Пока я размышлял, остроносенькая оттолкнула сидящего рядом с ней мужчину, вскочила и решительно направилась…
Что? Ко мне? Да нет, я ошибся. Нет-нет, она действительно идет ко мне, несмотря на грозные оклики своего горилоподобного друга.
«Не хватало еще в конце жизненного пути по физиономии получить, – подумал я, нехотя отставляя в сторону бокал с ядом. – Представляю, как будет ликовать мать, если этот горилла мне фингал наварит. Мать сразу воскликнет: „Ничтожество, взял и с фингалом откинул коньки. Весь в своего папочку. Все люди как люди, а этот не может даже прилично умереть“. Так скажет мать. И будет права. Нет, с фингалом умирать мне негоже».
Остроносенькая тем временем подсела к моему столу и заявила:
– Как он мне надоел!
– Готов войти в ваше положение, – поспешно откликнулся я, – но будет лучше, если вы вернетесь.
– Что?!!! К нему?!!! Не бывать тому никогда!
Между тем дружок ее даром времени не терял: он бодро разминал кулаки, окидывая нас злобным и многообещающим взглядом.
«Что такое?! – мысленно возмутился я. – Эта бабенка, говоря языком ее друга, мне портит пейзаж!»
– Послушайте, – вежливо обратился к ней я, – не хочу показаться трусом, но я и ваш жених, мы явно в разных весовых категориях. В нем не меньше ста килограммов.
– Сто двадцать, – просветила меня остроносенькая.
– А во мне только восемьдесят, – холодея, признался я. – Поэтому буду вам очень признателен, если вы пересядете за какой-нибудь другой столик.
Она уничтожила меня взглядом и воскликнула:
– Как вы смеете? Другой бы на вашем месте от счастья умер, подойти я к нему.
– Именно это сделать и собираюсь, – заверил я. – Искренне хочу умереть, а вы мне мешаете. Очень вас прошу, девушка, ведь есть же здесь и другие столики.
– Вы странный, – заключила она. – Вы хоть понимаете, от чего отказываетесь?
Я покосился на кулаки ее друга и сообщил:
– Отдаю себе трезвый отчет, потому и отказываюсь.
Она растерялась и залепетала:
– Впервые такого встречаю, другой был бы счастлив…
– Охотно верю, – воскликнул я, – но вынужден придерживаться иного мнения. Возможно, вы не в моем вкусе. К тому же, находясь в самом конце жизненного пути, практически у финиша, не хотел бы получить травму черепа и синяк под глаз. Хотелось бы уйти из жизни красивым, конечно, насколько это позволили мне матушка и природа.
Из всей моей речи девица поняла лишь одно: что она не в моем вкусе.
– Что за бред? – взбесилась она. – Зачем же вы так на меня смотрели?
– Как?
Она изобразила. Мне стало плохо. Катастрофа! Неужели я так на нее смотрел? Тогда я болван, права Светлана.
– Что-то не припомню. Когда это было? – холодно поинтересовался я.
– Когда вы бродили по залу и позже, непосредственно перед тем, как я к вам подошла, – торжествуя сообщила девица.
Теперь уже взбесился я:
– Что? На вас? Смотрел? Да на кой вы нужны мне? Особенно сейчас. Поверьте, вы оч-чень невовремя.
Я глянул на стоящий на столе бокал, полный яда, и уже спокойно добавил:
– Может безразлично в зал и глянул в последний раз, может взглядом на вас и наткнулся, но не советую это близко к сердцу принимать. Я смотрю так на всех женщин.
Остроносенькая отшатнулась:
– Вы что, кобель?
Я безучастно пожал плечами:
– Не знаю, вряд ли…
Она разъярилась:
– Тогда вы болван! Жаль, что об этом не знаете!
– Знаю, сегодня мне это уже говорили. Да, я болван. Тем более, отправляйтесь к своему другу, пока он вас не опередил и не подвалил к нашему столику. Кажется для этого он уже достаточно размял кулаки.
Сказав такое, я сам ужаснулся:
– Господи! Кулаки? Неужели ЭТО так невинно называется? Кувалды – да, а кулаки – вряд ли.
Остроносенькая удовлетворенно хмыкнула, я же ее просветил:
– Мне совсем не хотелось бы с ним сражаться, как бы красивы вы ни были. Он такой громадный. И неловкий наверняка: еще прольет мой коньяк. Вот это будет трагедия.
Остроносенькая рассмеялась:
– Ах, вот в чем дело! Ну что ж, это легко уладить.
