Грязнов посмотрел ему вслед и увидел, как через пару шагов Комиссаров нашарил в кармане плоскую маленькую фляжку и сделал из нее пару глотков. Вот теперь он был вылитый бомж.
РЫБАК
Он уже видел свое лицо в газетах и по телевидению. Его показали миллионам людей и назвали убийцей и негодяем. А разве это не так, спросил он себя, разве не ты сам во всем виноват? Разве не ты – причина смерти Марины? Разве не ты – приговоренный преступник? Разве не ты с остервенением борешься за свою постылую жизнь и ненужную свободу? Разве не ты убьешь всякого, кто попытается встать на твоем пути?
Ты.
Пусть так…
Зато теперь он был готов к боевым действиям. Тем более что эта война была объявлена не им. Но теперь его очередь делать следующий ход.
Ход оказался тривиальным и внешне совершенно безобидным. Рыбак зашел на почту, купил конверт, взял бланк для телеграмм и написал на нем лишь два слова. «Я знаю». Вложил бланк в конверт, заклеил и поехал на Арбат.
Он собирался вывести из равновесия своего противника. Он хотел заставить его нервничать. Он хотел поймать его за руку. Но если бы он знал, что за этим последует, то, возможно, поступил бы совершенно иначе. Но он думал, что знает, кто его противник.
И скорей всего, он был прав.
Часть вторая.
ПЕРВЫЙ ТАЙМ
«В Копенгагене команду нашу поселили в небольшом отеле „Абсалон“. Утром, часам к восьми, сделав зарядку в ближайшем парке, мы вернулись в отель и сразу же, еще в спортивных костюмах, позавтракали, восхищаясь обилием датских бутербродов, джемов, кофе и сливок. Шведского стола – минут через пятнадцать – как не бывало. Пополудни разразился скандал. Оказывается, 16 игроков нашей команды съели завтрак, приготовленный на 90 человек, проживавших в отеле. Принимающая сторона долго не могла рассчитаться за легкий завтрак футболистов».
Александр Ткаченко, «Футболь!»
ТУРЕЦКИЙ
– Мужчина, вы не стеклянный.
Турецкий обернулся. За длиннющим полупустым столом в гордом одиночестве посиживала странная дама и потыкивала его вилкой пониже спины. Очевидно, у нее был такой способ знакомства, поскольку наблюдать за феерией, разворачивающейся в зале ресторана «Прага», он ей совершенно не мешал.
А по залу носилась юная звезда эстрады в огромных спортивных трусах, бутсах и маленьком-маленьком топике и пела о несчастной заплаканной девочке Тане, которая уронила в речку мячик. И как бы в подтверждение того, что надувные предметы и в наше тяжелое время все еще обладают положительной плавучестью, звезда таскала между столами совершенно гипертрофированный футбольный мяч и пикантно оттопыривала зад, провоцируя зрителей.
– Может, присядете все-таки?
Турецкий присел, хотя мог бы повернуться и уйти, или продолжать стоять, или присоединиться к спонтанно зародившемуся хороводу, в котором солидные вроде бы дяди вприпрыжку носились по залу, мог бы вообще сюда не приходить. После напряженного рабочего дня мог бы вернуться в теплое лоно семьи или, что еще лучше, посидеть с хорошим человеком за бутылочкой коньяку, тоже неплохого. Но раз уж оказался в этом содоме, почему бы и не присесть. А все потому, что поддался на уговоры этого самого хорошего человека. Пойдем да пойдем, совместим приятное с полезным… коньячок, девочки, расслабимся, оттянемся…
Однако расслаблялся, оттягивался и совмещал приятное с полезным только инициатор этого похода Вячеслав Иванович Грязнов, увязший в поисках Рыбака настолько, что создавалось впечатление, будто ему доставляет удовольствие сам процесс. Еще бы: трется с футбольными знаменитостями вроде и по делу, а с каждым в обнимочку, с каждым на брудершафт, только лучшего друга бросил, как говорится, на произвол судьбы. Правда, Славка уверял, что здесь он не просто так, здесь он по наводке своего личного психолога с голубыми глазами, составляющего нетрадиционную ориентировку на беглого зека.
– Скучаете? – Рот дамы растянулся в хищноватой, тонкой улыбке.
