– И вы больше не встречались?
– Нет.
– И не заходили к ней домой?
Мой вопрос его вроде бы удивил.
– Заходил ли я к ней? Признаться, я даже не уверен, что точно помню, где она живет. До похорон мы виделись лет двадцать назад. По-моему, она тогда жила где-то в Гончарном переулке.
– Вы знали, что она развелась с мужем?
– Кажется, мама что-то говорила об этом.
– Они общались?
– Нет. Но какие-то сведения до нее доходили, через общих знакомых, наверное. На похоронах у нас не было возможности побеседовать, какие-то общие фразы… в общем, я понятия не имею, как жила тетя все эти годы. И ее письмо для меня загадка.
– Но в детстве вы часто бывали у деда, по вашим собственным словам, – не унималась я, хотя было ясно: ничего ценного от Петренко мы не узнаем. – Может быть, вы слышали какие-то рассказы… или ваша мама что-то вам говорила.
– О чем? – вроде бы удивился Павел Ильич.
– О чем-то, что можно было бы счесть родовым проклятием?
Павел Ильич серьезно посмотрел на меня, потом как-то нерешительно улыбнулся, а в следующее мгновение уже тихо смеялся.
– Боюсь, что из истории моей семьи романа не получится. Понять не могу, что имела в виду тетя… Знаете, если честно, мне она показалась… немного… не в себе, одним словом.
– Чокнутой, что ли? – хмыкнула Женька.
Павел Ильич нахмурился.
– Я не стал бы называть это именно так, но… иногда одинокие женщины в ее возрасте очень увлекаются своими фантазиями. Возможно, она что-то вообразила… развод, смерть отца, ее собственное здоровье. Она сказала мне, что живет на пенсию по инвалидности. Я еще подумал, что надо бы ей помочь. Собирался позвонить, но все руки не доходили.
– Номер телефона она вам оставила?
– Да, мы обменялись телефонами. Но она мне тоже не звонила.
Я точно помнила, что в записной книжке номера телефона племянника не было. Или она не успела занести его в записную книжку, или вовсе не собиралась звонить.
– А почему вы спросили, не был ли я у нее?
– Из ее квартиры выходил мужчина, – вздохнула Женька. Кажется, разговор ее начал утомлять.
– И что? – не понял Петренко.
– Мы пытаемся установить, кто это был.
– Собственно, я с трудом представляю, чего вы хотите? – задал он вопрос, а я подумала: «Странно, что он не задал его раньше».
– Пытаемся найти вашу тетю, – вторично вздохнула подружка.
– Возможно, она не заинтересована в том, чтобы вы ее нашли.
– Возможно, – согласилась я. – Тогда письмо писать не следовало. Вы же должны понимать, что ситуация странная: это письмо и ее внезапное исчезновение.
– Ах, ну да, вы же пишете детективы, – усмехнулся он, но тут же посерьезнел. – Конечно, то, что ее нет уже… неделю, вы сказали? В самом деле странно. Но… она могла уехать куда-то, а соседи и знакомые не в курсе, потому что она просто забыла им сказать. Или не захотела.
– Однажды она уже отлучалась на три дня, – кивнула Женька. – Как раз после похорон.
– Вот видите. А куда отлучалась?
– Понятия не имеем.
– Жаль, – вздохнул он. – Будем надеяться, что с тетей все в порядке и она вскоре появится.
Эту фразу я сочла сигналом, что разговор окончен. Однако Петренко вроде бы никуда не спешил, предложил еще чаю, но я от чая отказалась, поднялась и кивнула Женьке.
– Павел Ильич, извините, что отняли у вас время.
– Что вы, речь идет о моей тете. Кстати, как вы считаете, может, мне следует обратиться в милицию? В конце концов, человек не показывается дома… Хотя не знаю, что скажу им…
– Не беспокойтесь, в милиции мы уже были, – ответила Женька. Он чуть приподнял брови и изрек: «Н-да?», после чего кивнул. – Соседка заявление написала.
– Неужели все так серьезно? – развел он руками. На это мы ничего отвечать не стали и направились к выходу. – Я вам очень благодарен, – вдруг заявил он. – В наше время не часто встретишь людей, готовых откликнуться… – На что мы там откликнулись, я так и не узнала, потому что Петренко резко сменил тему: – Я вот что подумал: а не поужинать ли нам вместе? – Взгляд его, обращенный ко мне, а затем и к Женьке, прозрачно намекал, что ничего общего с благодарностью его предложение не имеет. – Как вы? – застенчиво спросил он; застенчивость ему так же удавалась, как Женьке скромность.
