Когда принесли чайник и пиалы, мы уселись вкруговую и принялись за еду. Теперь я смогла спокойно разглядеть своих новых «сотрудниц» и пришла к выводу, что это – члены одной семьи и, возможно, сестры. Две из них и вовсе были подростками – лет четырнадцати-пятнадцати…
Каша оказалась пресной и какой-то пыльной на вкус, без соли и масла. Она с трудом шла в горло, и я чуть ли не каждую щепоть каши запивала «чаем» – таким же безвкусным отваром неизвестной мне травы. Так невкусно я еще никогда не ела!
Девчонки болтали и посмеивались, иногда, как мне казалось, надо мной, но я безразлично и размеренно отправляла в рот то очередную взятую с блюда рукой горсть каши, то очередной глоток отвара.
«Интересно, – внезапно подумала я. – А для кого я рис перебираю? Для этого Хафиза?»
Послеобеденного отдыха не было. Девчонки одна за другой волоком притащили себе по новому мешку, и я поняла, что отстаю от них чуть ли не в два раза.
До заката я успела перебрать только один мешок. Девицы отпускали в мой адрес откровенно презрительные реплики – сами они перебрали по два.
«Ну вот, – подумала я. – Нормы нет – кормить не будут… Надо было мне фарси учить, а не всякие там европейские – я бы им устроила „бабий бунт“!»
Старуха повела всех за одну из занавесей, зажгла «жирник», и здесь, почти в полном мраке, женщины начали раздеваться. «В этом доме ни для кого ужина не будет! – дошло до меня. – Тотальная диета!»
Мой бюстгальтер вызвал у дам неподдельный интерес, а когда девушки увидели и мои трусики, их глаза поразъезжались в разные стороны, как у мультяшных героев.
– Париж! – соврала я. – Смотрите! Больше до конца жизни, наверное, не увидите…
Старуха зашикала, и они поспешили под покрывала почти одетые – похоже, что на ночь они снимали только верхнюю одежду.
Я легла и почувствовала, как тоскует мое бренное тело по привычному вечернему салатику.
Я глянула на притихших своих соседок и внезапно поняла: есть только один способ что-нибудь изменить в их судьбе – хотя бы неделю кормить иначе. Может, тогда они поймут, что бывает и другая жизнь…
Три раза за ночь я просыпалась, а один раз даже сходила в сарай, к лошадям, но о том, чтобы устроить нормальную разведку, не могло быть и речи: как только я приподнималась с матраса, старуха моментально просыпалась и затаивала дыхание. Похоже, бабка за много лет собачьей жизни отработала великолепные охранные рефлексы.
Утром я поднялась раньше остальных, похвалила себя за то, что взяла в командировку не стесняющие движений брюки, вышла во двор и начала делать зарядку в духе «аэробик-стайл». И когда я почувствовала, как запело тело, как кровь дошла до каждой клеточки, сзади раздался напряженный шепот. Я приостановилась и оглянулась: весь «бабский батальон», выстроившись полукругом, с ужасом в глазах смотрел на меня. А на кровле полулежал и с интересом наблюдал за мной закутанный в халат «часовой».
– Йо-ху! – завопила я и завершила разминку простеньким сальто.
Под навесом воцарилась похоронная тишина.
– Ой-бой?! – вырвалось у самой молодой, и это получилось у нее так искренне, так радостно и удивленно, что я рассмеялась – здесь переводчик был не нужен.
На разборки к Хафизу меня потащили минуты через две.
– Что, бабка, заложила?! – поинтересовалась я у старухи, но она только яростно сверкнула глазами в ответ.
Хафиз сидел под навесом на ковре, облокотившись сразу на несколько маленьких подушечек, и пил чай. То, что это настоящий зеленый чай, мои ноздри ощутили еще за шесть-семь метров.
– Я попросил бы вас, Юлия Сергеевна, не устраивать больше подобного цирка.
Я еще раз поразилась его великолепному знанию русского языка.
– Вы где учились? – вместо ответа спросила я. – В МГУ?
– Вы поняли то, что я вам сказал? – тоже уклонился от ответа Хафиз.
– Я привыкла к здоровому образу жизни, – пожала я плечами. – Я не хочу, как они, – кивнула я головой в сторону «женской половины дома», – помереть в сорок пять лет глубокой старухой.
