17
– Это были люди моего дяди, Хорта окс Тамая. Вот почему они были такими наглыми. Я знаю в лицо кое-кого из них. И собак, разумеется, тоже знаю, – запинаясь и бледнея, начала Овель. – Я их видела в поместье «Дикая утка». Вы наверняка знаете, о чем я…
– О да, конечно. Маленький Варан посреди большого Варана, как говаривал по поводу «Дикой утки» один из моих приятелей, – откликнулся Эгин.
– Их послал за мной дядя. Я сбежала из «Дикой утки» в возке одной знатной дамы, приезжавшей погостить. Она сжалилась надо мной, и я спряталась у нее в ногах, свернувшись клубочком, а она накрыла меня пышным подолом своей юбки. К счастью, мой вес невелик. Двое даллагов, что тащили возок, ничего не заметили. Так, в ногах у этой дамы, я и проделала весь путь до столицы… Потом едва разогнула спину, как будто это я возок тащила, – хохотнула она, забыв о том, какой грустный – безо всяких циничных кавычек! – рассказ собиралась преподнести Эгину.
Эгин улыбнулся. Представить себе Овель, впряженную в возок, было так же забавно, как представить гнорра зазывалой портового трактира, где вши величиной с форель.
– Насколько я понимаю, это было вчера? – осведомился Эгин.
– О нет, не вчера. Три дня тому назад, – поправила Овель, снова погрустнев. – Моя благодетельница сказала, что из страха перед дядей не может скрывать меня у себя. А потому она, пойдя на хитрость перед возчиками, выпустила меня возле Восточных Ворот, отдав все свои наличные деньги и даже два перстня.
– А потом, что было потом?
– Потом было плохо и совсем неинтересно. Я пыталась уплыть морем. Но когда я добралась до порта, я обнаружила, что о моем бегстве уже известно в «Дикой утке» и люди с собаками уже обыскивают корабли именем Сиятельного князя. В общем, я решила придумать что-нибудь получше, путая следы. Я даже намазала свои туфли специальным снадобьем, которое, по уверениям бабки, продавшей его, отбивает след, когда на тебя охотятся с собаками. Но этим собакам, видно, все нипочем. Или снадобье оказалось липовым, – вздохнула Овель.
– Скорее собаки оказались настоящими, – зло сказал Эгин. – Не знаю, что там было за снадобье, но то, что эти псы взяли наш след, когда мы шли по сточной канаве, говорит о том, что…
– Что? – в нетерпении спросила Овель.
– Что это не совсем обычные псы… – начал Эгин, как вдруг его взяло такое зло на всех – на Вербелину, на Хорта окс Тамая, на Гастрога, – что он поспешил сменить навязчивую собачью тему на любую другую. – Не важно. Так что было дальше?
– Они меня поймали. Выследили и поймали. Собственно, это были те самые люди, которым сегодня посчастливилось уйти от вас живыми. Они заперли меня в той самой гостиничной комнате, где я остановилась, и послали за своими. Это было прошлым вечером…
– Но вам снова удалось бежать! – с неподдельным восхищением воскликнул Эгин.
– Угу. Я вылезла через окошко под потолком, – скромно ответила Овель. – Я ведь не очень толстая… Но к сожалению, мне опять не повезло. Меня снова поймали!
На этом месте Овель снова заревела.
«Ну и плакса эта госпожа!» – вздохнул Эгин, поглаживая Овель кончиками трепещущих пальцев по блестящим черным, а быть может, каштановым – в полумраке не очень-то разберешь – волосам. Впервые в жизни ему выпало сыграть роль утешителя столь прекрасной, столь плаксивой девушки.
18
Никогда не определишь тот момент, когда невинные поглаживания становятся предвестниками страстной ласки. Да Эгин и не собирался этого делать. Рах-саванн умер в нем вместе с пробуждением чувства, столь мощного, что оно, пожалуй, смогло бы умертвить и осознание того, что отец «…назвал его Эгин». Хотя, конечно, на самом деле Эгином назвал его вовсе не привычный человеческим детенышам отец, а Отцы Поместий. Как его нарекли при рождении родители – о том ему было неведомо.
Он шептал ей слова утешения, покрывая робкими поцелуями ее волосы, а она не протестовала.
