– В Плесе?
– Нет, в «Волжской».
В Плесе, живописнейшем пригороде Средневолжска, располагалась дача, на которой жило приезжее высокое начальство. Там обычно и останавливался Николай Николаевич Вербицкий. Правда, гостиница «Волжская» самая лучшая в городе, но все же…
– Давно у нас? – полюбопытствовал Глеб.
– Третий день… В командировке… Послушай, Глеб, ты не мог бы навестить старика?
– О чем речь! С удовольствием! В каком вы номере?
– Тридцать втором.
– Буду у вас через пятнадцать минут! – не дал договорить ему Ярцев.
Глеб быстренько переоделся и, досадуя, что опять обрекает Лену на одиночество, черкнул ей записку: «Фери! Приехал Вербицкий, зачем-то вызвал меня в гостиницу. Целую».
«Ничего, – успокаивал себя Глеб, спускаясь к машине, – не обидится. Должна понять. Не кто-нибудь, сам Николай Николаевич!»
По дороге в центр, к «Волжской», Глеб мучительно размышлял, зачем он понадобился Вербицкому. Тот был другом отца. Собственно, дружбы-то особой не замечалось. В свое время Вербицкий занимал должность председателя облисполкома, а Семен Матвеевич работал управляющим облсельхозтехники. Их связывала, насколько понимал Глеб, скорее уж служба. Потом Николай Николаевич перебрался в Москву, стал начальником главка и членом коллегии министерства. Наезжал в Средневолжск редко, последний раз – в прошлом году. Для отца это были счастливые дни: Ярцев-старший мечтал переехать в столицу, надеясь на помощь Николая Николаевича Вербицкого. Тот вроде обещал, но…
«Может, теперь Вербицкий вытащит отца снова хотя бы в область? – подумал Глеб. – Дай-то бог».
Единственное, что смущало Ярцева, почему начальник московского главка остановился не в Плесе? А вдруг он уже не член коллегии? Тогда…
И все же Глеб волновался, когда постучал в дверь тридцать второго номера гостиницы: он сам втайне надеялся, что знакомство с Николаем Николаевичем может сыграть роль в его, Глеба, судьбе.
– А ты, я смотрю, все такой же добрый молодец! – с улыбкой встретил Глеба столичный гость. – Располагайся.
Глеб сел в кресло, огляделся. Номер люкс производил впечатление: толстый ковер на полу, цветной телевизор, хрустальный графин со стаканом на столе, бар-холодильник. В полуоткрытую дверь была видна солидная деревянная кровать под роскошным покрывалом.
– Тоже вполне, – сказал Вербицкий, словно отвечая на невысказанный вопрос Глеба. – Дачи нынче не в моде. – И, покончив с этим, спросил: – Ну, рассказывай, как живешь?
– Спасибо, Николай Николаевич, все нормально. Вы знаете, папа…
– Знаю, знаю, – кивнул Вербицкий, – мне Копылов сказал, что он в Ольховке. У тебя в семье, надеюсь, полный порядок?
– Лично я доволен, – на всякий случай улыбнулся Глеб.
– А жена? Лена, кажется? – подмигнул Николай Николаевич.
– Да, Лена. Вы же знаете, она из Кирьянова. Инженер. А я ввел ее в круг интересных людей. Потом, у меня самого есть перспектива. На будущий год защищаюсь.
– Кандидат наук – звучит, – благосклонно кивнул Вербицкий.
– Сто семьдесят в месяц.
– Для твоего возраста весьма и весьма.
– И сразу засяду за докторскую. Мой научный руководитель считает, что материала у меня достаточно.
– А идей? – усмехнулся Николай Николаевич.
– Ну, этого добра больше чем достаточно! – прихвастнул Глеб. Впрочем, так же, как и насчет мнения Старостина о докторской диссертации Ярцева. Но почему бы не покрасоваться перед Вербицким? Для будущего… Ведь если сам себя не похвалишь, от других не дождешься. Скромность, конечно, украшает, но вот помогает ли?
– Что ж, успеха тебе, – пожелал Николай Николаевич. – Голова у тебя на месте, я всегда говорил.
Глеб слышал это впервые, и от слов Вербицкого сладостно защемило в груди. Авось!
– А вы как? – в свою очередь спросил Глеб. – Татьяна Яковлевна, Вика?
– Мы с Татьяной Яковлевной стареем. Она, как ты, наверное, знаешь, на пенсии. Я, правда, не думаю. Да и не отпустят. Ну а Вику ты увидишь завтра.
– Как? – вырвалось у Глеба.
