Тут уже и псарь понял, что произошло.
– Теперь ясно, как эта дрянь смылась из «Дикой утки», – бросил один преследователь другому.
– Командуй, давай-давай. – Второй вместо ответа ткнул его локтем в бок.
– Саа! Саа! – закричал псарь.
Это словцо знал даже Эгин. Правда, благодаря Вербелине.
«Конечно, – объясняла своему увядающему от скуки и отвращения возлюбленному Вербелина, – каждый, кто держит собак, может тренировать их на свои собственные слова. Но обычно все пользуются известными. Говорят, харрениты, а позже варанцы когда-то позаимствовали их у даллагов. „Са“, например, обозначает что-то вроде „убей любой ценой“.
«А ты?» – нехотя спросил тогда Эгин, просто чтобы как-то поддержать разговор.
«У меня есть собственный шутейный пароль. – Вербелина расцвела в улыбке. – Когда я говорю „энно“, самые сообразительные из них делают обратное сальто через голову».
Тогда Эгин не придал этому разговору никакого значения, хотя и не забыл его. Теперь сделалось очевидным, что Овель откуда-то известен пароль, запрещающий обыкновенное «са» этим псам. Да и псов она, похоже, тоже знает. Судя по тому, что по отношению к ней они не проявляли ни злобы, ни агрессивности. Самое большее – служебный интерес.
Не дожидаясь очередного «са», Эгин оказался рядом с ближайшей тварью и снес ей голову косым поперечным ударом. А затем проделал ту же операцию и со второй, в тот момент полностью поглощенной проблемой двоевластия.
«Даже четвероногих иногда подводит интеллигентность» – так прокомментировал Эгин это событие двумя днями позже.
«Что ж, судьба раздает мне щедрые авансы», – подумал он, надвигаясь на двух оставшихся преследователей Овель.
Да, его новая знакомая оказалась совсем не такой бесполезной в этой ночной драке, какими обыкновенно оказываются прекрасные спутницы чиновников Иноземного Дома.
11
Дождь незаметно закончился.
Обезглавленные псы лежали на мелководье. Неподалеку от них из жижи проявлялось тело первого хама – главаря преследователей.
«Даже если рана не смертельная, после такой дозы дерьма ему не выжить», – безо всякого злорадства заключил Эгин.
Похоже, конец кровавой пьесы был близок. Мечи преследователей блеснули в неярком свете луны, выглянувшей в просвет между тучами.
Чиновник, собирающийся на дружескую пирушку, не берет с собой оружия левой руки. Не взял его и Эгин. А потому драться с двумя придурками одновременно, у каждого из которых, в отличие от него, было в левой руке по удобной даге, было очень несподручно.
Приходилось следить за огромным количеством вещей, за которыми гораздо удобнее было бы следить днем.
Несмотря на то что каждый из противников Эгина был не чета ему в фехтовальном искусстве, реализовать свое преимущество было непросто. В первую очередь потому, что он дорожил своей жизнью, а вот эти двое, кажется, не слишком.
«Они что, смертники оба?» – недоумевал Эгин, утирая пот со лба во время очередной краткой передышки. За минуту до этого псарь попытался подставиться под удар его меча, с тем чтобы дать своему напарнику возможность нанести предательский удар с другого направления.
Схватка затягивалась. Оба его противника тяжело дышали. Каждый из них втихаря гадал, кто умрет первым. Или кто первым даст деру.
Эгин ждал того, что в фехтовальном классе учителя Занно называли «гороховый верняк». Так молодые питомцы Свода Равновесия называли непростительный промах противника, приводящий к тому, что его становится так же легко поднять на пику, как тренировочный мешок, набитый горохом.
Он, разумеется, дождался.
Ослабевший от непривычно долгого поединка псарь занес руку с мечом слишком далеко. Замах вышел нелепым, корявым, гибельным.
Эгин не замедлил воспользоваться этим промахом. Минуту спустя псарь глотнул отбросов, судорожно пытаясь удержать жизнь, которая стремительно покидала его тело сквозь порванную шейную артерию.
«Ну что ж, теперь поединок можно назвать честным. Один на один», – с удовлетворением отметил Эгин, отгоняя прочь усталость. Как вдруг раздался испуганный голос Овель:
– Атен! Атен! Там еще, посмотри!