Он обнял ее озябшие плечи и поцеловал ее в батистовое плечо – правда, она стала реветь еще более прочувствованно, но по крайней мере не сопротивлялась и не отстранялась.
Затем он освободил от прядей ее мраморную, белую шею и поцеловал ее со всей нежностью, на которую вообще был способен, а она лишь благодарно шморгнула носиком.
Он вытирал ее слезы, а она лила их вновь и вновь. Соленые жемчужины стекали по ее лицу и падали на пол, на сундук, набитый воинственным барахлом, на горячие ладони Эгина. Он ловил эти слезы, как дети ловят капли долгожданного дождя. И он благословлял их, как земледельцы благословляют грозу после долгой засухи.
– Ты мне нравишься, Овель. Ты мне нравишься, девочка, – шептал Эгин, в упоении лаская ее тело.
Она не отвечала ему. А может, и отвечала, но разве разберешь что-нибудь, когда слезы шумят, словно дождик, а длинные влажные ресницы щекочут твою щеку?
Эгин посадил Овель себе на колени. Простыня, разумеется, уже давно была не у дел. Она валялась на полу, напоминая о затянувшейся прелюдии. Туда же отправилась и батистовая рубаха Эгина, скрывавшая скульптурную наготу Овель исс Тамай.
Казалось, Овель не была смущена, а лишь прятала лицо среди прядей, чтобы не показаться распущенной. Ее ручки, маленькие белые ручки обвили шею Эгина с трогательной, доверительной нежностью, а ее губы уже отвечали поцелуем на поцелуй.
Ее огромная серьга в виде клешни морского гада, усыпанная сапфирами, покалывала щеку Эгина, не принося ему боли, но лишь остроту изысканной пряности. Он провел языком внутри ушной раковины своей красавицы. Пусть эта сладкая боль, боль комариного укуса, повторится еще и еще.
Эгин сделал большой глоток воздуха, прежде чем набраться храбрости сделать решительный шаг, после которого возврата к стыдливым поцелуям уже нет и быть не может.
«Вербелина, пожалуй, не пожалела бы денег, чтобы только навести на эту девочку порчу, узнай она о том, какая пропасть лежит между тем упоением, которое дарит мне ночь с ней, и блаженством, которое приносит мне один жасминовый запах белоснежной шеи Овель исс Тамай», – подумалось Эгину, когда тесное объятие слило их тела воедино.
«Так и навеки», – говорили молодые офицеры в конце клятвы верности Своду Равновесия. «Так и навеки», – пронеслось в голове у Эгина совсем по другому поводу.
19
Эгин толком не знал, сколь много времени прошло. Быть может, час. Быть может – сутки, а на дворе уже рассвет следующего дня.
Их тела, слившись в сладком, усталом объятии, лежали теперь под кисейным балдахином в его спальне.
Глаза Овель были грустны, а ее трогательные губки с крохотной родинкой в излучине улыбки были сложены в плаксивый бутон. Но она больше не плакала. Прильнув к Эгину, она молчала, время от времени роняя трогательные вздохи.
«Я хочу тебе что-то сказать на ушко», – зардевшись, прошептала Овель минуту, а может быть, вечность назад. «Я слушаю тебя, милая», – улыбнулся Эгин, заранее потворствуя любому ее желанию. «Я люблю вас, офицер», – сказала она и спрятала лицо в подушках. Эгин поцеловал ее в плечо.
Он молчал, ибо понимал, что на такие слова он, рах-саванн, с которого, быть может, завтра заживо сдерут шкуру, не имеет права.
Он, Эгин, даже не из захудалых дворянчиков. Даже не из торгового сословия. Он, Эгин, – никто, милостью Свода и гнорра ставший Кем-то окс Кто-то. Атеном окс Гонаутом, например.
Он не имеет права произносить слово «любовь» по отношению к женщине. Как не имеет права сочетаться браком. Даже если бы родственники Овель насильно выдали ее за него. Поцелуй. Вот единственный ответ, который заслужило трогательно признание Овель. Понимает ли она, в чем причина такой сдержанности Эгина?
Но все, что осталось невысказанным, договорило тело. Эгин не мог больше сдерживать себя. Не мог более думать об Уложениях Жезла и Браслета. А не плевать ли ему на Сочетания и Обращения? А не плевать ли ему на Кюна, на Амму, которые, не исключено, наблюдают за их играми через Зрак Добронравия?
