На первом допросе Малкин заявил, что ничего не помнит, ничего не знает, попал в Мавзолей случайно.
Но против него были как показания очнувшегося часового, так и мешочек, найденный во внутреннем кармане пиджака Малкина при досмотре. В мешочке обнаружились пряди волос вождя.
Несмотря на путаницу в показаниях библиографа, следствие быстро пришло к выводу, что, действуя в составе преступной банды, Малкин намеревался осквернить тело вождя, возможно, с корыстной целью торговли его волосами среди паломников.
Когда же наконец Малкин раскололся и начал давать новые показания, они были настолько безумны, что следователь с трудом сдерживал саркастический смех.
Малкин сообщил, что некая дама по имени Антонина подсунула ему коллекцию марок – альбом в американском кейсе от одного покойника. Затем, под предлогом деловых переговоров, соблазнила его в гостинице «Украина» и попросила достать для нее в картотеке отпечатки пальцев Ильича. Когда таковых в картотеке не обнаружилось, она включила его в группу захвата во главе с заместителем директора института по режиму, полковником в отставке, чтобы снять отпечатки пальцев вождя прямо в Мавзолее, что и было сделано. А потом он получил удар по голове и ничего больше не помнит. Никакой бороды у мумии он не отрывал и до кудрей не дотрагивался, и явно, что все это подложено ему в карман замом по режиму или неизвестным доктором.
При проверке обнаружилось, что Малкин лжет во всем – большом и малом.
Во-первых, в гостинице «Украина» дама по имени Антонина на третьем этаже (номер комнаты Малкин не запомнил) не останавливалась, зам по режиму в тот день не покидал своего кабинета, так как готовил доклад для отчета на городском слете ветеранов Ангольской войны с Южно-Африканской Республикой. Даже «рафик» простоял весь день на профилактике.
Никакого альбома с марками дома у Малкина не обнаружили; а если бы обнаружили, ничего бы это не изменило. На самом деле альбом Соня спрятала у своей сестры, полагая, что деньгами в наши дни не разбрасываются.
Но главное, что решило судьбу Малкина, – это была история с отпечатками пальцев.
Кому и зачем могут понадобиться отпечатки пальцев мумии?
Выдумка Малкина была неправдоподобной и даже оскорбительной для следствия.
Разумеется, его отправили на психиатрическую экспертизу, где обнаружили букет неврозов, но не зафиксировали никаких существенных отклонений от нормы.
Это возвратило следствие к первоначальной версии – корыстная попытка торговать волосами мумии.
Суда, конечно же, не было. Такой суд был бы на руку желтой западной прессе и отечественным демократам.
Малкин получил три года административной ссылки, которой у нас не существует. Где он, как он, не известно никому, кроме тех, кому положено об этом знать.
Соня за ним не поехала. Она дважды встречалась с сослуживцем Искателевым, тоже филателистом, показывала ему альбом, но не с целью продажи, а чтобы узнать, что же соблазнило ее несчастного мужа. Искателев указал ей на блок, но усомнился в его подлинности.
Когда Антонина вернулась из Кремля, она позвонила Бегишеву.
Оскар сказал:
– А ну дуй на Петровку, 38, Семенов предупрежден. Его человек в два тридцать будет ждать в проходной.
А ночью, отласкав Антонину и отдыхая с бокалом шампанского в руке (Оскар не засыпает без шампанского), он сказал Антонине, которая терпела и не задавала лишних вопросов:
– Проверили. Отпечатки совпадают.
– Какое счастье! – ответила Антонина.
Глава 1
Осень 1991 г
Каждый человек с возрастом теряет живость ума, память, способность оплодотворять ткань муравейника, называемого человечеством. Но к девяноста годам можно превратиться в сорное растение, а можно остаться обыкновенным профессором и просто талантом, если еще двадцать лет назад ты был талантом выдающимся.
