С рождения обреченные вскорости умереть… Таких людей Наталья Ивановна чем дольше жила, тем больше видела. Впрочем, иногда человек рождался вроде бы рассчитанным на жизнь продолжительную, но потом что-то случалось с ним, а чаще с окружающим миром – реформа денежная, дефолт, очередное обвальное повышение цен… И вот однажды, когда дурь собачья, которая в России царит вокруг, везде и всюду, становится вдруг невыносимой, мозг выкидывает сигнал: «Я больше не могу! Прошу пощады!» Это совсем краткое помрачение, временная потеря контроля над собой, и если хозяин мозга спохватится, примет тревожный сигнал к сведению, то сможет выбраться из ситуации без особого ущерба. Но когда одно наслаивается на другое, будто захлестывает волна за волной… Крепко усвоила психиатр Наталья Ивановна Стрешнева: в большинстве своем люди психически больными не рождаются, а становятся ими. И от сумасшествия, как от тюрьмы да от сумы, никто не застрахован. В любой момент тебя прихватить может так, что хоть на малое время, а сдуреешь.
Да вот только что, не больше часу назад, был вызов… В студенческом общежитии двери закрывают в одиннадцать и никого не пускают. Какой-то мальчонка запоздал, ломился-ломился, но сторож то ли был излишне суров, то ли спал и стука не слышал. Тогда парень, недолго думая, решил взобраться на второй этаж и влезть в окно. Да и сорвался! Хорошо, его соседи по комнате услышали грохот, выглянули, спустились к нему и вызвали «Скорую», самую обычную. Те приехали – и руками развели. Парень стоит столбом, на слова не реагирует, дрожит дрожмя и стонет, дико поводя глазами… Перепугались коллеги, решили – сошел с ума! Быстренько вызвали психиатров. Ну что ж, приехали. Наталья Ивановна попробовала с парнем поговорить – молчит. Ну, видимо, придется в стационар везти, решила. Подошла, коснулась плеча, а он вдруг как заорет: «Больно мне, больно!» Оказалось, у него шок после падения, кратковременное умопомрачение, и по-настоящему помощь ему нужна была не психиатрическая, а хирургическая. Так что снова пришлось «Скорую» вызывать, уже третью бригаду.
– Психиатры, на выезд! – снова стукнули в дверь.
Здесь, в новом здании, не было громкой связи. Дежурная, приняв звонок, сама поднималась с первого этажа на второй, где находились комнаты отдыха, и осторожно стучалась в дверь именно той комнаты, где спала бригада, которой предстояло отправиться на выезд. Ушел в прошлое хриплый рев динамика, будившего всех – и кому надо ехать, и кому не надо. Наталья Ивановна только удивлялась, почему раньше никто до этого не додумался: прийти, постучать в дверь, тихо позвать… Дежурные, правда, жаловались, что по лестнице туда-сюда бегать приходится, но ничего, терпели.
– Да встали, встали мы, – пробормотала Наталья Ивановна, зевая, и включила лампу у изголовья. Фельдшеры, Иван и Катерина, водитель Костя быстро обувались, накидывали куртки. Каждой бригаде была отведена особая комната, без деления на мужские и женские. Все равно спали не раздеваясь. На лицах медиков, конечно, не отыщешь особого восторга, но это и не мрачные, исполненные отвращения к жизни физиономии, которые бывают у обычных людей, разбуженных среди ночи, – профессиональная привычка всегда вскакивать в полной боевой готовности!
– Что там у нас? Какой повод? – спросила Наталья Ивановна. – «Белку» кто-то поймал?
На профессиональном языке этим словом обозначают белую горячку.
– Да вроде «белки» нет, но прочего – всего понемногу, – зябко кутаясь в платок (от недосыпу всегда знобит), пробормотала дежурная. – И попытка суицида, и мания преследования… Так домашние сказали. Тяжелейшая депрессия. Женщина пятидесяти лет.
– Понятно, – вздохнула Наталья Ивановна.