Турецкий не ответил, хотя, конечно, скучал. Он вообще редко получал удовольствие от банкетов и светских раутов, и это всемосковское сборище футболоманов, футболофилов и футболомейкеров не стало исключением.
Праздновали день рождения главного тренера российской сборной Катаняна. Дата как бы и не круглая – пятьдесят два, но захотелось кому-то всенародно напомнить, что футбол-то в России еще не умер, вот и придумали как бы юбилей: Катанян – сорок пять лет с футболом и тридцать лет в сборной.
Турецкий с Грязновым приехали к концу торжественной части, тогда Турецкому еще было хорошо, зато было плохо всем остальным. Все были трезвыми и мрачными. Футболисты не пили, поглядывая на бдительных тренеров, тренеры не пили, чтобы эту бдительность не утерять, подруги и жены и тех и других не пили, поскольку не пристало дамам быть пьянее кавалеров, в результате все многочисленное разнообразие спиртного досталось малочисленной группе гостей, к футболу имеющих весьма отдаленное отношение, которые тоже пили мало, потому что не напиваться же, в конце концов, они сюда пришли.
Грязнов сразу же умчался, завидев нужных ему людей, и его пегий затылок замелькал где-то у входа в мужской туалет. Очевидно, он разумно предположил, что, чем гоняться за каждым в отдельности, гораздо мудрее устроить глобальную западню, к тому же человек, спешащий на толчок, вряд ли станет растекаться мыслью по древу, да и эмоции в такой момент уходят из-под контроля владельца.
Турецкий с некоторой брезгливостью отметил, что футбольные боссы и прочие важные чиновники, имиджа ради благосклонно относящиеся к спорту, чинно и отдельно восседали за двумя столами, составленными буквой "Г". Чиновники были деловиты, словно на работе. У них без конца звонили мобильные телефоны, и официанты даже приносили им какие-то записки или письма. Нет, справедливости ради нужно было заметить, письмо было только одно…
Наконец кто-то сказал, что для перемены настроения нужно, как в семейной жизни, переставить мебель. Стали отодвигать столы, чтобы освободить пространство для странных телодвижений, именуемых у этой публики танцами, и участь эта не миновала даже чиновников.
Затем как-то незаметно и постепенно обстановка разрядилась, контроль ослаб, и все вдруг как-то разом нажрались до чертиков, под аккомпанемент вечно юных попсюков и попсючек.
И только Турецкий бродил как неприкаянный, не зная, куда приклонить свою буйную усталую головушку, явно чужую на этом празднике жизни.
– Выпьем? – незнакомка подвинула к нему высокий фужер с водкой и большое блюдо с заветрившимися уже бутербродами.
Турецкий посмотрел на потрескавшуюся ветчину, и стало ему ее жаль. Выпили не чокаясь, как на поминках. Незнакомка-то незнакомкой, однако Турецкий не мог отвязаться от мысли, что где-то ее уже наблюдал. Впрочем, когда дело касается женщин, подобные мысли размножаются как микробы. Так или иначе, он закусил это дело упомянутой ветчиной.
– Наталья, – представилась дама.
Турецкий сообразил, что надо отреагировать.
– Никогда не мог понять, – сказал он, – как правильно пишется: «Наталья» или «Наталия»?
Дама слегка округлила глаза:
– Честно говоря, понятия не имею.
– Как же так? – вполне искренне расстроился Турецкий. – Собственное имя – и не знаете…
– Это старая фишка. Еще с Раневской была такая история.
– Сомневаюсь, – пробурчал Турецкий. – Что-то сомневаюсь, чтобы она сомневалась по поводу собственного имени. Дескать, Наталья я или Фаина?
– Да нет, там другая история была. У нее какая-то поклонница попросила номер телефона. А она говорит: «Милочка откуда, я знаю?! Я его просто не помню. Я же сама себе не звоню».
Как Турецкий ни сдерживался, но все же захихикал.
– Вот так и я. К себе не по имени обращаюсь. А впрочем, можно же и просто Наташа. Наташа Гримм. Это фамилия такая, – объяснила она в ответ на удивленно вздернувшиеся брови Турецкого. – «Бременские музыканты»? Слышали наверно, это мои прадедушки…
– Которые из пяти?