– Если муж возражать не будет, я не против, – кивнула я. Женька закатила глаза, но тут же улыбнулась еще шире.
– Надо подумать, – пропела она. На раздумье ушло ровно четыре секунды, после чего она кивнула: – Идея в самом деле не плоха.
– Тогда я вам позвоню, если не возражаете. Вы ведь звонили мне с мобильного? Следовательно, ваш номер у меня есть.
Он вместе с нами вышел в приемную и проводил до двери.
– Чего ты сунулась со своим мужем? – зашипела Женька, когда мы оказались в коридоре.
– Для тебя старалась, – съязвила я.
– Да? Ну тогда спасибо. – Женька почесала нос и посмотрела на меня с сомнением. – Как он тебе?
– Красавец.
– Я серьезно.
– Серьезно красавец.
– А насчет всего остального?
– Бабник.
– Печально, но это почти вне сомнений. Одни секретарши чего стоят, небось трахает их по очереди. Блин, время только зря потеряли. Петюню придушу, – буркнула она.
– За что?
– За то, что не сказал, кто здесь заправляет. «Работает в фирме», – передразнила Петю Женька. – Вот поросенок. Хотел поставить нас в идиотское положение.
– Вряд ли.
– Не защищай супостата. Значит, так. Павел – мужчина очень даже ничего, опять же на ужин хотел пригласить, за что боженьке спасибо, однако для нашего дела он, боюсь, совершенно бесполезен.
Я пожала плечами.
– Чего молчишь? – не унималась Женька.
– С годовым бюджетом, который парень нам озвучил, битый час потратить на разговор с какими-то девицами…
– Мы красавицы, – обиделась Женька.
– Само собой. Но все равно странно. Допустим, так легко на встречу он согласился потому, что у него с твоим Альбертом дела, – кстати, узнай какие на всякий случай. Но, сообразив, с чем мы пожаловали, он был просто обязан нас поскорее выставить.
– Вдруг в нем сильно развиты родственные чувства? Что, бабник не может быть хорошим семьянином? Ой, что-то я не то сморозила… дедушку любит, портрет в кабинете держит.
– Вот именно. Это тоже странно.
– Почему? Там президент, мама и дед, по-моему, хорошая компания. Ты же помнишь, что он рассказывал: собирался навестить деда, но не собрался, тот взял да и помер, у Петренко чувство вины, то да се… ну и поставил фотку. И с нами трепался, потому что видел в этом свой долг. Хороший парень, одним словом.
Я пожала плечами, не зная, что возразить. Потом покосилась на Женьку:
– Ты пойдешь с ним ужинать?
– Конечно. Должна же я пристроить себя в хорошие руки.
– А эти девицы?
– Уволю, – ответила Женька.
Мы вернулись к машине. Когда она пойдет ужинать с Петренко – еще вопрос, а что делать сейчас – не ясно.
– Есть идеи? – на всякий случай спросила я.
– Слушай, а может, дед на войне чего отчудил? – вдруг сказала Женька. – Пристрелил кого случайно или товарища энкавэдэшникам сдал?
Я вспомнила про паренька на фотографии и пожала плечами.
– Не знаю. Женька, – позвала я. – Вдруг наша Кошкина действительно не в себе? Написала это письмо и…
– И что?
– Уехала куда-нибудь. У психов такое бывает.
– Соседи ее психической не считают.
– Что мы, собственно говоря, надеемся узнать?
– Где сейчас Кошкина. Если она действительно уехала, то, скорее всего, туда, где была в прошлый раз.
– Не обязательно.
– Не обязательно, – согласилась Женька. – Но хотелось бы знать, чтобы проверить.
– Может, Петька прав, и мы ерундой занимаемся.
– Не зли меня.
– Хорошо. Тогда я хотела бы поговорить с ее мужем.
– Я же с ним уже встречалась, – удивилась Женька. – Ничего он не знает.
– Они прожили несколько лет, и он был знаком с ее отцом. Так ведь? По крайней мере она должна была их познакомить.
– Конечно. Только я не понимаю…
– Если мы решили, что ее исчезновение связано с отцом, то есть с некой вещью, которую Кошкина получила после его смерти… что-то должно быть в биографии старикана.
– Нет там ничего, – огрызнулась Женька. – Совершенно унылая биография. Да он на одном предприятии умудрился двадцать пять лет проработать.
