За тобой бы настоящая охота началась… Впрочем, наверное, она уже идет.
– Да кто же я такой? – с улыбкой спросил я. Девушка в ответ улыбнулась тоже, ласково и немножко грустно.
– Всему свое время.
– Ладно, скажи хотя бы – кто ты такая? Я ведь и фамилию твою не знаю, и кем ты работаешь…
– Работаю я ассистентом профессора Варшавского. Закончила Первый медицинский институт, сейчас в ординатуре. Мне повезло с распределением. Зарплатой не обижают, подработать дают. Широкие перспективы. Это обо мне. Да, а фамилию сейчас называть не принято, если ты не звезда первой величины. Нескромно. Это ты запомни, на всякий случай. Граждане общаются по именам и прозвищам. Когда нужно по службе, добавляют идентификационный номер. Но вообще-то моя фамилия Свирская. Услышал – и забудь. Тебе она не понадобится.
А я принял ее за медсестру! Сказал бы вслух – еще обиделась бы. И сильно. Что может быть неприятнее для начинающего доктора, чем сравнение с младшим медперсоналом? Но почему она все-таки решила мне помочь?
* * *
Жила моя новая подруга в небольшом двенадцатиэтажном доме. Небольшим он казался по сравнению с огромными стеклянными башнями, что возвышались неподалеку. «Пятиэтажек» сейчас, похоже, вообще не осталось.
Дом располагался недалеко от станции метро «Бабушкинская» – в пятнадцати минутах ходьбы. Квартира Инны на третьем этаже, наверное, считалась престижной. Говорили об этом и добротная металлическая дверь, внешнюю сторону которой отделали деревом, и маленькая камера вместо глазка. Да и подъезд – с домофоном. Дверь подъезда Инна открыла магнитным ключом.
Квартира мне понравилась. Большая, светлая, с просторным коридором. Как минимум три комнаты. Может быть, и больше. Хозяйка провела меня в большую гостиную, выдержанную в светлых тонах, усадила в кресло и отправилась куда-то в недра жилья – по своим делам. Я сидел и осматривался. В гостиной – мягкая мебель, книжный шкаф и панель огромного плоского телевизора на стене. На тумбочке рядом с диваном – пульт дистанционного управления. Кнопок много, но для включения, скорее всего, служит самая большая. Решив, что хозяйка не будет против, я нажал на нее.
На экране появилась четкая, едва ли не объемная движущаяся картинка. Несколько людей в форме тащили куда-то еще одного, раненого. Вдали завывала сирена. На заднем плане поднимался дым. Откуда-то раздавались редкие крики. По всей видимости, шел выпуск новостей.
Мою догадку подтвердил диктор, голос которого за кадром сообщил: «Очередной теракт произошел на территории Североамериканского Альянса, Лос-Анджелес. Террористы взорвали дистанционно управляемую бомбу мощностью, эквивалентной двум килограммам тротила. Бомба была замаскирована под расчетную пластиковую карточку. Погибло шестнадцать человек».
Чего хотели террористы, я не понял. Диктор об этом не сообщил – видимо, само собой разумелось, что устремления взорвавших бомбу ясны каждому. А как можно замаскировать бомбу под карточку, оставалось только догадываться. Наверное, террористы применили сверхмощное взрывчатое вещество.
Попытавшись переключать каналы, я потерпел неудачу. Телевизор настоятельно предлагал мне ввести код программы и время, с которого я желал бы ее смотреть. Я этого сделать не мог, да и названий программ не знал. Однако кое-чего добился. Щелкая кнопками пульта, я наткнулся на индикацию больших электронных часов. Они показывали одиннадцать десять. Но мне было интересно не это. В уголке экрана светилась дата: 13 июля 2059 года. Если все это не было хорошо спланированным розыгрышем, с момента памятного мне банкета прошло больше пятидесяти лет. Я сам удивился, насколько мало это меня взволновало. Я только не мог понять: как?