– Как говорится, не в службу, а в дружбу – сможешь встретить ее? Она едет поездом.
– Конечно! О чем речь! – радостно закивал Ярцев, подумав, что это, вероятно, и есть причина, зачем он понадобился бывшему председателю облисполкома. – Но как же… А Новый год?
– Отпразднуем здесь. Знаешь, Глеб, как она иной раз тоскует по Средневолжску!
– Понятное дело, город детства.
Вербицкий встал, подошел к бару. Фигура Николая Николаевича была довольно смешной: длинное худое тело, узкие плечи и заметно выдающийся живот, обтянутый шерстяным спортивным костюмом с белой полосой вдоль рукавов – мода пятнадцатилетней давности.
Он достал бутылку минеральной воды, открыл и предложил гостю:
– Будешь?
– Полстаканчика, если можно, – сказал Глеб и, приняв тяжелый хрустальный стакан, осторожно поинтересовался: – Вика замужем?
Вербицкий отпил пару глотков воды, вздохнул.
– Я и сам не знаю, – как-то виновато улыбнулся он. – Дочь у нас своеобразный человек. Дитя своего времени. Мы вас плохо понимаем. Короче, увидишь, поговоришь сам. Одно гарантирую – прежнюю Вику ты не узнаешь.
Слова Вербицкого заинтересовали Глеба.
Вика… Виктория… Они учились в одной школе, только Глеб – двумя классами старше. Была худая, угловатая, с прямыми черными волосами. За ее большой рот кто-то назвал девочку Щелкунчиком. Прозвище пристало надолго.
Это теперь Глеб понимал, сколько слез, вероятно, было пролито из-за насмешек сверстников. Но тогда…
Дети жестоки. Не сознавая того, они могут причинять нестерпимую боль и обиду друг другу, которая иной раз не выветривается из души и памяти всю жизнь.
Вику даже не защищало то, что она прекрасно рисовала. Старшеклассники и те восхищались красочно оформленными стенгазетами, к которым приложила свою руку Вербицкая.
У Глеба с Викой была своя тайна. Когда он учился в десятом классе (она соответственно в восьмом), то получил от дочери предисполкома записку. Невинную по форме, но значительную по смыслу (о, Глеб уже был избалован обожанием девчонок и умел расшифровывать недомолвки!): «Не взялись бы Вы достать пригласительные билеты на концерт учащихся музыкальной школы для меня и моей подруги?»
Во-первых, Вика могла бы обратиться к нему с такой просьбой устно. Во-вторых, билеты не были проблемой. Но главное заключалось в другом. Это была записка к мальчику…
Глеб был избалован, но циником не был. Он передал в запечатанном конверте просимые билеты через посредника, но во время концерта к двум восьмиклассницам не подошел. А сколько было благодарности, призыва и в то же время смущения во взглядах Вербицкой, которые она бросала на него!
К своей чести (а Ярцев ставил себе это в заслугу), он никому никогда не говорил об этом случае. Даже отцу, который более чем прозрачно намекал сыну, что весьма желал бы дружбы между Глебом и дочерью председателя облисполкома. Сиречь, хотел бы видеть ее в своих снохах.
– Папа, – отмахивался Ярцев-младший, – да ты посмотри на нее!
– Что ты понимаешь! У Вики красивые глаза, рот…
– Рот?! – смеялся Глеб. – Ой, умру, ой, держите меня!
Летом, после того концерта, Вербицкие уехали в Москву.
С тех пор Глеб не видел Вику. А прошло уже семь лет!
Единственное, что о ней знал Глеб (из разговора отца с Николаем Николаевичем), – Вика училась в художественном институте имени Сурикова в Москве.
– И все-таки в такой праздник уезжать сюда… – Глеб с сомнением покачал головой. – Провинция – она и есть провинция. Тут даже апельсинов или мандаринов не достанешь.
– По мне, хоть бы их и век не было, – махнул рукой Николай Николаевич. – Не понимаю, что на них так бросаются? Ну что может быть лучше хорошей антоновки или семиренки! Я всегда говорю: везем за тридевять земель, с другой, можно сказать, стороны земного шара всякие там бананы, манго, папайю! А свое добро – душистое, ароматное и полезное, да-да, в тыщу раз полезнее! – яблоки, груши и другую прелесть собрать и сохранить не можем! Частник предлагает заготовителям почти бесплатно: берите, пользуйтесь! Ан нет! Для своего не хватает транспорта, тары и еще черт знает чего! Вот, ей-богу, дай мне ананас, так я откажусь от него в пользу крыжовника! – Видя, что Глеб улыбается, Вербицкий прервал свою филиппику: – Ты не согласен?