– Авторы, авторы, сообразительный вы мой. Братья-сказочники.
– Тогда Александр. Турецкий. Это тоже фамилия.
– Выпьем за фамилии?
Выпили за фамилии, но безо всякого удовольствия – теплую водку да без горячей закуски. Как алкоголики-извращенцы.
Наташа Гримм была особой неординарной. Она, пожалуй, единственная в этом зале из дам «до сорока пяти» не принимала участия в соревновании «на ком меньше шмоток». Поскольку надета на ней была довольно длинная юбка и что-то большое и мохнатое вроде свитера – все эти новомодные названия типа пайты, сайты, гольфы и прочую лабуду Турецкий не знал и знать не желал. И под этим чем-то мохнатым угадывалась вполне и вполне достойная созерцания фигура, которую в отдельных ситуациях не грех и продемонстрировать. Остальное – это главным образом большие, в пол-лица, затемненные очки, черные с красноватым отливом волосы и хищная все-таки улыбка.
Водка, хоть и теплая, сделала свое черное дело: Турецкий отогрелся душой, и мир вокруг изменился в лучшую сторону. Мысль вдруг стала отчетливой и прозрачной как слеза. Турецкий понял, что Фаина Раневская – великая актриса, а футбольные тусовщики – просто несчастные люди.
И даже Наташа показалась вполне перспективной и даже не только для плясок под «На-На». Ее тоже, оказывается, бросил дружок – затащил, усадил и убежал.
По этому поводу немедленно выпили за верность. Потом за ревность. И наконец, за вредность.
И уже совсем было собрались сходить потанцевать, но тут, как джинн из бутылки, из толпы выпрыгнул Грязнов и, выхватив стул из-под боевого товарища, закричал пьяно и противно (так, во всяком случае, показалось тоже нетрезвому Турецкому):
– Пойдем, старик, я тебя с та-а-акими людьми познакомлю!
К «та– а-аким» людям не дошли -Грязнов отвлекся на мелькнувшую чью-то до боли знакомую спину и с криком «Ща!» убежал таранить хоровод.
Турецкий снова остался один и опять почувствовал себя трезво и гадко, тем более что Наташа зависла на лысом пижоне в бабочке и очках. Лысый был лысым совершенно: выше бровей ни одной волосинки, ни намека на волосинку.
А Грязнов нашелся в компании молодых атлетов, оравших вразнобой «Под крылом самолета». Турецкий совсем затосковал.
– Слава, домой поедем?
– Саня, садись, давай лучше выпьем. – Про «та-а-аких» людей он уже забыл, а возможно, это они и были.
– Поехали.
Грязнов мучительно и долго собирался с мыслями и, наконец, выдал:
– Компромисс! Как у Довлатова. На, бери ключи, заводи, а я только допою и – как штык уже с тобой. О'кей?
Турецкий выбрался на улицу, проклиная себя за то, что общению с дочерью, которое в его внутреннем рейтинге было неизмеримо выше даже приговаривания любимого коньяка «Хеннеси», он бездарно предпочел посиделкам в арбатском ресторане.
Накрапывал мелкий такой, противный дождичек, по асфальту стелился низкий белесоватый туман, было холодно и мерзко. До стоянки бежал вприпрыжку, чтобы согреться. Фонари не горели и грязновскую «Ниву» нашел с трудом.
Но тут ждала новая неприятность: «Ниву» с двух сторон окружали два джипа, «чероки» и «лендровер». Причем они стояли впритирочку, настолько близко, что дверцы грязновской машины не открывались! То есть руку в салон засунуть еще можно было, но остальное никак не проходило. Ей-богу, хоть на потолке люком обзаводись!
Чертыхаясь, Турецкий огляделся: никого, все как повымерли. И конечно, никакого Грязнова. Он либо не слишком торопится, либо вообще забыл, что пора двигать. Либо помнит, но не собирается, что самое вероятное.
Вытолкать ее, что ли? С трудом дотянулся, снял с ручника. Упираясь руками в капот, поднатужился. Но «Нива», сдвинувшись сантиметров на пять, бамкнула в очередную преграду – сзади пристроился еще один джип.