Сергею Борисовичу Завадскому было почти девяносто лет от роду, позади – шестнадцать лет лагерей (в два приема), три инфаркта, больная печень, приступы меланхолии… Сергей Борисович – человек одинокий и объективно несчастный – существовал на этом свете не для завершения жизни, а по праву активной в ней необходимости. Было очевидно, что, когда он рухнет – умрет, улетит, растворится в воздухе, – это станет глубокой печалью для некоторых людей, включая Лидочку Берестову.
Одиночество Сергея было очевидно. Оно выражалось в запущенной, заваленной книгами пыльной квартире, где жили он сам, древний кот без имени и половины хвоста и странный приживальщик – подобранный где-то или полученный в наследство старик по имени Фрей. Кота и Фрея днем не было видно, и большинство посетителей Сергея даже не подозревали об их существовании. Лидочка удивилась, впервые увидев Фрея – низкорослого, нервного, лысого человека, не выносящего прямого человеческого взгляда. Галина – жена Сергея была тогда еще жива – отмахнулась от возникшего в дверях кухни и растворившегося в тени коридора приживальщика и произнесла надтреснутым благородным голосом:
– Не обращайте на него внимания, Лидочка. Он уже безвреден.
С тех пор прошло несколько лет. Тяжело и в тоске умерла Галина, которую страшила не столько собственная мучительная кончина, сколько беспомощность и одиночество мужа. Они встретились с ним под Магаданом и прожили в нежной любви почти сорок лет. Порой к Сергею забегала пожилая дочка. Она приносила полкило яблок и насиловала стиральную машину. Еще реже появлялась внучка, которая ничего не приносила, но нуждалась в деньгах, потому что содержала бездарного и наглого гитариста из ансамбля «Варианты».
Пока жила Галина, за Сергеем был уход и в доме царила строгость. Вдовствуя, Сергей одряхлел и даже усох, а кожа повисла на нем, как на шее черепахи.
И все же он остался чудесным педиатром.
…Вот он входит в переднюю пациента и начинает, стараясь не кряхтеть, раздеваться, а у малыша уже снижается температура. Он появляется в дверях комнаты, и при виде доктора микробы разбегаются из тела больного, тут же пропадает сыпь, спадает опухоль в горле и исчезает кашель.
Сергей усаживается у постели и строго спрашивает:
– На что будем жаловаться, бездельник?
И страдалец отвечает, давясь от смеха:
– Я не бездельник, я только болею.
Сергей не велел давать своего телефона чужим людям. Ему уже было трудно ходить по визитам, спотыкаясь и скользя по тротуарам запущенной, грязной Москвы. Но все равно матери и бабушки детей, которым не мог помочь никто другой, раздобывали телефон, а то и адрес, приезжали на такси, совали ему на прощание в карман конверт с деньгами и, как правило, на радостях забывали заказать такси на обратную дорогу.
Кроме того, Сергей заседал в «Мемориале», выступал с лекциями и написал чудесную книгу воспоминаний о бесконечно тяжелой и мертвой лагерной жизни. В каждой новелле Сергея далеко, в уголке обложенного ночными тучами неба, горела маленькая звездочка надежды. И это выделяло его новеллы среди всех прочих лагерных воспоминаний.
Лидочка заходила к Сергею – они соседствовали: Лидочка жила в восьмиэтажном кирпичном доме, а он – через переулок, в оставшемся по недосмотру особнячке, вернее, половине особнячка. Вторую половину заняла фотолаборатория какого-то ведомства, вечерами и ночью превращавшаяся в вертеп и одновременно кузницу левых денег. В зашторенной просторной, ослепительно освещенной бывшей гостиной особняка два патлатых жулика снимали глупых крикливых девиц для листков «Все о сексе», «Любовь для вас», «Анюта», «Обними меня правильно» и «Сексуальное большинство». В двух маленьких, освещенных красными лампами комнатах пленки тут же проявлялись и печатались. Так что перед уходом после смены девицы извивались от хохота или притворного возмущения при виде собственных ляжек и грудей. Потом обыкновенные, как текстильщицы с ночной смены, они бежали на последний автобус.