– Вы умрете гораздо раньше, если не будете исполнять наших простых правил.
– В первый раз слышу о каких-то особых правилах! – засмеялась я.
– Это – мое упущение. С сегодняшнего дня вам выдадут приличествующую вашему положению одежду. А это, – он указал на мои брюки, – мы сожжем…
– Ага, щ-щас! – возмутилась я.
– Пойдемте! – почти крикнул Хафиз, схватил меня за руку и потащил куда-то по коридору.
«Блин, крепкий мужик! – подумала я. – Но один на один я тебя все равно сделаю!»
– Нельзя ли полегче?! – запротестовала я, но он упрямо протащил меня куда-то на зады дома и подвел к ровной площадке.
Когда мы пришли, я все поняла. На добела выжженном солнцем, вытоптанном участке земли виднелись шесть одинаковых круглых, закрытых решетками отверстий. Это были ямы. Хафиз подвел меня к одной из них.
– Фарух! – крикнул он.
Из ямы раздался то ли стон, то ли рык.
– Здесь сидит твой соплеменник. Уже второй день, – пояснил он.
Я присела рядом с ямой и заглянула вниз. Там что-то шевельнулось.
– Соплеменник – это как? – не поняла я. – Гражданин России?
– Русский.
– А почему – Фарух?
– Он принял нашу веру.
Я встала.
– Я думала, вы с единоверцами гуманнее поступаете.
– Правила едины для всех, – с каким-то ожесточением сказал Хафиз.
– Правила-то едины, – пробурчала я себе под нос. – Вот только жрачка разная.
– Вы что-то сказали?
– Давно он стал… единоверцем?
– Уже два месяца.
– А у вас давно?
– С позапрошлого года. Как из вашей армии сбежал, так и у нас.
– А-а, – поняла я, – дезертир…
Хафиз развернулся и пошел. Я побрела следом. Этого «единоверца» можно было при случае и в союзники взять, но, честно говоря, мне не нравилось то, что он до сих пор не сбежал. Или трус, или «хвосты» в армии оставил…
Мы возвращались совсем не так, как прошли к ямам, и я отметила широкую деревянную дверь и два мужских голоса за ней. «Здесь мужская обслуга! – догадалась я. – Может быть, и охрана».
Дверь внезапно открылась, и на пороге появился «классический» душман – черный от горного солнца и запущенный от явного недостатка женского общества. Мужик оцепенело уставился на мой бюст, и Хафиз, жестко сказав что-то, потащил меня дальше по коридору.
– Надеюсь, вы поняли, почему здесь ваша одежда не подходит?! – раздраженно прошипел он.
– Да, конечно, – печально подтвердила я. – Им трудно видеть женщину.
– Да просто вы выглядите неприлично!
Я оглядела свои открытые руки.
– Вроде нормально…
– Нормально?! Вам было бы приятно, если бы мужчины ходили со спущенными штанами?!
– Не-а, – отрицательно мотнула я головой.
– Вот и им так же.
Я задумалась. Что-то Хафиз передернул, но я не могла сообразить, что именно.
Меня снова провели на женскую половину дома, вручили черный балахон и серо-желтую грубую рубаху. Я поискала карманы, но ни на балахоне, ни тем более на рубахе никаких карманов не было.
Ну и фиг с ними! – решила я. Дискета и паспорт так и лежали в бюстгальтере, а ни в брюках, ни в сумочке ничего ценного, кроме четырехсот российских рублей и польской косметики, не было.
«Эх, – сказала я себе. – Меня в части уж дня три как спохватились, поди, заявили по всей форме, и в гостинице меня нет… И Гром уже сообразил. Я-то с ним на связь не выхожу!»
Я сосредоточилась и посчитала. Получалось, что Андрей Леонидович должен был встревожиться еще вчера после обеда.
Я под зорким старушечьим приглядом не без сожаления рассталась с брюками, нацепила балахон, в котором выглядела, как нищий католический монах, и снова села за переборку риса.
«На кой черт им столько надо?! – не могла понять я. – Ну мешок! Ну ладно, семья большая! Хотя сами-то они всякую дрянь едят… Может, на праздник?»