– Да нет, просто вспомнил… – сказал Ярцев. – Был когда-то такой граф Завадовский, по-моему, в начале прошлого века… Так его сын прямо-таки помешался на ананасах. Потреблял их в несметном количестве. Сырыми, вареными…
– Как вареными? – удивился Вербицкий.
– Более того, их для него даже квасили. В бочках, как капусту… А потом варили из них щи или борщ.
– Нет, ты серьезно? – все еще не верил Николай Николаевич.
– Исторический факт!
– Это же… это же стоило, наверное, кучу денег!
– Совершенно верно. Сын Завадовского умер чуть ли не в нищете!
– Да, – вздохнул Вербицкий. – Русская натура. Не остановишь. – Он усмехнулся. – Вот что, Глеб, квашеными ананасами я тебя угостить не могу. А вот ужином…
– Нет-нет, – запротестовал Ярцев. – Спасибо. Я дома…
– Ох уж эта провинциальная скромность, – недовольно заметил Николай Николаевич. – Возьмем что-нибудь легкое, перекусим. От этого не растолстеешь. Понимаешь, не люблю я есть в одиночестве. Ну как?
– Уговорили! – засмеялся Глеб.
– Вот и ладненько, – потирая руки, произнес Вербицкий. Он снял трубку, позвонил в ресторан и заказал ужин в номер. А Глеб, пока Николай Николаевич перечислял блюда, гадал, чем все-таки вызвана такая милость? Почему Вербицкий столь любезен с ним?
Вербицкий, положив трубку, продолжил разговор о дочери:
– Открою еще один секрет. Вика едет поработать на пленэре. Ну, рисовать с натуры, на воздухе. Так это у них называется.
– Знаю, – кивнул Ярцев.
– У нее талант. Не как отец говорю… Послушай, как у тебя завтра день? – неожиданно перескочил он.
– Располагайте мною сколько вам надо, – с готовностью откликнулся Ярцев.
– Ну как же… Перед Новым годом… У тебя жена, – все еще сомневался Вербицкий.
– Николай Николаевич, – обиделся Глеб, – если я говорю…
– Хорошо, хорошо, – поднял вверх руки Вербицкий. – Сможешь подбросить нас с Викой в Ольховку?
– Запросто! Я бы рекомендовал прямо к отцу.
– Я так и хотел, – улыбнулся Николай Николаевич. – Примет?
– Господи! Доставьте ему такую радость! – воскликнул Ярцев, размышляя, кокетничанье это или просто элементарная вежливость? Уж кто-кто, а Вербицкий отлично должен знать, как к нему относится Ярцев-старший, испытанный приятель и бывший подчиненный.
За ужином договорились, что Глеб заедет за Николаем Николаевичем завтра к одиннадцати часам утра. Потом они встретят Вику и сразу отправятся в Ольховку.
– Стряхну с себя московские заботы, поброжу с ружьишком по лесу, – мечтательно произнес Вербицкий. Он был заядлым охотником.
Глеб засиделся у Николая Николаевича до начала двенадцатого.
– Не мешало бы позвонить отцу, – прощаясь, сказал Глеб. – Предупредить.
– Ой, – поморщился Вербицкий, – эти пышные встречи, застолья… Я же знаю Семена Матвеевича! Мы тихо, скромненько.
Он проводил Глеба до лифта.
А когда Ярцев вернулся домой, Лена бросилась ему на шею, довольная поездкой к родителям, радостная от того, что хоть остаток вечера они проведут вместе, попивая холодное шампанское. По ее словам, отец действительно собирался в Средневолжск накануне Нового года, но теперь не приедет. И вообще до весны не выберется. Глеб сообщил, что завтра повезет Вербицких в Ольховку.
– А как же праздник? – жалобно вырвалось у Лены.
– Так в запасе целых двое суток! Успею вернуться десять раз!
– Смотри, – шутливо погрозила мужу Лена, – положит на тебя глаз московская художница.
– Вот уж чего не приходится опасаться! Ты бы видела эту страшилу!
Жена встала, подошла к нему сзади и теплыми руками обняла за шею. Ее волосы, мягкие, пушистые, пахнущие шампунем, щекотали Глеба.
– Боже мой, – не то прошептала, не то простонала Лена, – какая же я счастливая!
Он ощутил трепет молодого, жаждущего ласки тела.
– Ну? – тихо произнесла жена.
– Пойдем, – так же тихо и ласково ответил Глеб.
Ровно в одиннадцать Ярцев подкатил к гостинице «Волжская». Вербицкий, стоявший под большим бетонным козырьком, приветствовал его поднятием руки и солидно подошел к машине.