Она вскочила и энергично направилась к своему другу – я вздохнул с облегчением и поднял бокал. Пора! Давно пора! Пора на тот свет! Господь заждался!
Набрав побольше воздуха в легкие, я зажмурил глаза и…
И бокал оказался в руках остроносенькой. Она вернулась, резво выхватила из моей руки бокал, лихо опрокинула его в себя и пояснила:
– Для храбрости!
И убежала.
Я остолбенел.
Сначала остолбенел, а потом уронил голову на стол и заплакал.
Возможно, впервые в жизни.
Плакал я долго и горько. Напасти пошли косяком: одна за другой. Фортуна меня просто возненавидела. Позор, пережитый в Париже, жег хуже огня, предательство Светланы леденило душу, отсутствие сына разрывало сердце. За всем этим маячило унижение в образе косой пенсионерки-невесты! И вот оно, новое поражение: я не сумел уйти из жизни. Не справился с таким несложным делом. Казалось бы, чего проще, налей яду в бокал и выпей, раз так тебе повезло: собственная мать подарила самый легкий способ забвения бед и позора. Так нет же, и здесь я опарафинился. Какая-то дурочка, свиристелка опередила меня…
Остроносенькая (легка на помине) вернулась и жизнерадостно сообщила:
– Дело сделано, он ушел, так что можете быть спокойны: лицо вам никто не набьет.
Тут она заметила, наконец, мою печаль и удивилась:
– Что с вами? Мужчина, неужели вы плачете?
От позора и обиды я замычал, а она рассмеялась:
– Нет, правда, вы плачете что ли? Не может быть! Ха-ха! Вы плачете? Плачете?
– Да! Да! – взревел я. – Плачу и буду плакать еще и еще, раз вас так это радует!
– Вовсе не радует, – смутилась она. – А то, что хихикаю, так это нервное. Честное слово, никогда не видела плачущего мужчину.
– Поживете с мое и не такое увидите, – заверил я.
Она удивилась:
– С ваше? А сколько вам?
– Сорок пять.
Остроносенькая отшатнулась:
– Надо же, никогда бы не подумала! Сорок пять, это полный завал! Считай – одна нога в могиле!
И тут же начала меня успокаивать:
– Но не расстраивайтесь, беда, конечно, но… Кстати, давно хочу вам сказать: вы очень красивый мужчина. По таким просто плачет! Плачет Голивуд!
Я посмотрел на нее, как на врага народа, а она всплеснула руками и затараторила:
– Когда вы прошли мимо нашего столика, я обмерла и глазам своим не поверила. У вас профиль – зашибись! Вам, наверное, надоели такие признания. Нас, красивых, и хвалят, и хвалят, и хвалят, и льстят, и льстят, и льстят. Представляю сколько вы наслушались за свои сорок пять, если я, в свои двадцать восемь уже насмотрелась…
– Послушайте, – возмутился я. – Что у вас за рот?
– Рот? А что мой рот?
Она испугалась, извлекла из сумочки зеркальце и начала себя изучать, приговаривая:
– Что у меня за рот? Рот как рот.
– Это вам так кажется, – просветил я ее, – он же у вас не закрывается.
– Ну да, – согласилась она. – Как у любой нормальной женщины.
И тут же меня упрекнула:
– Уж в свои сорок пять могли бы знать. Повидали, наверное, на своем полувеку.
И она игриво подмигнула. Захотелось ее побить, но я сдержался. Остроносенькая же нахмурилась и спросила:
– Почему вы так нелюбезны?
Меня прорвало:
– Потому что у меня одни неприятности от вас. Зачем вам понадобилось пить коньяк? Он же был для меня предназначен. Что мне делать? Не знаю теперь! Где еще я найду себе яду? Так все удачно складывалось, так мне повезло, этот флакон появился в моей жизни фантастически вовремя, словно по заказу. Моя мать… Все же она молодчина! Она меня породила, она же меня и…
Остроносенькая слушала с большим интересом, но в этом месте перебила:
– Я вас не понимаю. Совсем. Вы говорите загадками. Не могли бы выражаться ясней?
– Ясней? – вспылил я. – Куда уж ясней. Бокал пустой видите?
– Вижу, – кивнула она.
– Знаете что там было?
– Коньяк.
– А какой коньяк, знаете?
– Знаю, неплохой. Там был очень неплохой коньяк, – заверила она.
– Ха! Вот она, ваша ветреность! Одним махом выдули! Где я теперь такой возьму?