Да, возраст проблемный! Причем чем проще среда, в которой эти женщины живут, тем с большей легкостью они с этими проблемами справляются. Ну ей-богу, сорокапяти-пятидесятилетняя бухгалтерша или продавщица, она же – бабушка, свекровь, по совместительству и теща, живущая с половиной своей многочисленной фамилии, а то и со всей в полном составе в трехкомнатной (хорошо, что не в двухкомнатной!) хрущобе, гораздо легче перейдет роковой возрастной рубеж, чем какая-нибудь светская дама или, как это теперь называется, бизнес-леди. Эти-то на роковых сороковых и таких же пятидесятых споткнутся совершенно железно, ведь прекрасные дамы сей возрастной категории прежде всего склонны преувеличивать «дефектность» своей внешности (по сравнению с супербогатыми отлакированными девицами из журнала «Космополитен»). И как следствие у них формируются, выражаясь профессиональным языком, реактивно-депрессивные и ипохондрические переживания («я стала толстая, седая и страшная», «жизнь прошла зря», «отныне мой удел – быть вечной клиенткой гинеколога-эндокринолога» и т. п.). Ну, а если этот самый роковой рубеж сопровождается неприятными телесными ощущениями (приливы крови к голове, головокружения, слабость, обмороки и т. д.), то у таких женщин довольно-таки часто диагностируются разнообразные истерические состояния, а то и более или менее серьезные психические расстройства. Вплоть до попыток прервать течение собственной жизни, то есть, проще говоря, покончить с собой.
Наталья Ивановна почему-то была почти уверена, что вот этакую зажиточную заполошную истеричку она и встретит сейчас в квартире 48 в доме номер 52 б по Ленинскому проспекту. И хотя она знала, что нет для врача ничего глупее, чем строить предположения (и вообще, если тебе не нравится работать круглосуточно и быть готовой в любую минуту подняться с постели, иди лучше в участковые терапевты… хотя неизвестно, кстати, что хуже: по участку бегать, а потом на приеме сидеть или по вызовам на «Скорой» мотаться), а все же не смогла Наталья Ивановна сдержать легкой усмешки, когда вскоре увидела, что совершенно не ошиблась в диагнозе, пусть и поставленном заранее.
Это была дама стройная (стройность ее подчеркивалась обтягивающими джинсами и стрейчевым черным пуловером с рукавами-раструбами), даже худая, из тех, кого с самыми лучшими чувствами называют жутким словом «подтянутая», что в определенные годы звучит как насмешка, если не как прямое оскорбление; с подкорректированными жизнью, а когда-то определенно точеными, чеканными чертами смугло-бледного лица; с огромными черными глазами, полуприкрытыми сейчас отекшими веками. Видно было, что она много плакала, тушь сохранилась только в виде черных подглазий. И все же сразу становилось ясно: она принадлежит к той категории женщин, которые следят за собой, как могут, бьются за себя, любимую, до последнего мгновения, и эти усилия в обыденной, спокойной жизни, пожалуй, себя оправдывают, но стоит даме попасть в ситуацию неуправляемую, неподконтрольную – и замаскированный возраст не просто себя выдает, но мстит сторицей.
В обыденной жизни Наталья Ивановна таким женщинам завидовала. В нештатных ситуациях – втихомолку злорадствовала над ними. Но, конечно, профессионально себя сдерживала. И сейчас ловко спрятала насмешливую улыбку при виде седины у корней черных, небрежно забранных заколкой волос.
Ну-ну…
Нижний Новгород, наши дни
– Ну и как ваши впечатления? – спросил Алексей озабоченно. – Знаете, на самом деле мне кажется, все довольно прилично прошло. На ребятишек вы произвели, кажется, очень хорошее впечатление. Я ожидал черт знает чего, но они были тише воды ниже травы. Особенно Галка меня поразила!
Да уж… Давно, а может быть, и никогда Алене не приходилось видеть такой смеси выражений в устремленных на себя женских глазах! Основным компонентом, конечно, было изумление. Да и она сама таращилась на Анжелу не без оторопи. Что бы все это значило? Розыгрыш? Недоразумение? Иван подсел к чужому столику, и эта отвязная автобусная чокалка вовсе не его невеста, не дочь Алексея? Что только не приходило, вернее, не влетало в голову Алены за это мгновение полного ступора, в который она впала! Однако до ее слуха наконец долетел голос Алексея, который представил сначала ей дочь Галину, а потом ее, Алену Дмитриеву, представил дочери… И впрямь выходило, что Анжела не кто иная, как его дочь!