* * *
Минут через двадцать Инна пригласила меня в другую комнату. Стол накрыт на две персоны. Красивые фарфоровые тарелки, хрустальные бокалы – точно такие же, как те, из которых угощали меня в загадочном «Институте К». Существовало два варианта: девушка позаимствовала бокалы в институте и, что более вероятно, принесла туда свои. Что-то подсказывало мне, что хрусталь сейчас не в ходу.
В большой глубокой тарелке лежали дымящиеся пельмени, рядом, прямо в пластмассовой баночке – сметана «Ратибор». Пластиковая литровая бутылка с газировкой «Калинка», несколько ломтей черного хлеба, каждый – в маленьком полиэтиленовом пакетике со штрих-кодом. В глубокой хрустальной масленке – небольшой брусок масла.
Аккуратно взяв баночку со сметаной, я прочел на крышке: 11.07.59. Что ж, с показаниями телевизора дата согласовывалась.
– Тебе нравится? – спросила Инна, когда я попробовал пельмени.
– Да, конечно, – солгал я.
Пельмени были явно соевыми, сметана – с каким-то гадковатым машинным привкусом. В институте кормили лучше.
– Я не сама делала. Заморозка, – смущенно улыбнулась девушка.
Видно, ей пельмени тоже были не слишком по вкусу.
– Что уж там, – усмехнулся я. – Ты рассказывай, не стесняйся. Зачем я тебе понадобился, чем я рискую. Чем рискуешь ты. И что вообще здесь происходит.
Взяв бутылку с газировкой, налил девушке и себе. Отхлебнул. Газировка оказалась с алкоголем, но весьма приятной.
– Не пробовал «Калинку»? – попыталась уйти от ответа хозяйка.
– «Калинку» – не пробовал, много чего другого пробовал, – ответил я. – Вы меня, надо полагать, совсем диким считаете? Зачем Варшавский на бейджике твердые знаки везде в конце слов поставил? «Университеть»! Это же надо придумать! Ботинки какие-то дореволюционные нацепил!
– Мы читали, что в конце прошлого века орфография была другая… И очень старались подобрать нужный стиль…
– В конце позапрошлого были твердые знаки. И в начале прошлого, – уточнил я. – И газировка уже в мое время была, и компьютеры были.
Инна вдруг изменилась в лице, пытаясь закрыть рот рукой, потом резко опустила руку и спросила:
– В какое еще твое время? Что ты знаешь о сегодняшнем времени?
– Да уж дату вычислил, – усмехнулся я, кивая на банку со сметаной. – И хочу знать – как я здесь очутился? И зачем?
– Я не скажу, – твердо ответила девушка. – Буду помогать тебе во всем, но кое-что не скажу.
– Странно позиция.
– Единственная возможная. Мне показалось, или в глазах девушки действительно блеснули слезы?
– Почему ты рискуешь, помогая мне? Инна грустно улыбнулась:
– Даже не ожидала от себя такого. Но понимаешь… Когда я тебя увидела – в пижаме, сразу после восстановления… Ты все равно казался сильным, бодрым! Совсем не таким, как люди сейчас.
– Я действительно чувствую себя очень неплохо. Что со мной сделали? Даже зубы восстановились, и шрамов нет!
Девушка склонила голову набок. У нее была очень красивая шея, которую едва скрывали серебристо-платиновые пряди волос.
– Об этом ты, возможно, узнаешь позже. Сам. Я слушала тебя, вспоминала твои книги, которые прочла. То, что я читала о тебе. А я много читала. И поняла, что проект был затеян не напрасно. Когда я встретила тебя на станции, когда увидела, как ты разговаривал с этим хулиганьем… Среди моих знакомых никто бы на такое не решился. Даже подойти к ним. Ты же поверг их в панику! Они почувствовали силу!
– Пусть так, – улыбнулся я. – Только я не совсем понял насчет книг. Ты уже упоминала о них вчера, в клинике. Неужели два фантастических романа и детская книжка принесли мне такую известность? Неужели их читают до сих пор? Я в общем-то неплохого мнения о себе, но, по-моему, это перебор! Слабо верится.
– Ты многое забыл, – вздохнула Инна. – И это к лучшему. Книг было много. И статей. И выступлений. Но была возможность восстановить твое сознание именно таким, какое оно есть сейчас. И, мне кажется, так даже лучше.