– По тебе можно сверять часы, – сказал он, довольный, устраиваясь рядом с Глебом и энергично пожимая ему руку.
Глеб отметил про себя, что Николай Николаевич одет не по-полевому. Рассчитывает на амуницию отца?
– Ну и погодка! – озираясь, сказал Вербицкий.
– Все же лучше, чем гололедица, – ответил Глеб.
С неба сыпался не то снег, не то дождь. Из-под колес автомобилей веером разлетались серые брызги. Дворники едва успевали смахивать с лобового стекла грязные потеки.
– Завтра обещали мороз. Так что гололед обеспечен.
– Но мы уже будем в Ольховке.
Так, перебрасываясь незначащими фразами, доехали до вокзала, где пришлось протомиться в ожидании опаздывающего поезда три часа. Наконец объявили прибытие московского.
Когда возле них медленно остановился мягкий вагон, Николай Николаевич радостно замахал кому-то в окне и бросился к двери.
Глеб едва поспевал за ним. Пришлось ждать, пока выйдут скопившиеся в проходе пассажиры. Потом они зашли в опустевший вагон, пахнущий цитрусовыми: все пассажиры были увешаны авоськами с апельсинами и мелкими бледными мандаринами.
– Привет, – спокойно сказала стоящая у входа в купе девушка в джинсах, высоких сапогах, меховой короткой курточке и огромной лисьей шапке.
Вербицкий запечатлел на ее полных, сочных губах нежный поцелуй, потрепал по щеке и нырнул в купе, откуда донеслось нетерпеливое радостное собачье повизгивание.
– Ну, здравствуй, Глеб! – протянула ему длинную изящную кисть незнакомка, чудесные глубокие серые глаза которой смотрели с чуть насмешливым любопытством.
– Вика! – Глеб задержал ее ладонь в своих руках, от неожиданности растеряв все слова, которые приготовил для встречи. – Сколько лет, сколько зим!
– Я тебя сразу узнала, – сказала Вика, остановив свой взгляд на его ямочке на подбородке.
– А я тебя нет, – ответил Ярцев с улыбкой. – Честное слово! Ну прямо…
Договорить ему не дали: дородная женщина с двумя чемоданами разделила их. Вика отступила в купе. И когда Глеб вошел в него, то увидел трогательную картину: Николай Николаевич расположился на сиденье, а в его колени упирался лапами лохматый пес, стараясь лизнуть хозяина в лицо. Но псу не удавалось это из-за намордника.
– Познакомься, – показала на собаку Вика. – Дик.
Услышав свое имя, пес повернул голову. Был он весь какой-то круглый, с плотным лоснящимся мехом и кольцом закрученным хвостом.
– Лайка, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Ярцев.
– Порода! – протянул Николай Николаевич, потрепав собаку по загривку.
– Носильщика, наверное, надо?
– Зачем? – деловито взялся за чемодан Глеб, обозревая немногочисленный багаж Вики. – Управимся.
– Конечно, – поддержала она, надевая на плечо зачехленное ружье и беря в руки спортивную сумку. – А ты, папа, возьми мольберт. Надеюсь, донесешь? – усмехнулась дочь.
– Мы еще можем! – бодро ответил Николай Николаевич, подхватывая деревянный плоский ящик, и, скомандовав собаке: «Рядом!» – первый двинулся к выходу.
Ярцеву помимо чемодана досталась еще целлофановая сумка с рекламой сигарет «Кент», полная огромных, чуть ли не с голову ребенка, грейпфрутов.
В машине Вербицкий сел рядом с Глебом, а Вика расположилась с собакой на заднем сиденье.
– Как мать? – поинтересовался Николай Николаевич у дочери. – Небось сердится на нас, что бросили?
– По-моему, даже довольна, – ответила Вика, не отрывая глаз от окна. – Первый Новый год не будет торчать у плиты. Ее пригласили Колокольцевы. Ты же знаешь, зимой у них на даче – прелесть!
– Еще бы! Барвиха! – Заметив, что дочь не налюбуется родным городом, Вербицкий сказал: – Средневолжск-то, а? Не узнать! Строят не хуже, чем в матушке Москве.
– Угу, – кивнула Вика, оглядывая громаду проплывающего мимо Дворца спорта. – Но я люблю набережную, Рыбачью слободу…
– Это ты сейчас увидишь, – пообещал Ярцев, сворачивая к Волге.
Слова гостьи несколько задели его: намеренно показывал Вике новые современные строения в городе, чтобы поняла, каким он стал, а ей, видишь ли, подавай провинциальные прелести.