Во времена незапамятные Алена очень увлекалась «Санта-Барбарой» (да и разве она одна?), поэтому, само собой, ей не могла не прийти в голову мысль о каких-то близнецах, подкидышах, о патологическом сходстве дальних, не знающих друг друга родственников… А пуркуа бы и не па. Она и сама в своих детективах и любовных романах не раз отдавала должное этой теме, так что сейчас готова была поверить: Галя – это одно существо, а Анжела – совсем другое, однако выражение глаз Гали было предельно красноречивым. Алексей, видимо, слишком обрадованный тем, что дочь с первой секунды не начала швырять в невесту красивые ресторанные тарелки, то ли не замечал ничего странного, то ли не хотел замечать, однако Иван так и шнырял глазами то на Галю, то на гостью.
Между тем около столика засуетились официанты, а Галя отодвинула стул и встала:
– Я сейчас вернусь. Никому больше не нужно в дамскую комнату?
Поскольку именно в эту комнату Алексею и его сыну вряд ли могло понадобиться, то понятно, к кому относился вопрос.
Правда, Алена совсем недавно ее посетила и делать ей там было вроде бы нечего, но очень уж выразительный взгляд бросила на нее Галя. Это было явное приглашение выйти и поговорить. Прояснить отношения.
Выяснять отношения Алена по жизни терпеть не могла, однако прояснять их – это всегда пожалуйста. Поэтому она неспешно встала, увидела беспокойство в глазах Алексея, успокаивающе улыбнулась ему, перевела взгляд на Ивана, не то смутилась, не то обрадовалась все тому же, мягко говоря, заинтересованному выражению, с которым смотрел он, и вслед за Галей вышла из зала.
Ну, так и следовало ожидать, что у барышни терпения не хватит ждать слишком долго: едва дверь захлопнулась, приглушая мелодию божественного Пьяцоллы, раздававшуюся в зале, как Галя с воинственным выражением повернулась к Алене:
– Ну? Донесли уже папашке?
– Значит, я не ошиблась, это и в самом деле вы, Анжела! – усмехнулась Алена. – А ведь у меня были, если честно, сомнения. У меня вообще-то плохая зрительная память, подумала, что случайное сходство, опять я кого-то с кем-то перепутала. А вы мне подтверждение – на блюдечке с голубой каемочкой. Спасибо, Анжела!
Разумеется, никаких сомнений у нее не было: второй такой попки, как у Гали-Анжелы, других таких блеклых глаз просто не найти если не в мире, то уж в Нижнем Новгороде точно, но ничего, пусть барышня подергается! Так ей и надо!
Выражение лица Гали было более чем забавным. Выходит, она сама себя выдала, как та унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла?
– Ч-черт… – прошипела она. – Ладно, теперь вы точно знаете. Ну и что намерены делать? Скажете отцу?
– Посмотрю на ваше поведение, – спокойно сказала Алена.
– В каком смысле? – вскинула Галя брови. – А, понимаю. Не буду ли вмешиваться в ваши с папенькой отношения? Не устрою ли вам скандал с битьем посуды: это мой отец, и я его никому не отдам? Так, что ли? То есть молчание ваше – за одобрение мое? Нет уж, торг здесь неуместен. Шантажировать меня вы не сможете: я ведь с Ашотом на маршрутке ездила по заданию редакции.
– Что?
– Что слышали. Вы что, подумали, я и правда кондуктор из автопарка? Да ничего подобного! Я журналистка. Готовлю большой материал о работе нижегородских маршрутных такси. Ну и изучаю проблему изнутри. Собираю конкретные детали, которые невозможно выдумать. Понятно вам?
Алена задумчиво посмотрела на рисковую барышню.
Что такое конкретные детали, нашей писательнице было очень даже понятно. Она эти самые детали обожала и из любви к ним частенько совершала поступки, которые, с точки зрения человека нормального, казались бы не просто чудными, но порою идиотскими и даже аморальными. Скажем, поход в публичный дом для богатых дам под видом клиентки… Зато какой роман Алена потом написала по следам этого похода, какой замечательный, забойный романчик![3]
Но Бог с ним, с романчиком. Главное, что Алена вполне могла понять журналистку, которая совершила бы такой экстремальный поступок, как устройство на работу в автопарк, ради хорошего материала. Но, глядя на Галю, она готова была вскричать, совершенно как Константин Сергеевич Станиславский: «Не верю!»