Вот же сволочи, сбил бы его бампер, к черту, так поди сбей! У джипа его самосвалом мять надо, а не грязновской старушкой – она сама после памятной встречи с министерским «кадиллаком» скорее развалится. А козлы автомобилисты из бандитских джипов надрались небось как свиньи, поди их найди теперь.
Турецкий вспомнил, как когда-то, в бурной юности, шутили с друзьями. Вреднющий кляузник сосед держал во дворе свой горбатый «Запорожец», и они вчетвером отнесли его на руках, и задвинули между двух тополей, так что ни выехать, ни вывернуть. Вышел соседушка во двор, глянул на любимого стального коня – так и сел на задницу. Ходил вокруг него, сокрушался, материл всех почем зря, даже в милицию бегал, а что милиция – посочувствовали и разошлись восвояси. А вынимать-то машину надо, не ржаветь же ей веками, пока тополя сгниют, а тополя толстые были, могучие. Вынес мужик пилу – и давай наяривать. Наяривал, наяривал – и в результате за пятьдесят рублей (деньги-то по тем временам немалые!) уговорил тех же друзей-злодеев, получавших немалое удовольствие от этой картины на ближайшей лавочке, совершить операцию обратного выноса любимого авто на руках. Как говорится, не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь.
Турецкий тоскливо огляделся еще раз. О! Вроде бы фигура под фонарем нарисовалась. Подбежал к ней скорее, пока не растаяла под дождем:
– Простите, вы мне не поможете?
Парень под фонарем, нет, скорее, мужик, бородатый, здоровый, но замученный какой-то и такой мокрый, что с ресниц капает, передернулся весь от этого «простите» и почему-то отошел в тень.
– Что?
– Вы парковщик? – проорал ему в ухо Турецкий, и крик этот эхом разнесся по безлюдной стоянке.
– Парковщик? – снова переспросил тот и еще больше задвинулся в тень.
– Я выехать не могу, меня со всех сторон приперли.
Мужик внимательно оглядел Турецкого и сказал:
– Кто припер-то? Вроде я не вижу никого…
– Да вы что, издеваетесь, – взвился следователь Генпрокуратуры, привыкший сам вести допрос. – Машину мою приперли, не выехать никак!
– А… Так бы сразу и сказали. Конечно. Вы подождите тут, я сейчас… – Он, пятясь, отступил на несколько шагов и, повернувшись, бегом понесся ко входу.
– Эй, так куда же вы? – совершенно поразился Турецкий.
– Ключи принесу. От этих джипов.
Ладно, подождем. Турецкий забрел под навес, подождал. Закурил, пытаясь отвлечься от сырости. Хмыкнул, пытаясь вспомнить, какие считалки использует дочь Нинка в ситуациях вынужденного ожидания… Нужно что-то тематическое, соответствующее моменту. Что она там такое выдавала в поликлинике, в очереди к врачу… А, вот!
Ехал мужик по дороге,
Сломал колесо на пороге.
Сколько гвоздей -
Говори поскорей!
Каких гвоздей?! Может, это к тому, подумал Турецкий, что, когда я наконец отсюда выберусь, выяснится, что мне, то есть Грязнову, шину прокололи. Нет, лучше что-нибудь жизнеутверждающее… А что Нинка, коза эдакая, говорила в кино, перед началом сеанса…
Жаба прыгала, скакала,
Чуть в болото не упала.
Из болота вышел дед -
Двести восемьдесят лет.
Раз, два, три,
Это, верно, будешь ты!
Да уж, жизнеутверждающее… А что она такое бормотала у матери, у бабушки то бишь?
В гараже стоят машины:
«Волга», «Чайка»…
Нет! Пусть будет -
В гараже стоят машины:
«Волга», «Нива», «Жигули».
От какой берешь ключи?
Отлично! От «Нивы» беру.
Но Турецкий докурил уже вторую сигарету, а парень так и не появился. Дождь между тем, надо сознаться, лил уже немилосердно.
Да пошли вы все, осточертело!
Он снова открыл дверцу грязновской «Нивы», влез рукой, выдернул с заднего сиденья свой плащ, а ключи повесил на руль. Угнать не угонят, а грабить все равно нечего. Пейджер, который Грязнов уговорил оставить, чтобы не отвлекали, правда, так у него в бардачке и остался, ну и черт с ним. Хорошо хоть, деньги в кармане и метро еще работает.