– Эй, – повернулась я к старухе. – Зачем так много? Праздник будет, что ли? – Она непонимающе смотрела на меня. Что-то хотела сказать самая младшая из девчонок – я чувствовала, что она русский язык помнит, но дисциплина не позволяла ей сказать это самое что-то, пока не разрешено родителями.
Как я уже поняла, двуязычие было в этой семье нормой, но я фарси не знала, а из тюркских слов помнила только те, что вместе со сказками вошли в русский язык.
– Куда вам столько? – еще раз спросила я и внезапно вспомнила нужное слово. – Той?
– Той! Той! – обрадованно закивала старуха.
«Слава аллаху! Хоть какой-то контакт, – подумала я. – Какие там еще есть слова?» – но, кроме как «караван», «султан» и «гарем», ничего в голову не приходило…
Часам к четырем дня весь рис был рассортирован, и даже остатки из моего мешка девчонки дружно и удивительно поровну разделили между собой и минут за пятнадцать прикончили. Я было вздохнула, но старуха дала команду, и две молодухи вытащили из кладовки еще несколько мешков с той самой желтой крупой, кашей из которой нас и кормили, и работа началась снова.
«Интересно, – подумала я. – Что это за общежитие? На гарем не похоже. Может, они все – старухины дочери? Иначе какого черта они бы торчали в одной комнате?»
Перебирать эту крупу было не в пример легче – никаких битых зерен или камней в ней не встречалось, и нам оставалось только выбрать жесткие остья и посторонние семена. Однако что это за крупа, я, даже невзирая на свой немалый кулинарный опыт, определить так и не смогла. Редкий, видно, деликатес – даже в кулинарные книги не попал!
У меня уже сложилось общее представление о плане дома, неизвестной оставалась только его центральная часть – та, где, вероятнее всего, были комнаты самого Хафиза. Следов какой-либо охраны, кроме той, за деревянными дверьми, я не обнаружила, а значит, мне придется столкнуться только с пятью-шестью мужчинами, да и то порознь. Никаких причин оставаться здесь дольше у меня не было, пора было уходить этой же ночью.
Под вечер на женской половине появился Хафиз, и старуха подошла к нему и что-то сказала. И по тому, как она подошла, как она сказала, как она смотрела на него, я поняла, что Хафиз – ее муж! Я огляделась по сторонам и теперь только поняла: все эти пять разновозрастных девушек – все! – его дочери; они были похожи друг на дружку и на Хафиза, как листки одного дерева… Младшая подошла к отцу, и Хафиз ласково потрепал ее по щеке.
– На вас приятно смотреть, – сделала я комплимент. Хафиз улыбнулся. – Мой отец тоже рад был бы знать, что его дочь не в плену.
По лицу Хафиза пробежала волна ненависти – я сломала ему одну из немногих минут теплого семейного счастья, когда можно не думать о деньгах, возможности провалов и подставок и о том, как он поступает с ни в чем не повинной женщиной…
– Каждый заслуживает то, что имеет! – жестко обозначил он границу между собой и мной.
– Если так, то ваша страна заслужила весь этот хаос. Я права? – не удержалась я от обобщений.
– И ваша – тоже, – не без удовольствия парировал Хафиз.
– Может быть, что-то Россия и заслужила, но только не предательство таких, как вы. Сколько лет вас в Москве обучали? Пять? Шесть?
У меня не было оснований обвинять его в предательстве, но я знала: несправедливое обвинение – лучший способ сделать так, чтобы человек раскрылся.
Хафиз весь покрылся красными пятнами, и я подумала, что он сейчас или убьет меня, или умрет сам – от гнева.
– Не вам говорить о предательстве, – тихо, но с чувством произнес он.
– Это почему же?
Старуха видела, какой яростный спор сейчас происходит, и если бы могла, то давно бы меня растерзала, рассеяла по ветру, испепелила бы взглядом… Но вколоченные служебно-сторожевые рефлексы были сильнее ненависти, прекратить мои враждебные действия, пока муж не скажет «фас», она не смела.
– Разве не вы предали всех, кто в вас поверил?!
– Это вы про Беловежское соглашение, что ли? – усмехнулась я.
– Гораздо раньше. Вы пообещали жизнь без империализма, без господства капитала – не только нам – всему миру! И вам поверили… А теперь что? Вы не просто предали свою идею! Вы ее продали!
Внезапно Хафиз остановился и выскочил за плетеную занавеску: видимо, понял, что потерял самоконтроль. Женщины смотрели на меня, как на отцеубийцу.
