Я, наверное, очень плохой человек, но выбора у меня не было. Девицу, конечно же, жаль, но она сама эту участь выбрала – никто ее не заставлял…
Так что же мне теперь делать? Не за решетку же из-за нее отправляться. Там мне вряд ли удастся уйти из жизни с достоинством. Учитывая строгости содержания, вообще не удастся…
И что тогда получится, если вспомнить о моих намерениях?
Приговорят меня из-за этой чокнутой к десяти или двадцати годам жизни?
Десять или двадцать лет жизнь эту мерзкую терпеть?!
Даже в мыслях это не-вы-но-си-мо!!!
Между прочим, могу и пожизненное схлопотать, кто знает, сколько дают за отравление дурочек – здесь я совсем несведущ. И это в то время, когда так нетерпится богу душу отдать. Да и что это за девица? Урод да и только. Родит еще таких же страшных и глупых детей – какая от них государству польза?
Нет, я не изверг, девицу, конечно, жаль, но что поделаешь? Я не виноват. Ни в чем не виноват: ни в том, что она яд мой выдула, ни в том, что это толпа свидетелей видела – ее горилла глаз с нас не спускал. А уж в том, что администратор тщательно изучил и мои права и даже паспорт вовсе нет моей вины. Если сейчас остроносенькая начнет помирать, я пропал. А вот если довезу ее до моего дома, да дам ей спокойно отойти в мир иной в моей постели, то шанс еще есть. Ночи дождусь и устрою ей, к примеру, утопление. Она же поругалась со своим гориллой, так почему не может утопиться с горя?
В общем, выбора у меня не было: надо было поскорей увозить ее с глаз людских долой.
– Кстати, – заволновался я, – а почему это ваш горилла не удивился тому, что, направляясь к Люсе, вы вернулись в ресторан?
– Я же забыла там сумочку, – глядя на меня своими огромными наивными глазами, сообщила остроносенькая. – Сумочку от Кардена.
– А что же вы тогда держите в руках? – поразился я.
Она лукаво усмехнулась:
– Не все же так наблюдательны, как вы. Сразу чувствуется, что вы умны и даже мудры, не то, что мой Вован бестолковый.
– Ах, он Вован, ваш горилла, – прозрел я, машинально отмечая, что не такая уж она остроносенькая и глупая, как мне казалось. Вполне симпатичная и разумная девушка. Черт, как жаль, что ей придется умирать!
– Между прочим, он это почувствовал – никогда меня так не ревновал, а тут ну просто взбесился! – сообщила она.
Я насторожился и, холодея, спросил:
– Что? Что он почувствовал?
Кокетничая, она призналась:
– Ну то, что вы мне понравились. Вообще-то он знает, что я балдею от красивых мужчин. Всегда напрягается, если видит рядом такого.
Я растерялся:
– Что-то не пойму, вы о ком? О ком говорите?
– Да о вас, о вас.
– Вы действительно находите меня красивым?
– Даже слишком. Для мужчины чрезмерно, поэтому так и рассвирепел мой бедный Вован. Чувствует мою слабость. Знаете, у одного смазливо лицо, у другого длинные ноги, у третьего какая-то необычайная стать, у четвертого в движениях завораживающая раскованность: не идет, а несет себя, небрежно, самоуверенно… Короче, в каждом свои навороты, так вот у вас есть сразу все. Глянешь со стороны: супермен, а не просто мужчина. Как тут не обалдеть?! – спросила она, после чего обалдел как раз я.
Нет, я знал, что совсем не урод, но за свои сорок пять ни разу не слышал в свой адрес таких дифирамбов. Вообще никаких не слышал, если не считать того бреда, который сегодня несла моя матушка в пароксизме желания женить меня на пенсионерке.
Чувствовал, как в душу закрадываются сомнения. Уж не издевается ли она? Уж не насмехается ли? Кстати, что она мелет? Как мог приревновать ко мне ее горилла-Вован, когда против него я старик: мне сорок пять, а он едва ли не вдвое моложе? Нет, она глумится надо мной!
– Послушайте, – рявкнул я, – мне сорок пять, разве вашему Вовану этого не видно?