Эгин отошел на безопасное расстояние от своего последнего врага. Его волосы были насквозь промочены потом и смрадными брызгами. Казалось, будто он только что покинул купальню.
Эгин обернулся.
К ним приближались еще трое. С двумя такими же черными псами, у которых вместо ушей – едва заметные лоскутки, а с языков стекает липкая обильная слюна.
12
– Ха! А вот и наша лапушка! Цела и невредима, бегляночка! – всплеснул руками очередной командир.
– Это ты, что ли, наших поперебил? – поинтересовался второй, с интересом оглядывая Эгина. Знаков отличия Иноземного Дома на рах-саванне уже было не разглядеть – так он измазался дерьмом и грязью.
– А ты что, последний герой? – заржал третий, обращаясь, правда, не к Эгину, а к его противнику, молившему всех известных ему богов о спасении несколькими минутами раньше, а теперь возносившему им по очереди благодарственные и хвалебные гимны.
Эгин быстро оценил обстановку. Он обессилен. Ранен, хотя и легко. Их трое, они свежи. Свежи их псины. Кто знает, пройдет ли у Овель тот же номер с «сэ-ми-са»?
Увы, все это означало, что в нем должен вновь воскреснуть дипломат, лицедей, наглец и… и… офицер Свода Равновесия, в конце-то концов!
– Вашего человека и двух собак убил я, милостивые гиазиры, – подтвердил Эгин. – Эта девушка – преступница, которой давно интересуется Свод Равновесия. Ее судьба поручена мне. Если у вас хватит наглости пойти против Свода и сразиться со мной, знайте: мне не составит большого труда одержать победу. Но даже если судьба будет на вашей стороне, никто из вас не проживет дольше завтрашнего вечера.
Эгин замолчал. Гости начали перешептываться друг с другом, явно удивленные таким оборотом дела.
Эгин даже не взглянул на Овель. Он и так был уверен в том, что глаза у нее сейчас больше, чем блюдца, на которых в благородных домах подают десерт. Для нее это тоже сюрприз – вдруг ощутить себя персоной, которой интересуется, как оказалось, офицер Свода Равновесия.
«Пусть ломают головы!»
Эгин устало прислонился к стене. Вот о чем он в тот момент не думал, так это о жуткой вони, которой, казалось, было напоено все вокруг, включая луну и безразличные к происходящему звезды.
13
Свод Равновесия – это государство в государстве. Свод подчиняется гнорру. Гнорр – Сиятельному князю. И более никому.
Любой варанец впитывал эти нехитрые истины с молоком матери. И эти молодцы с псами тоже, конечно, впитали, Хуммер их раздери.
Разумеется, решившись на такую с виду невинную ложь, Эгин совершал должностное преступление. Ни много ни мало.
Во-первых, он открылся людям, о которых толком не знал ни кто они такие, ни зачем им эта девочка.
Во-вторых, он сделал это ради особы женского пола, случайно встреченной им после дружеской попойки. Ради нее он солгал, объявив ее преступницей, а себя – следователем.
В-третьих, а также и в-четвертых, и в-пятых, сейчас ему придется совершить еще более тяжкое преступление – представить этим ублюдкам доказательства, если они не поверят ему на слово. Причем в отсутствие удостоверяющего жетона – Внешней Секиры, – которым он щеголял давеча перед Гастрогом и который сейчас преспокойно полеживает у изголовья его кровати на ореховом столике о трех ножках. А в отсутствие этого самого жетона факт предъявления самого веского из возможных доказательств – Внутренней Секиры – не может остаться не замеченным начальством. То есть Норо окс Шином.
Они, конечно же, не поверили.
– А чем докажешь, офицер? – соединив в этой фразе наглость и опасливый подхалимаж, спросил его уцелевший таки противник.
Разумеется, его интересовал вопрос, почему этот странный псевдочиновник Иноземного Дома не воспользовался своей подавляющей и наводящей страх привилегией сразу, пока его товарищи и псы еще были целы и невредимы.
– Вот именно. Кто его знает, может, ты гониво гонишь, а? – подтвердил псарь из второй группы.