Я нервно рассмеялся. Девочка говорит слишком много, но далеко не все. И я мало что понимаю. Они пересадили мой мозг в другое тело? Но тело мое. Подвергли какой-то интенсивной терапии, от которой омолодилось тело, а сознание было отброшено назад? Больше похоже на правду. Но неужели я согласился на такую процедуру сам? Вряд ли… А наверняка я этого знать не могу, потому что не помню ничего! Трехэтажный дом, сосновый бор, озеро, фейерверки все!
Я отставил в сторону тарелку с недоеденными пельменями. Налил еще «Калинки» – себе и девушке.
– Мне нужно скрываться? – спросил я у Инны.
– Наверное, да. Я не знаю, – вздохнула она. – Кто может решить это, кроме тебя?
– Меня будут искать?
– Конечно.
– Легко ли им будет меня найти? Может быть, мне все-таки лучше уйти от тебя? И для твоей безопасности, и потому, что связь слишком очевидна…
– Чересчур очевидна, – подтвердила хозяйка. – Вряд ли стоит серьезно опасаться визита полицейских в эту квартиру. Меня, как и всех, допрашивали всю ночь после твоего побега. С применением детектора лжи и правдосказа. И я, естественно, ничего не сказала. Потому что на самом деле ничего не знала. Стало быть, я практически вне подозрений. А у тебя ведь даже нет идентификатора. И встроенной поисковой системы.
– Какой?
– Вот такой.
Инна показала запястье. На нем были едва заметны два выступающих наружу металлических кружочка. Не толще спички. А под кожей угадывалась пластинка размером с копеечную монету. Что и говорить, зрелище не очень приятное. Хотя и не слишком противное.
– Мне нужно кое-куда съездить, – заявил я. – Не хочется жить у тебя в нахлебниках. Мне обещали помочь деньгами.
– Кто? – встрепенулась Инна. – Когда ты успел с кем-то договориться?
– Успел, – улыбнулся я.
– Это не ловушка?
– Вряд ли. – Я пожал плечами. – Впрочем, проверим. Можно ездить в метро без идентификатора?
– Можно. По безличной расчетной карточке. Я дам тебе такую. Но нельзя привлекать внимание полиции. Если они обнаружат отсутствие идентификатора, то арестуют тебя. И передадут в институт.
– Постараюсь быть естественнее.
– Но сегодня ты никуда не поедешь? – с надеждой спросила девушка. – У меня прекрасный, высокоскоростной выход в Сеть, привилегированный доступ к вещанию. Посиди, узнай, что делается в мире!
– Так я и сделаю, – пообещал я. – А ты отдохни. Не спать всю ночь не слишком полезно для здоровья.
– Я покажу тебе, как пользоваться Сетью, и лягу, – сказала Инна. – Сам-то ты где провел ночь?
– Под елкой в лесу. Не так уж плохо!
* * *
Я сидел перед огромным жидкокристаллическим экраном с универсальным пультом дистанционного управления, заменяющим клавиатуру, мышь и джойстик, и изучал ресурсы Сети. Это оказалось еще проще, чем путешествовать по Интернету. Дружественный интерфейс, масса подсказок и пояснений, даже возможность проконсультироваться с компьютером, как лучше вести поиск. В принципе, для того, чтобы бродить по современной Сети, не требовалось и грамоты. Пользоваться услугами Интернета мог и трехлетний ребенок – если бы у него хватило терпения нажимать на кнопки поочередно.
Машина, установленная в квартире Инны, вполне могла давать советы. И бегущей строкой, и устно, и появляющимися в углу экрана картинками. Точнее сказать, если я правильно понял, большая и мощная машина была установлена где-то в другом месте, а здесь мы, наряду с многими, получали к ней доступ. Доступ был защищенным и конфиденциальным.
Как и любого нормального человека, попавшего в странную ситуацию, меня интересовала информация о себе. Я активно занялся ее поисками в Интернете. Фамилия у меня довольно распространенная, но, введя некоторые ограничения – ресурсы компьютера и поисковых программ позволяли еще и не то, – я вышел именно на себя. С интересом просмотрел список своих книг. Помнил я из них только три, а в списках и ссылках книг было порядочно. Названия мне ни о чем не говорили.