– О, боже, да здесь же и возьмете, – воскликнула она, утомленно закатывая глаза. – Не надо делать трагедию. Если хотите, сама вам куплю.
Я схватился за голову:
– Вы, девушка, не догадываетесь, как бессовестно поступили со мной: отняли у меня то, что достать не так просто. А мне это нужно позарез!
Остроносенькая разволновалась:
– Ничего не понимаю, что вы так разошлись, ведь там был всего лишь коньяк…
– Да-а, – завопил я, – там был коньяк! И не он один! Не хотел вас огорчать, но вынужден сообщить: вы без спросу выпили мой последний флакон, единственный…
И тут до меня дошло: она же отравилась! Только что отравилась! Вместо меня!
Катастрофа!
Глава 4
– Катастрофа! – завопил я, вскакивая со своего места.
– Да-да, – озабочено согласилась остроносенькая, тоже поднимаясь из-за стола и глядя куда-то поверх моей головы глазами, наполненными ужасом. – Именно так: катастрофа! Видите? Он вернулся и не один. Ничего, не бойтесь, он просто хочет, чтобы я отдала ключи, а дружки с ним для понта, для страха. Хочет ужаса на нас напустить. Ничего, я все улажу. Я сейчас. Я быстро.
И она унеслась с немыслимой скоростью.
– Постойте, – закричал я, – постойте! Вам нужно срочно к врачу! Вас еще можно спасти! Наверное…
Но она не слушала, быстро удаляясь. Естественно, я погнался за ней, но официант решительно преградил мне дорогу:
– Прошу вас немедленно заплатить.
Я воскликнул: «Мне некогда!», – собираясь его оттолкнуть и догнать девицу, но не успел: руки мои уже безжалостно крутили.
– Заплачу! Заплачу! – мгновенно согласился я и вынужден был вернуться к столу.
Там вступил в объяснения с администратором ресторана. Он настойчиво подозревал меня в воровстве и мошенничестве, требовал паспорт и убеждал, что за это надо платить втройне, я же настаивал на своей порядочности, осторожно намекая, что воры и мошенники как раз он и его хозяин – цены меню тому подтверждение. В конце концов вмешалась охрана и предъявила неопровержимые доказательства моей вины: свои кулаки. Я вынужден был показать им и паспорт, и свои права. И платить согласился…
Когда было уплачено по счету и сверх него, я вздохнул с облегчение и собрался отправиться в погоню за остроносенькой, но в этот момент зазвонил мой сотовый.
Он так редко звонит, что я даже не сразу понял – официант мне подсказал:
– Кажется, это из вашего кармана.
– Это копейки пищат, – ядовито заметил я, – плачут по тем купюрам, которые вы из меня вытряхнули.
С этими словами я прижал трубку к уху и рот мой раскрылся сам собою. И было от чего: гнусный, с противной блатнецой голос снова изрек:
– Ну ты попал, козлина! Ну ты попал!
– Простите, не понял, – начал было я, но в трубке раздались гудки.
Я растерянно уставился на официанта.
– Похоже, это не ваш день, – сказал он, сочувственно пожимая плечами.
Видимо, все мои неприятности отразились на моем лице. Думаю, выглядел я достаточно жалко, раз даже официант, этот бандит с большой дороги, меня пожалел. От таких, как я, камни стонут: еще со старыми неприятностями не успел разобраться, а уже новые назревают. Интересно, почему я козлина и куда я попал? Или на что?
Так, кажется, принято выражаться в наши дни.
Однако ломать голову над абстрактными проблемами было некогда, надо было остроносенькую спасать. Я вылетел из ресторана – она стояла на другой стороне улицы и, оживленно жестикулируя, беседовала со своим горилоподобным другом, за спиной которого маячили гиганты еще похлеще. Один из них столбенел и держал в руках мобильный, видимо собираясь отправить его во внутренний карман пиджака. Судя по всему, остроносенькая сообщала нечто ошеломительное, раз так застыл тот, с мобильным.
Одержимый желанием спасти несчастную, я, не раздумывая, бросился под колеса первого попавшегося автомобиля. Это был «Мерседес».
– Куда прешь, козлина! – раздалось, заглушая визг тормозов.
– Простите, – воскликнул я, – очень спешу!
– А-аа, вот оно что. Тогда помогу.
Мне в лоб нацелилось дуло пистолета.
– Что вы делает? – ужаснулся я.
– Ты же спешишь, – пояснил владелец «Мерседеса», – так будет быстрей. И верней. Колеса – штука ненадежная, а, как я понял, Господь уже ждет.