Эгин криво усмехнулся. Закатил левый рукав. Отер меч о платье и перехватил его за лезвие в последней трети так, словно это был ножик, которым он собирался почистить яблоко.
Не изменившись в лице, он взрезал сначала кожу, а затем и мышцу на своем левом предплечье. Все тем же острием клинка раздвинул кровоточащие ткани в обе стороны. И тогда Внутренняя Секира отозвалась своему хозяину трепетным мерцающим огнем.
– Оба-на! – не выдержали зрители.
– А можно поближе? – с почтением спросил один из преследователей.
Эгин не ответил, но тот воспринял его молчание как знак согласия и сделал три скромных шажка, по-гусиному вытягивая шею. Остальные не двигались.
– Мужики, там, Хуммер меня раздери, – залопотал любопытный, – там это, два глаза. Один мне только что подмигнул. Как есть подмигнул, мужики!
Другие не отважились подступиться ближе. Эгин закрыл рану ладонью и выжидающе посмотрел на «мужиков».
– Ну что, кто-то еще претендует на эту девочку? – зло процедил он.
– Пусть лучше нас хозяин на кишках повесит, чем к этим в подвал попасть, Хуммер меня раздери, – пробормотал тот, что подходил полюбоваться на пугающее чудо Внутренней Секиры.
Очень скоро четыре человеческих и два собачьих силуэта исчезли в прошлом навсегда.
Эгин улыбнулся Овель, которая, несмотря на нечаянную удачу, была мрачнее тучи.
– Так как же мне вас теперь называть, милостивый гиазир? – робко спросила она.
– Зови как хочешь, – примиряюще сказал Эгин, пытаясь перевязать руку поверх раны витым шелковым шнуром, на котором раньше болтался поясной сарнод.
– Давайте я, Атен, – с вымученной улыбкой предложила Овель. – У вас руки грязные.
14
Вопреки опасениям Эгина слуги не спали. Дверь черного хода тоже оказалась не заперта. Таким образом, ни стучать, ни объясняться, к счастью, не пришлось. Из кухни доносился зычный голос Аммы:
– …И вот представь себе, Кюн, молния ему прямо в голову ударила. А могла бы и в меня! Мы ведь рядом стояли. Ну, думаю, сдохнет как есть! Но тут еще один мужик, он лавку сейчас держит, тут прям подбежал и орет мне как оглашенный: «Рой землю, рой землю быстро!»
В людской, как обычно, разглагольствовал Амма. А Кюн, разумеется, мычал и жестикулировал в ответ.
«Интересно, Амма свои истории на ходу выдумывает или в Опоре Единства есть специальный одобренный начальством сборник „народных“ баек?» – усмехнулся Эгин, жестом приглашая Овель следовать за собой. Она изо всех сил старалась не создавать лишнего шума.
– …ну я и начал рыть, что твой крот. Земля мокрая, я быстро вырыл яму. И тогда мы того бедолагу закопали в сырую землю, как мертвяка. Только нос оставили. Я, конечно, не поверил, что это помогает. Но тот, который лавку теперь держит, знай твердил: «Поможет, поможет». И правда помогло, Кюн. Помогло! Я-то думал, он сдох – шутка ли, молния ударила. А он возьми да и оклемайся через часок-другой…
Глухонемой Кюн услышал звуки за дверью первым. Он прервал свое одобрительное мычание и указал Амме на дверь. Дескать, шаги со стороны черного хода. Двое. Хозяин? А если не хозяин?
Амма бросился к печи и схватил кочергу. Кюн мигом достал свой мясницкий нож с широченным кривым лезвием. Дверь распахнулась.
– Хозяин? – недоуменно и растерянно спросил Амма. – А отчего не с парадного?
Но у Эгина не было ни сил, ни желания держать перед слугами отчет.
– Приготовьте этой девушке в моей спальне. А мне – в фехтовальном зале, на сундуке.
– Будет сделано, – ответствовал оторопевший Амма.
Почтительно поклонившийся Кюн был полностью погружен в рассуждения о том, каким образом будет отстирывать платье хозяина завтра поутру. Может, лучше сразу выкинуть?