Она усмехнулась:
– И не ему одному. Никому не видно. Гилям Шоломович! – вдруг крикнула она администратору, кивая на меня. – Как думаете, сколько лет этому мужчине?
И администратор с пристальным взглядом предположил:
– Лет тридцать пять, не больше.
И это при том, что он видел мой паспорт!
Я был потрясен.
– Видите как вы, оказывается, молоды. Выходит, всего на три года вас младше Вован, – рассмеялась остроносенькая.
Черт! Какая она остроносенькая? Что за слово дурное привязалось ко мне? Просто стыд: чушь какую порю! Где были мои глаза – сам удивляюсь. Да она же красавица! И почти влюблена в меня! Бедный Вован! Как я его понимаю!
– А как вас зовут? – спросил я, любуясь ее тонким изящным носом и пухлыми розовыми губами, очень удачно расположенными под ним.
– Лидия, – смущаясь, ответила она. Видимо было нечто чертовское в моем взгляде.
– Лидия? Очень красивое имя. И редкое.
Она удивилась:
– Неужели?
– Поверьте моему опыту, – сказал я, отводя ее подальше от ушей администратора и многозначительно лаская глазами.
– Вашему опыту? Надеюсь, он у вас большой? – чувственно прошептала она.
– Никто не жаловался, – ответил я с придыханием.
И ужаснулся своей глупости, и выругался в душе самыми последними словами. Это надо же быть такому дураку: до сорока пяти лет дожил, но так и не научился соблазнять красивых женщин. Никаких не научился.
Однако, деваться мне было некуда: время сильно поджимало, поэтому я сразу предложил:
– Может поедем ко мне?
Лидия удивилась:
– Как? Прямо сейчас?
– А к чему проволочки? – отчаянно изображая плейбоя, ляпнул я.
Лидия призадумалась. Судя по всему, предложение показалось ей заманчивым, но были проблемы.
– Нет, – с горестным вздохом отказала она, – прямо сейчас не могу. Придурок-Вован ждет меня в казино. Я ему обещала быть там через час.
– Через час? – обрадовался я. – Мы успеем! Я живу совсем рядом!
Лидия рассердилась:
– Успеем? Что?
Я смутился:
– Простите, веду себя, как болван.
Она смягчилась:
– Не ругайте себя. Сама знаю, что такое настоящая страсть. Ваше поведение простительно, но, к сожалению, я действительно не могу. Вован убьет меня, если узнает, что я уехала с вами. Понимаете, – переходя на шепот, сообщила она, – за нами возможна слежка.
По моей спине прошелся мороз. Только слежки мне не хватало. И что теперь делать? А-а, была не была, я решил идти ва-банк.
– Тогда пройдемте в мою машину, – инфернальным тоном попросил я. – У меня для вас архиважная новость.
– Говорите здесь, – возразила она.
– Нет, будет лучше, если вы перед этим присядете, – заверил я и решительно потащил ее к своему автомобилю.
Она упиралась, но не слишком энергично, поэтому минуту спустя мы оба оказались на передних сидениях моего «Вольво». Как только двери закрылись, я повернул ключ в замке зажигания и категорично выжал сцепление.
– Что происходит? – закричала она. – Вы меня похищаете?
– Вынужден это сделать, – искренне сожалея, сознался я.
– Ах вот как! Но это непросто!
И Лидия произвела попытку открыть дверь, но автоматика в моей машине работала исправно.
– Не надо глупостей, – воскликнул я. – Сегодня вы их немало сделали.
– Вы что, маньяк? – закричала она.
Должен отметить, она была в панике. Я сжалился над бедняжкой и сказал правду:
– Я честный и добрый человек, но, увы, напоил вас ядом. Вы обречены.
Глава 5
Мое сообщение не произвело на Лидию должного впечатления.
– Что за чушь? – рассердилась она. – Ничем вы меня не поили. И сейчас же остановите машину, в противном случае разобью стекло…
Она внезапно осеклась и радостно хлопнула себя по лбу:
– Ха! Вот я дура! У меня же есть газовый пистолет!
И Лидия полезла в сумочку. Я резко затормозил, с укоризной взглянул на нее и сказал:
– Вам бы сейчас о душе молиться, а не баловать с оружием. Я не шучу, в моем бокале был яд. Страшный яд.
Она усмехнулась:
– Почему же я до сих пор жива?