– Все-таки я бы съездила в Воронеж, поговорила с женой и вообще…
– Уверена, что его жена ничегошеньки не знает. Не то бы Кошкина никогда не получила то, что она, по нашим предположениям, должна была получить.
Я пожала плечами:
– Тогда остается муж.
– Ладно, – вздохнула Женька и достала мобильный. Я лениво прислушивалась к разговору, глядя в окно. – Порядок. В половине десятого он выходит гулять с собакой, просил быть в парке рядом с его домом. Конспирация, – хихикнула подружка. – Жены он боится, как черт ладана. – Она опять хихикнула и вздохнула: – Ну, что стоим?
– Говори, куда ехать.
Женька поскребла затылок, посмотрела с печалью и сказала:
– Купаться.
Домой мы вернулись около семи, и почти сразу же позвонил Петренко.
– Я заказал столик в «Эрмитаже», – сообщил он. – Мне за вами заехать?
Женька заверила, что мы сами способны добраться, и я с удивлением поняла, что тоже приглашена на ужин.
– Дашь мне свой сиреневый костюм, – сказала Женька, разглядывая себя в зеркале.
– А я в чем пойду?
– Это мой бенефис, у тебя муж есть, если уж ты так неудачно о нем вспомнила.
Я вздохнула и пошла выбирать себе платье.
Когда я вновь появилась в комнате, Женька стояла у комода и держала в руках фотографию. Я подошла и хмуро спросила:
– Это кто?
– Кошкина. Ольга дала. Мы с ней вчера встречались.
На фотографии женщине было лет сорок. Красивое строгое лицо, губы едва тронуты улыбкой и потрясающие глаза.
– Она красавица, – сказала я.
– Точно. А мужики козлы. Таких женщин бросают.
– Она не могла иметь детей, – напомнила я.
– Все равно козлы. Вот если бы твой Ромка не мог иметь детей, ты бы его бросила?
Вопрос поверг меня в раздумья.
– Нет, – наконец ответила я. – Но я бы очень переживала.
– Вот. А он бросил.
– Женщины тоже оставляют мужчин. Ты сама скольких бросила?
– Это совсем другое. Я же замуж не выходила. А потом, они сами виноваты. Ладно, поехали, а то опоздаем.
Петренко прохаживался возле ресторана с таким видом, точно ждал свое счастье. Улыбаться стал за сто шагов, подхватил Женьку под руку, с чем я ее и поздравила. Ужин удался, в том смысле, что вино и еда были превосходны, Петренко изо всех сил старался нас развлечь, в чем преуспел, но я все равно осталась недовольна. Сколько я ни пыталась вернуть разговор к интересующей меня теме, Павел Ильич ничего нового так и не сообщил. В девять часов я заявила:
– Боюсь, мне пора, – и покосилась на Женьку.
– Тебе в самом деле так необходимо идти? – голосом ученицы младших классов спросила она.
– Сердцем я с вами, но идти придется.
– Как жаль. – Женька плотоядно посмотрела на Петренко. Может, мне показалось, но наш Казанова слегка запаниковал. И правильно. Я бы на его месте хорошенько подумала, прежде чем соблазнять мою подругу.
Выйдя из ресторана, я села в машину и отправилась на улицу Горького, где жил Кошкин. Адрес Женька дала мне еще дома. Оставила машину возле сквера и пошла по аллее, теряясь в догадках, как его узнаю. Пора ему было уже появиться. По аллее бродили собачники со своими питомцами, вяло переговариваясь друг с другом. Я прошла до конца сквера, повернула назад и тогда заметила мужчину – он только что вошел в парк, спустил с поводка белого пуделя и начал оглядываться. Я ускорила шаги.
– Владислав Николаевич? – спросила я, подходя к нему.
– Да, – ответил он, с удивлением посмотрев на меня.
– Меня зовут Анфиса. Это мне ваша жена прислала письмо.
– Вот как, – сказал он, приглядываясь ко мне.
– Извините. Евгения не смогла прийти, вы не против поговорить со мной?
– Не против. Правда, я не представляю… собственно, чего вы хотите?
– Найти вашу бывшую супругу.
– Я был в милиции, меня заверили, что ее ищут.
– Я хотела поговорить с вами о ее отце. Вы ведь были с ним знакомы?
– Конечно, я был с ним знаком. Мы прожили с первой женой пятнадцать лет и…
– Что это был за человек?