Он заржал и, довольный своей шуткой, сорвал с места автомобиль. Я глянул на другую сторону улицы и подумал: «Как-то подозрительно оттопыриваются карманы у этих головорезов, дружков остроносенькой. Нет ли у них оружия?»
Мне расхотелось туда идти, но все еще хотелось спасти остроносенькую. Я вернулся в ресторан и обратился к администратору:
– Раз уж я вам трижды заплатил по одному и тому же счету, не могли бы и вы оказать мне любезность?
– В чем дело? – сухо поинтересовался тот.
– Очень хотел бы поговорить с той девушкой, – я кивнул на остроносенькую, которую через стекло ресторана было неплохо видно, – но, боюсь, ее друзьям это не понравиться.
Администратор кивнул:
– Нет ничего проще.
Он набрал какой-то номер и почти мгновенно на той стороне улицы остроносенькая извлекла из сумки телефон и прижала его к уху.
– Говорите, – администратор быстро протянул мне трубку.
Я услышал ее голос:
– Але! Але! Кто это?
– Остроносе… Ой, простите, не знаю вашего имени, но мне срочно нужно с вами увидеться. Дело первостепенной важности. Безотлагательно жду вас там же.
Она изумилась:
– Кто это? Кто?
– Это тот сорокапятилетний мужчина, чей коньяк вы так беспардонно выдули каких-нибудь десять минут назад. Ну может чуть раньше… или позже…
Я задумался, подсчитывая.
– А-ааа! – обрадовалась остроносенькая. – Люська! Люська! Что ты говоришь, моя прелесть? Боже, как я рада! Не слышала тебя сто лет!
– Возможно, – ответил я, – если у вас секунда идет за год. Впрочем, так оно и есть – время работает не на вас, время ваш враг. Умоляю! – в этом месте я вскрикнул. – Умоляю вас, срочно сверните разговор со своими друзьями и поспешите ко мне, я все еще здесь, в ресторане, иначе быть беде.
– Люсенька, – затараторила остроносенькая, – так срочно я не могу, у меня неприятности: мой любимый на меня наезжает. Ну как обычно, он не прав, а я виновата. А почему бы и нет: он большой, он мужчина, у него кулаки – а что у меня? Одна глупость. Значит можно меня угнетать…
– Послушайте, – раздраженно прервал я эту дурочку, – ведете себя глупо. Конечно понимаю, пользуясь случаем, вы решили устыдить вашего гориллу. Возможно вы правы, сам не стал бы внедряться в воспитательный процесс, но тогда выйдет так, что этот горилла вам уже не понадобиться…
– Почему? – со смешком удивилась остроносенькая.
– Потому что вас у него не будет. Сейчас же идите ко мне, подробней объясню при встрече, и вы сразу со мной согласитесь.
– Люся-яя, ты меня интригуешь, – игриво пропела она и серьезно добавила: – Буду в кратчайшие сроки.
И не обманула: что-то очень быстро растолковав своему горилле, она чмокнула его в щеку, в другую и, перепорхнув через дорогу, влетела в холл ресторана.
– Что вы ему сказали? – на всякий случай поинтересовался я, с удовлетворением отмечая, что горилла и его друзья спокойненько направляются к навороченному джипу.
– Сказала, что Люська мне предлагает отпадные джинсы.
– И он вас отпустил по такой ничтожной причине? – не поверил я. – Вы же ругались. Он же проходу вам не давал, ревновал. И теперь вы хотите меня убедить, что он отпустил вас? Из-за такой ерунды?
– Сразу отпустил, потому что знает: я не переживу, если джинсы достанутся Аське. И он не переживет, – заверила остроносенькая, энергично увлекая меня в недра ресторана.
И в этот момент меня словно молнией поразило: я услышал голос матушки. «Яд жуткий! Яд смертельный! Против него нет никакого противоядия, – сказала она. – Тот, кто отравится – обречен».
– Так что же это выходит? – в отчаянии воскликнул я. – Вас совершенно нельзя спасти? Катастрофа! Как я забыл? Как я забыл?
Девица насторожилась:
– О чем вы? От чего вы собрались меня спасать?
– Так, ерунда, можете считать, что это шутка, – с напускным равнодушием отмахнулся я, а у самого мысли как челноки засновали: туда – сюда, туда – сюда.
С секунды на минуту эта несчастная богу душу начнет отдавать: мне вдруг захотелось, чтобы произошло это в моем доме.