Я пожал плечами:
– Яды разные бывают: от одних погибают сей же момент, от других…
– Через сто лет, – закончила она за меня и рассмеялась.
– Напрасно хохочете. Яд концентрированный, им можно отравить всю Москву. Сам удивлен, что он так долго действует, но наука шагнула далеко… Вы и не представляете, что эти химики могут придумать. А если принять во внимание мою теорию, то и вовсе страшно становится. Коль я до такого додумался, то чем же химики хуже? Так что, дорогая, мне не до шуток.
Честное слово, думал, что вот теперь-то Лидия начнет волосы рвать на себе, она же лениво поинтересовалась:
– Вы что, ученый?
– Да, профессор и теоретик, доктор наук. Три месяца в году читаю лекции в Оксфорде, остальное время посвящаю своей теории.
– Я вам не верю, – заявила она.
– Не верите, что я профессор или что я теоретик?
– Да нет, что в бокале был яд. Зачем вам, такому, травиться?
– Какому «такому»?
– Благополучному.
Я снисходительно посмотрел на нее:
– Откуда ты знаешь, девочка, о моих бедах. Причины у меня веские, уж поверь.
Лидия тряхнула челкой и заявила:
– А я не верю!
– Ах, не веришь! Не веришь! – воскликнул я и, горячась, достал из кармана пустой флакон. – Вот! Вот, – потрясая флаконом, вопил я, – не веришь? Не веришь, а здесь был яд, а теперь, видишь, видишь, пусто…
Это смешно. К столько слабому и неубедительному аргументу я прибег от отчаяния, однако подействовал на Лидию именно он. В глазах ее появился испуг.
– Так это правда? Правда? – залепетала она и залилась слезами. – О, боже! Боже!!! Как вы жестоки! За что? За что вы меня отравили?
– Случайно. Мне очень жаль, – оправдывался я, но в конце концов разозлился и закричал: – Никто тебя, девочка, не просил хватать мой бокал! Сплошные у меня от тебя неприятности! Думаешь, счастье большое тебя тут катать?
– Но мы же никуда не едем, – всхлипывая напомнила она.
– Потому что ты угрожаешь, тратишь зря драгоценное время.
В глазах ее появилась надежда:
– Куда вы меня везли?
Я смутился и, пряча черные мысли, солгал:
– Вез вас спасать. В моем доме есть противоядие…
Лидия ахнула и закричала:
– Так почему мы стоим?! Скорей везите меня туда! Скорей! Скорей! Умоляю!
* * *
Несмотря на то, что я действительно жил совсем близко, Лидия все же успела мне запарить мозги. В подъезд я влетел, как угорелый, волоча ее за собой, – совсем забыл, что надо было для конспирации сначала подняться в квартиру самому, а потом незаметно впустить Лидию. Зачем соседям знать кто у меня в гостях.
Просто чудо, что мы никого не встретили.
Едва мы вошли в квартиру, как Лидия завыла о своей загубленной жизни.
– О, как я несчастна! Как мне не везет! – причитала она.
Я ее попросил:
– Пожалуйста, кричи потише. Соседи могут услышать тебя.
– И что за диво? – изумилась она.
– В моей квартире почти не бывает женщин, а те, которые бывают, не кричат. Соседи подумают черт-те что.
Лидия отмахнулась:
– Да ну, все правильно они подумают.
Я метнулся к холодильнику (там у меня хранятся лекарства), извлек с полки пузырек корвалолу и все содержимое вылил в бокал, добавил туда настойки пустырника, валериановых капель, подумав, плеснул полбутылки касторки. Для убедительности. И кое-чего еще, может просто воды, может соку или растительного масла.
Когда поднес Лидии эту жуткую смесь, она отшатнулась:
– Что это?
– Противоядие. Пейте быстрей.
Она понюхала и, глядя с подозрением, спросила:
– А почему оно пахнет корвалолом?
– По качану! – рассердился я. – Откуда мне знать, что тут фармацевты нахимичили? Пейте скорей, дорога каждая секунда!
Лидия испуганно тряхнула челкой, зажмурилась, брезгливо зажала нос и залпом опорожнила трехсотграммовый бокал. Я был восхищен: сам бы под расстрелом эту гадость не выпил бы.