Мы не спеша шли по аллее. Кошкин, следя взглядом за пуделем, который примкнул к ватаге собак, молчал. Я уже хотела повторить свой вопрос, и тут он ответил:
– В двух словах и не скажешь. С моей точки зрения – нормальный мужик. Обыкновенный. С другой стороны… было в нем что-то… настораживающее. Может, это из-за рассказов Маши. Она считала отца виновным в смерти матери. По ее словам, он избивал жену, умерла она от опухоли мозга, что могло явиться следствием удара. В общем, я не знаю, насколько на мое собственное впечатление повлияли ее рассказы.
– Но она ведь продолжала общаться с отцом после смерти матери?
– Он почти сразу женился, его новая супруга оказалась малоприятной особой. Окончив школу, Маша уехала к брату, он был старше ее, успел закончить институт и уже работал, здесь, в нашем городе. Он был женат, имел сына. Она поступила в институт, снимала комнату, потом мы познакомились… – Он вздохнул и, нахмурившись, смотрел куда-то невидящим взглядом. Я вдруг подумала, что он, наверное, до сих пор любит свою бывшую.
Я пригляделась к нему. Довольно крупный мужчина, симпатичный, ясно, что не без образования, лицо интеллигентное. Представить его смертельно боящимся своей жены было затруднительно.
Но тут он вторично вздохнул, плечи опустились, в глазах появилась маета, и он вмиг стал похож на типичного подкаблучника. Можно было бы немного поразмышлять на данную тему, но мне не хотелось. Свою прогулку с собакой он мог прервать в любой момент, а мне еще о многом надо поговорить.
– Ее отец был на вашей свадьбе? – спросила я, чтобы вернуть его к интересующей меня теме.
– Конечно. Когда мы поженились, их отношения вроде бы наладились. По крайней мере, несколько раз в год мы непременно к нему ездили. Он тоже приезжал, довольно часто. Без супруги. Маша его жалела. Но при этом… было у нее какое-то чувство… брезгливости, что ли. Мы никогда об этом не говорили, но я видел.
– С чем это было связано, как по-вашему?
– Ее мать была красивой женщиной, при этом очень добрым, отзывчивым человеком, по крайней мере так о ней говорили все. Она была хорошей матерью и хозяйкой, в доме все сверкало чистотой… а он относился к ней безобразно. После ее смерти женился на жуткого вида бабище, которая кормила его слипшимися макаронами и знать не знала, что полы в доме надо хоть иногда мыть. А он души в ней не чаял, боялся поперек слово сказать. – Тут Кошкин опять вздохнул, возможно, вспомнил свою супругу.
– Значит, вы считаете Машины сложные отношения с отцом следствием того, что она его винила в смерти матери?
– А что же еще? – вроде бы удивился Кошкин.
– Вдруг в его жизни было нечто такое…
– Мне об этом ничего не известно. Я не очень понимаю, зачем вам ее отец.
– У нас есть повод думать, что ее состояние… назовем это беспокойством, как-то связано с его смертью. Не могла ли она что-то найти… – Договорить я не успела: белый пудель сцепился с фокстерьером, и Кошкин бросился выручать питомца. Минут пять он был занят его воспитанием, а когда успокоенный пудель потрусил рядом, Кошкин посмотрел на меня и пожал плечами:
– Честно говоря, не представляю, что она могла там найти. Особо ценных вещей в доме, насколько я помню, никогда не было, если только какие-то бумаги… Но что такого в них могло быть?
– Ее отец воевал?
– Нет, что вы. Его призвали в армию в сорок шестом году, так что войны он не застал. Служил где-то на Севере, рассказывал, что охранял немцев, пленных. Они там что-то восстанавливали, по-моему, железную дорогу. Вот он три года… Знаете, – вдруг нахмурившись, после недолгой паузы заговорил он. – Я кое-что вспомнил. Однажды, кажется, это был день рождения тестя, мы были у него в гостях: я, Маша, Илья с семьей, это Машин брат, еще какие-то люди. Степан Иванович довольно много выпил, Маша пыталась его спать уложить, но он ни в какую. Взял аккордеон, он, кстати, прекрасно играл на аккордеоне, и начал песни петь, на немецком. Очень смешно у него получалось, все хохотали, в общем, было весело, только Маша вела себя как-то нервно, смотрела на отца едва ли не со злостью. Я попытался ее успокоить, в чем дело, спрашиваю. А она: сейчас, говорит, начнет всякую чушь болтать.