«Смотрите-смотрите, – усмехнулась я про себя. – Раз уж деньги на свадьбы дочерям копить за счет таких, как я, не зазорно, так терпите и мое отношение!»
В этот раз старуха долго ворочалась на своем матрасе. Я поставила внутри себя «будильник» и через два часа проснулась. Заохала, схватилась за живот, немного постонала, подползла к старухе и попыталась разбудить ее, чтобы показать, как мне плохо…
Старуха мстительно захрапела.
Я попыталась встать, упала… «Осторожно, Юленька, не переборщи!»… поднялась и, охая и стеная, пошла во двор, в сторону сарая… Отмеченного мною во время зарядки на крыше охранника не было. «Спишь, наверное, сволочь!» – весело подумала я, уже почуяв в крови буйство адреналина.
Я проскользнула в коридор, беззвучно подлетела к знакомым деревянным дверям, быстро открыла их и в мгновение оказалась у изголовья душманов. Первого я «отключила» прямо во сне, второй успел проснуться, поднять голову и даже что-то пробормотать. Но и этот ничего не смог. Я распустила его рубаху на полосы, связала обоих и заткнула рты кляпами. Теперь их надо было прятать. Я схватила одного за ворот и волоком потащила к ямам – отсюда они были совсем недалеко. Решетка предательски скрипнула, и я торопливо спихнула его вниз, опустила решетку и задвинула засов. Теперь надо было доставить следующего. Я быстро вернулась в комнату охраны и потащила к яме второго. Тело плохо скользило по земле и все время цеплялось за что-нибудь, и когда я его столкнула вниз, то почувствовала сильное облегчение – я заметно выдохлась.
Сзади раздался шорох, я оглянулась и тут же оказалась под темной, путающейся в собственном халате тушей. Это явно был тот часовой, что дежурил на крыше.
«Зар-раза! Тяжеленный какой!» – я почувствовала себя совершенно беспомощной.
Но этот воин, похоже, меньше всего думал о безопасности своего хозяина. Почти невменяемый от близости вожделенного тела, он шарил в своем безразмерном халате.
«Ах ты, кобель!» – разозлилась я.
Держать меня и одновременно освобождаться от одежды ему было сложно, и он забормотал и на какой-то миг выпустил мою левую руку. Я мягко положила ее ему на рот.
– Тише, тише…
Затем легонько уперла ребро ладони в носовую перегородку и, как учили, резко нажала – на перегородку и – от себя!
Мужик замычал и, пытаясь уйти от боли, откинулся на спину рядом со мной. В следующий миг я уже сидела сверху.
– Н-на!
Душман обмяк и уже не чувствовал, ни как ему запихивают кляп, ни как вяжут руки его собственным поясным платком, ни как сваливают в яму.
– Вот видишь, как хорошо! – счастливо прошептала я. – И тащить тебя не надо.
Я огляделась и быстро помчалась обратно в спальню. Где-то в доме должен быть и четвертый душман, но мне понадобится время, чтобы его найти. Рисковать я не хотела.
Я подбежала к занавеси на дверном проеме, когда из него уже выглядывала старая ведьма. Изобразив невыносимое страдание, я прошаталась мимо и рухнула на свой матрас. «Где может быть четвертый? – пыталась сообразить я. – Может быть, у входа?»
Полежав, скрючившись, минут пятнадцать, я снова застонала, поднялась и побрела к выходу. Старуха вздохнула и, как я поняла, смирилась.
Скрывающий черты тела черный балахон был как нельзя кстати. «Не так важно, в какой цвет вы раскрашены, – говорил нам инструктор. – Важно, чтобы ваши контуры не имели привычных очертаний человеческого тела, и тогда глаз нормального „гомо сапиенс“ просто скользнет мимо».
Очередного душмана я обнаружила там, где и предполагала – у входа. Боец не спал, и мне пришлось выдержать короткую безмолвную схватку. Только в конце, когда он уже падал, автомат с грохотом ударился об утоптанную до каменного состояния землю. Я зашипела от досады, но – делать было нечего – тихо и деловито поволокла обездвиженного воина туда же, куда и остальных. Я вдруг подумала, что похожа на паучишку, делающего заготовки на будущее, и рассмеялась.