Разумеется, кричать она не стала, а проговорила нормальным человеческим голосом:
– Материал, значит, готовите? А для какой газеты?
– Для нижегородской вкладки «Аргументов и Фактов»! – с вызовом ответила Галя, она же Анжела.
– Серьезно? – ахнула Алена. – Ну, классно, вам повезло, не для какого-нибудь бульварного листка трудитесь, а для уважаемой газеты! Кстати, у меня там знакомая работает, Наташа Долгова. Знаете такую?
– Я пока не в штате, каждого-всякого знать не могу, – усмехнулась Анжела. – Только хочу туда устроиться, а пока стажерка. Это испытательный материал, понимаете? Если статья получится хорошая, меня возьмут на постоянную работу. Поэтому я стараюсь из всех сил, иду на все! Ясно вам?
– Еще как! – задумчиво кивнула Алена. – Мне все теперь совершенно ясно. Например, что вы врете как сивый мерин. Или в данном случае правильней будет сказать – как сивая кобыла?
– Что?! – так и взвилась Галя.
– То самое, – хладнокровно усмехнулась Алена. – Вас кто на работу взять собирается, курьер Ваня Пупкин? Как вы можете делать материал для газеты, мечтать устроиться туда – и не знать фамилии главного редактора? Наташа Долгова – именно что редактор нижегородской вкладки «АиФ»! Так что врете вы все насчет вашего журналистского интереса, врете! И не пытайтесь меня разубедить, потому что я прямо сейчас могу Наташе позвонить – у меня есть ее телефон, мы вместе на шейпинг ходим и вообще состоим в отличных отношениях – и узнать насчет стажерки Анжелы Стахеевой. То есть Галины, Галины Стахеевой, конечно!
Глаза вышеназванной… о, теперь это была не стоячая болотная вода, а крутой кипяток! Алена даже посторонилась чуть-чуть, чтобы не ошпарило.
– Строго говоря, – продолжила она, – дело не только в Наташе. Я сразу поняла, что вы врете. Будь это только журналистское задание, вы не боялись бы открыться отцу.
– Нет, боялась бы! – воскликнула Галя, похоже, даже не отдавая себе отчета в том, насколько нелепо звучит тут сослагательное наклонение. Еще одна гирька на чашу с надписью «contra»… – Боялась бы, потому что он этого ни за что не одобрил бы. Устроил бы скандал… Вот я и скрывала.
– Продолжаете упорствовать в своем вранье? – снисходительно поглядела на нее Алена. – А Константин Сергеевич по-прежнему кричит: «Не верю!»
– Какой Константин Сергеевич, вы что, рехнулись? – почти с ужасом уставилась на нее Галя.
– Пока нет. Но ладно, оставим товарища Станиславского в покое, – отмахнулась Алена. – Не только он вам не верит, но и я тоже. Уж очень вы перед Ашотом выслуживались там, в маршрутке. Конечно, вы можете сказать, что надо было легенду поддерживать. И даже со мной вы могли вести себя по-хамски, не дать мне выйти из маршрутки во имя все той же легенды, хотя не понимаю, где написано, что кондуктор маршрутки непременно должен во всем уподобляться водителю. А если бы он начал меня избивать, вы что, к нему присоединились бы… ради конкретных деталей? Ладно, пусть мое предположение на вашей совести останется. Или на том месте, где она теоретически должна быть. Сказать, повторяю, вы можете все, что угодно. Но ведь готовность во имя выдумки пойти на такие мерзости, на какие вы шли, характеризует вас с самой поганой стороны! Никакая легенда не могла требовать от вас так искренне меня оскорблять!
– А, вы про то, что я вас старой скандалисткой назвала? – с гаденькой улыбочкой пробормотала Галя. – Конечно, это было не слишком хорошо с моей стороны, но… Вот сейчас вы на скандалистку совсем не похожи!
Ах ты тварь…
Алена только усмехнулась. Ее давно уже не ранили такого рода булавочные уколы. Нет, точнее выражаясь, она уже давно научилась не выдавать, как сильно они ее ранят. Со стороны ничего никогда не было заметно. Тем более сейчас.