Ему плевать! Язык Эгина прохаживался по белоснежному боку Овель с такой жадностью, как будто ее кожа была спрыснута сладчайшим нектаром. Его руки, которые ничто и никто не мог теперь удержать от святотатства, раздвинули ее худенькие бедра, и поцелуй, сбросив маскарадные одежки дозволенности, стал запретным, безнадежным и непостижимым. То есть таким, каково есть Второе Сочетание Устами.
В тот миг Эгин думал лишь о том, чтобы доставить Овель удовольствие, никак не оплаченное ее телом, ее слезами, жалостью и благодарностью. Он хотел сделать ей такой же смелый подарок, какой сделала она, признавшись в любви ничтожному офицеру.
О да, эту фразу – «я люблю тебя» – Эгин слышал много раз. От шлюх. Чужих и собственных любовниц, более всего заботящихся о том, чтобы мимоходом не нарушить какое-нибудь из Уложений Жезла и Браслета. Но только слетев с уст Овель, она приобрела смысл, который не уместить в узеньком ящичке удачно проведенной ночи.
Только в устах ласковой Овель эта салонная банальщина прозвучала признанием в любви. Овель металась на постели, уносимая ураганом запретного наслаждения, а Эгин, прильнув к ее плоскому, шелковому животу, зажмурился. «Нет, рассвет нужно отложить по меньшей мере до завтрашнего вечера».
20
Несмотря на усталость, ни ей, ни ему не спалось.
До суеты утра было еще далеко. Эгин умолял Овель отдохнуть перед дорогой, которая обещала быть долгой и утомительной. Но тщетно. Умиротворение так и не воцарилось в их душах. Шестикрылый призрак неутолимой страсти не желал покидать спальный покой Атена окс Гонаута, толмача-письмоводителя Иноземного Дома.
Овель, крепко обняв Эгина, печально смотрела в пустоту.
Эгин смотрел на нее, в сотый раз скользя восхищенным взглядом по ее груди, по ее сладким бедрам и упоительному животу, по ее покатым плечам и лебединой шее, по ее лицу, покрытому смешными веснушками, по ее точеному носику и перепутавшимся каштановым, о да, каштановым волосам. И по ее ушам, отягощенным массивными клешнеобразными серьгами, которые оставались единственным предметом туалета, которым не пренебрегли они в своем не объяснимом никакими рациональными соображениями порыве обнажить друг перед другом не только тела, но и души.
Лежа вот так, Эгин впервые в жизни осознал, что такое Крайнее Обращение. О да, магия, будь она неладна, рождается именно так. Именно в такие минуты Тонкий Мир отверзает свои ворота и потусторонние силы – союзники или друзья – вливаются в мир мощным всесокрушающим потоком.
Так рождается магия, за чьими жалкими отзвуками охотится он, Эгин, и его коллеги из Свода Равновесия. Так рождается крамола. Но ему не было дела до крамолы, пока свежее дыхание Овель омывало его щеку.
– Но ты так и не сказала мне, отчего сбежала от дяди, моя милая, – неизвестно зачем спросил Эгин, борясь с подступившим таки сном.
– Он спал со мной так же, как это только что делал ты, Атен, – сказала Овель с горькой усмешкой. – Ему это нравилось, а мне – нет.
Эгин закрыл глаза. Столько новостей сразу не выдерживал даже его тренированный рассудок. Он не нашел ничего более правильного, как закрыть уста Овель поцелуем. У них будет предостаточно времени для того, чтобы все тайное стало явным, а все недомолвки – подробностями.
«Будь что будет», – вот последнее, что подумал Эгин, проваливаясь в пучину сна.
Глава 6
Свод равновесия
1
Когда Эгин проснулся, первое, что он ощутил, был вкус Овель на его губах. «Второе Сочетание Устами!» – прогремел страшный голос невидимого и неведомого судьи, который живет внутри каждого офицера Свода Равновесия.
Вторым, не менее острым, но куда менее приятным ощущением Эгина стала боль в левом плече. «Спасение через Внутреннюю Секиру!» – тот же голос.