Наугад открыл одну из небольших работ, ссылки на которую встречались чаще всею. Прочел несколько абзацев. Что ж, стиль похож. Впрочем, сейчас я кое-что написал бы по-другому. Но что было со мной после того банкета? Что будет со мной уже через несколько месяцев? Разве даже одну и ту же статью и книгу пишет один и тот же человек? Каждый день мы меняемся. Приобретаем опыт, тешимся иллюзиями и избавляемся от них, меняем свое настроение и взгляды на какие-то проблемы…
Биографии своей я нигде не нашел. Может быть, управлять компьютером было все же не таким простым делом, как мне казалось. А еще вероятнее, Инна успела шепнуть машине, чтобы та не предоставляла мне определенные сведения. Что ж, вопрос самоидентификации подождет. Займемся другими делами.
После завтрака, когда радушная хозяйка учила меня обращаться с техникой, я спросил ее, что она имела в виду, когда говорила о гладиаторах. И о том, что я на них похож.
Инна опять густо покраснела, потом, тряхнув пышными волосами, объявила:
– Насчет гладиаторов и зрителей – это все предрассудки. Условности. Тебе, возможно, даже понравится, что тебя называют гладиатором. Почитай работы Альберта Гроссмана. По-моему, это он и ввел термин «гладиатор». Желтая пресса начала развивать его идеи, и ничего хорошего из этого не вышло. А условный термин «гладиатор» стал почти что ругательством – как некогда в Древнем Риме.
Я обратился за помощью к компьютеру. Больше всего ссылок оказалось на работу Гроссмана «Психология современного общества». Эту же статью и запрашивали чаще всего. Я тоже заказал ее.
Запрос выполнили мгновенно, и я погрузился в чтение.
«… В современных условиях борьба за существование как таковая практически отошла на второй план. Вот уже несколько десятилетий огромными темпами идет переоценка основных человеческих ценностей. Это сильно сказывается на психологии граждан.
Люди находятся в относительной безопасности – если исключить тех, кто живет и работает в зоне локальных конфликтов, и тех, кто может подвергнуться атаке террористов. А поскольку подвергнуться террористической атаке может практически каждый, интерес к экстремальным проявлениям человеческой сущности стоит даже острее, чем можно было бы ожидать от общества потребителей. В этом смысле наше общество близко к плебеям Древнего Рима, требовавшим: «Хлеба и зрелищ!» Хлеб есть практически у каждого, но это не снизило, а, напротив, резко повысило необходимость и ценность зрелищ.
Современное общество разделено на две категории: граждан-зрителей и «гладиаторов». Для удобства мы будем называть их именно так: «зрители» и «гладиаторы». Естественно, каждый понимает, что определение такое оскорбительно для большинства членов социума, но некоторые представители той или иной группы даже бравируют принадлежностью к ней.
Деление на «зрителей» и «гладиаторов» условно и не всегда четко. Элементарный пример: как только обыкновенный гражданин из разряда «зрителей» застревает в обычном лифте – желательно в лифте, у которого оборвался страховочный трос и который держится в шахте лишь на «честном слове», – он мгновенно переходит из категории «зрителей» в категорию «гладиаторов». Это происходит не по его воле, против его желания, но отныне те, кто толпится вокруг лифта (а таких «зрителей» всегда более чем достаточно), воспринимают его уже не как представителя своего класса, но как «гладиатора». По их мнению, он должен произносить патетические речи, прощаться с жизнью и родными, браниться.
Если «гладиатор» не выказывает подобных проявлений, его могут подбодрить или, напротив, даже освистать. Но, как правило, все одобрительные крики направлены на то, чтобы вернуть «гладиатора» к роли – в данном случае роли жертвы, разбудить его чувства. Мало кто из «зрителей» сочувствует объекту «шоу». Для них он – всего лишь актер в постановке, о которой они смогут рассказать приятелям – таким же «зрителям», как и они сами.