Овель смущенно прятала глаза. Не каждый день случается приходить за полночь в дом к офицеру Свода Равновесия, которого ты видишь первый раз в жизни. Впрочем, выбора у нее не было.
15
«Придет? Не придет?» – такая мысль вертится в голове у каждой столичной содержанки, когда она лежит в своей постели и глядит на лепные карнизы сквозь кисею балдахина.
В ту ночь строй мыслей Эгина, лежащего на длинном сундуке, набитом мечами, алебардами, деревянным тренировочным оружием, защитными масками, поножами и метательными кинжалами, был не слишком далек от строя мыслей продажных, но честных девушек.
Он лежал с открытыми глазами и следил за ветвлениями лепного винограда, покрывающими потолок фехтовального зала.
Дверь он нарочно оставил незапертой.
После купальни он был чист словно паж Сайлы исс Тамай, Сиятельной супруги Сиятельного князя. И на удивление бодр. Рана, которую Амма, претендовавший на некоторый авторитет в вопросах врачевания, залил едкой пакостью и перевязал, совершенно не докучала ему. Похоже, в Опоре Единства учили не только народным байкам.
Овель все не шла.
«Да с чего я, собственно, взял, что она вообще должна прийти? Я бы на ее месте и не подумал о таком развлечении, как ночная болтовня с офицером Свода».
Эгин сел на своей импровизированной постели. Он не узнавал себя. Не узнавал. С каких это пор его стало волновать, явится ли девушка пожелать ему доброй ночи или не явится?
Но не успел он сказать себе голосом наставника Вальха очередное и последнее «успокойся!», как дверь распахнулась. И Овель, босая, в одной батистовой рубахе с плеча Эгина, показалась на пороге фехтовального зала.
16
– Ого! – грустно сказала она, оглядывая совершенно пустую и оттого кажущуюся необъятной комнату. – Я вижу, вам тоже не спится, – добавила она, как бы извиняясь за вторжение.
Сердце Эгина бешено колотилась. Кровь стучала в ушах, а язык, казалось, на время перестал выполнять даже простейшие приказания своего владельца. Так всегда бывает, когда чего-то ждешь очень долго и вдруг это желанное «что-то» появляется и застает тебя врасплох. Застает взволнованным и нелепым.
– Я… мм… очень рад видеть вас, госпожа Овель. Мне тоже, знаете ли, не спится.
Эгин не солгал ни в первом, ни во втором. Быть может, он даже слишком рад ее видеть. Она даже еще не успела приблизиться к нему на расстояние верного кинжального броска, а любовный зуд, ударивший в чресла, уже показался ему почти нестерпимым.
«Я заслужил ее, заслужил», – носилось где-то среди непрошеных мыслей об Обращениях и Изменениях.
– Я так и думала, Атен, иначе бы не пришла, – смутилась Овель. – Я просто хотела объяснить вам, что там на самом деле происходило. А то дико как-то получается. Вы рисковали своей жизнью и тащили меня по этой навозной речке, вы ранены, и вдобавок у вас с плечом… А вы даже не знаете толком, ради чего все это!
Эгин намотал простыню на чресла и, отодвигаясь на самый край сундука (чтобы случайно не спугнуть наверняка чрезвычайно щепетильную родственницу княгини), по-мальчишески поджав ноги, предложил Овель место поодаль от себя. К счастью, она воспользовалась его приглашением. Впрочем, сесть больше было некуда. Разве что на пол, застеленный кое-где матами, набитыми фасолевой шелухой.
– Как вы себя чувствуете, госпожа? – куртуазно поинтересовался Эгин, больше всего радея о том, чтобы легкая дрожь в голосе не выдала его волнения.
– Да мне-то что. Я ведь только стояла поодаль и сидела у вас на руках.
Повисла пауза, какие обычно возникают вслед за правдивыми ответами на вежливые вопросы.
– Вы очень хорошо сидели, Овель, – улыбнулся Эгин.
Пожалуй, в тот момент он был полностью уверен, что готов сидеть на этом сундуке хоть до завтрашнего вечера, лишь бы Овель продолжала говорить. Говорить любые глупости. Лишь бы звучал хрусталь ее голоса и доносились до него легкие флюиды благовоний, утонченный запах которых источало свежевымытое тело его ночной гостьи.