Эгин не сдержался и выпустил сквозь зубы слабый стон, пытаясь справиться с нахлынувшей на него раскаленной лавой воспоминаний о минувшей ночи.
Он – преступник. Он, рах-саванн Опоры Вещей, – преступник. В мозгу Эгина лихорадочно перестукивали сотни счетных костяшек. Он хочет сохранить свою жизнь и свое положение. Значит, надо лгать. Лгать по крайней мере о том, что произошло ночью между ним и Овель.
Овель! Только теперь Эгин решился открыть глаза. Постель рядом с ним была пуста. И в комнате тоже никого не было.
Он вскочил и ворвался в столовую. Никого.
Он заглянул в зал для упражнений. Голые стены и большой длинный сундук в углу.
Едва ли чиновнику Иноземного Дома следует афишировать свою необъяснимую любовь к хорошему и разному оружию.
Чувствуя себя круглым идиотом, Эгин сбегал в спальню за ключами и, вернувшись в зал, открыл сундук. Ну еще бы! Овель здесь не сыскалось. Да и где бы она спряталась среди шестов, алебард, деревянных мечей, огромного пучка стрел и заклейменного на вчерашней попойке метательного оружия?!
Эгин высунулся из окна во внутренний двор и, адресуясь к окнам, которые были этажом ниже, благим матом позвал прислугу.
Про дивную веревочку для вызова прислуги с деревянным шариком на одном конце и чудным колокольцем на другом он поначалу забыл. Не докричавшись с пятого раза, Эгин наконец вспомнил о нем, и тут наконец заметил, что шнура для вызова больше нет.
Точнее, он есть. Но безвольно свисает из окна, перерезанный чьей-то доброжелательной рукой.
Эгин покрылся холодным потом. Утро было уже отнюдь не раннее. Жара и духотища. Типичное летнее утро в столице Варана. Но посреди варанского лета рах-саванну Эгину стало холодно. Холодно, словно бы он ринул в бездонную могилу – на ледяное дно мироздания.
Пройдя по коридору и спустившись на деревенеющих от страха ногах в комнату прислуги, Эгин обнаружил самое худшее.
Дверь была не заперта, а лишь прикрыта. Кюн и Амма находились в своих постелях. Они спали. Спали глубоким и ровным вечным сном.
2
Несмотря на то что виски начало ломить от неумолимо приближающегося недопойного похмелья, Эгин не мог себе позволить выпить и капли.
Он сидел на мате посреди фехтовального зала и с пустым взором вертел в пальцах легкий метательный нож.
Овель исс Тамай бесследно исчезла.
Беглый опрос соседей и чужих слуг, который Эгин постарался провести в самой что ни на есть небрежной манере, не дал ничего.
Трупы Кюна и Аммы оставались неубранными.
При осмотре тел Эгин довольно быстро обнаружил на их шеях крохотные красные пятнышки. Причина их смерти стала ясна ему как день – отравленные иглы. После этого судьба двух соглядатаев, работавших под началом безымянного эрм-саванна Опоры Единства, его совершенно перестала интересовать.
«Они начнут пахнуть часов через девять. А ряженные могильщиками люди из Опоры Единства сюда поспеют и за полтора», – решил равнодушный Эгин.
Сейчас ему было важно другое. Овель исс Тамай, родственница первых лиц государства и его новая любовница (Эгин с грустной улыбкой поймал себя на мысли, что Вербелина как-то сама собой успела приобрести в его глазах статус «старой», «бывшей»), бесследно исчезла.
«Бесследно исчезнуть» из постели рах-саванна – дело само по себе непростое. А тем более для шестнадцатилетней девчонки. Впрочем, из когтей всесильного дяди Хорта, старого греховодника, тоже ведь вырваться было непросто.
«Если она, конечно, не лгала насчет побега», – заметил Эгин, к которому вместе с пробуждением вернулась профессиональная недоверчивость.
Овель могла уйти сама. «Куда? Зачем?»
Овель могла быть похищена людьми своего дяди. «Как нашли? Как успели? Здесь ведь живет Атен окс Гонаут, дипломат из Иноземного Дома, а не Эгин, рах-саванн из Свода Равновесия».
И наконец, Овель могла быть похищена другой силой, не имеющей отношения к Хорту окс Тамаю. «Какой такой „другой силой“?»