А Лидия выпила и прилегла на диван помирать.
– Ох, – стонала она, выворачивая наизнанку мне душу, – что-то плохо, совсем плохо, видит бог, все хуже и хуже.
– Девочка моя, потерпи, скоро противоядие начнет действовать, – уговаривал я ее, нервно поглядывая на часы и отмечая, что теперь-то бедняжка скоро умрет: двести граммов касторки, плюс болтушка из карвалола, валидола и пустырника и т. д. и т. п. – это что-то! Я бы точно не выжил…
Однако, умирала Лидия как-то настораживающе долго. Я отнес ее в спальню и рискнул позвонить матери.
– Мама, я насчет яда. Ты не в курсе, он быстродействующий?
Мать поняла меня с полуслова.
– Как раз нет, – охотно пояснила она, – в том-то и дело, что первое время не действует совсем. Как бы не действует, а сам тайно ведет свою разрушительную работу.
Я в панике бросил трубку и помчался в спальню смотреть на Лидию. Она лежала на моей кровати, свернувшись калачиком и держась за живот.
«Бедная девушка, – горестно подумал я, – такая свежая, такая красивая, а внутри нее уже идет разрушительная работа. Катастрофа!»
Лидия заметила меня и сказала:
– Мне кажется, я умру.
Я рассердился:
– Глупости. Ты будешь жить, ты молода и красива.
– Нет-нет, – покачала головой она. – Противоядие не работает. После него мне стало еще хуже.
Вдруг она приподнялась и спросила:
– Вы правда считаете меня красивой?
Я хотел ей ответить, но запищал телефон. Звонили из агентства.
– Билеты заказывали? – спросил механический (то ли женский, то ли мужской) голос.
– Да, да, – заверил я.
– Один билет на автобус?
– Да, один билет на автобус.
– Все. Ждите. Завтра вам принесут.
И голос исчез, вместо него раздались гудки.
Лидия, а она, приподнявшись на локтях, напряженно вслушивалась в разговор, сразу откинулась на подушку и спросила:
– Зачем вам автобус? Вы же хотели умереть?
– Это я позже захотел, после того, как заказал билеты, понимаете, – начал оправдываться я, но она меня оборвала:
– Да ладно, какая теперь разница. Я умираю. Вместо вас.
Схватившись за голову, я нервно забегал по комнате, приговаривая:
– Как глупо, как глупо все получилось…
Лидия попросила:
– Не надо, не корите себя. Это судьба. Кому суждено утонуть, тот не сгорит. Значит пришла моя пора, а не ваша. Лучше присядьте на кровать, ко мне поближе.
Я присел и погладил ее по волосам. Она остановила мою руку и спросила:
– Как вас зовут? Мы до сих пор не познакомились.
– Почему же, я знаю как вас зовут, а меня зовут Роберт.
– Вас зовут Роберт? – удивилась она.
– Да, меня мама так назвала.
– В честь Роберта Рождественского?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Никогда ее об этом не спрашивал.
– Почему?
– Мама не терпит, когда ее перебивают.
Лидия вздохнула:
– Да, все женщины любят поговорить, но это не всегда плохо.
– Согласен, – кивнул я.
– А зачем вам автобус? – спросила она.
– Хотел уехать в деревню.
– В деревню? Зачем?
– Работать, – ответил я, собираясь этим и ограничиться, но вдруг меня понесло.
Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на эту бедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можно разговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете. Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо и убийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловался на друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжую девчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потом бесконечно искать в других женщинах – еще то испытание. Пожаловался на работу: теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видят людей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: там будут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…
Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желания иметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:
– Вы романтик.
– Видимо, да.
– Как жалко, что я не мужчина.
Я опешил:
– Почему?
– У меня был бы шанс что-то оставить после себя, например маленького человечка.
– По той же самой причине всегда завидовал женщинам, – признался я. – Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ей плевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь он целиком зависим от женщины.
– Многие не жалеют об этом, – заметила Лидия.
– Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену. Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А ее нет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себе это позволить…
– Роберт, ты чудный, чудный человек, – восхищенно прошептала Лидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.
«Что она делает? – столбенея, подумал я. – И как мне себя вести? У нас почти двадцать лет разница…»