Лидочка не представляла, какого размера и планировки была квартира Сергея, хотя раньше думала, что она невелика и в ней помещаются лишь книги, которые нехотя уступают место хозяину, их единственному читателю.
Известная ей часть квартиры начиналась с махонькой прихожей, потому что парадный вход достался фотографам, а Сергею – черный. Справа от нее была комната Сергея, прямо – узкий коридор вел к уборной и кухне с выгороженной в ней ванной. Где-то там и пряталась вторая комната, или закоулок, где таился Фрей и куда порой уходил Сергей за понадобившейся книжкой, но туда Лидочку не приглашали.
Особняк все грозились то снести, то приватизировать, то превратить в памятник архитектуры. Но Сергей надеялся, что доживет в нем до конца своих дней. Они вселились туда с Галиной, как только возвратились из ссылки, и потому для Сергея особнячок был больше чем квартирой, жилплощадью.
Сергей был особенно хорош, когда собирался народ и он держал стол или концентрировал внимание черни в роли Великого Старца. Но Лидочка почти не бывала на таких сборищах, она любила его другим – тихим, старым, грустным и мудрым. На мягких дрожках его прозрачной памяти она уезжала в иные края и времена, забывая порой, что в пределах нашей цивилизации Сергей Борисович был не так уж и стар – даже революцию семнадцатого года почти проморгал, потому что увлеченно учился на первом курсе медицинского института. Но, как ни парадоксально, исковеркав жизнь Сергея, ее в то же время бесконечно удлинили лагеря и тюремные скитания. Он впервые попал в тот мир в начале тридцатых годов, когда в ГУЛАГе значительную часть составляли бывшие эсеры, кадеты, чистой воды белогвардейцы, дворяне и всякий чуждый элемент. Молодой доктор медицины оказался на нарах рядом с убеленными сединами графами и полковниками, и они поверили ему свое прошлое. Сергей, как мог, врачевал своих рассказчиков, а они и не подозревали, что имеют дело с чудом природы, память которого фотографична и прочна. Жаль, что никто из них не мог предположить, что этот Сережа будет жив и через шестьдесят лет и пронесет в себе их воспоминания, их мысли, клочки их несбывшегося бессмертия.
– Я утверждаю, – говорил он, подвинув к себе полную пепельницу и гася в кучу окурков половинку сигареты, – что не только моральные качества людей начала века, не только их умственный уровень, но и научные знания зачастую превосходили наши. Не отмахивайтесь, Лида, вы еще слишком молоды, чтобы сравнивать содержание поколений на собственном опыте, доверьтесь моему.
– Значит, атомную бомбу изобрел один алхимик из Саксонии, – сказала Лидочка, – а рентгеновские лучи придумал Вася, который крикнул своей жене, что видит ее насквозь.
– Ирония – оружие слабых, – ответил Сергей. – Вчера приходил английский издатель и подарил мне бутылку виски. Откупорим?
– Нет, вы же надеетесь сохранить ее до дня рождения.
– Не удастся. Завтра из «Мемориала» ко мне привезут мальчиков – приехали дети испанских республиканцев. Вы, конечно, не знаете, как в тридцать восьмом их спасали от ужасов фашизма?
Лидочка помнила, как и кого спасали от фашизма, но ее больше интересовал прогресс науки.
– Отказывая ученым в движении вперед, вы признаете знахарей? – упорствовала она.
– Знахарей сегодня втрое больше, чем в дни моей молодости. Тогда лечили, потому что не было сомнений в идеологической альтернативе. Либо вы поклонялись Богу, но втайне, либо мамоне, в лице большевиков, и явно. А сегодня богов стало немыслимо много. Можно поклоняться летающим тарелочкам, барабашкам, воде, заряженной колдуном со званием кандидата медицинских наук, астрологам. Вольному идиоту – воля!
Сергей закурил вновь.
Вошел Фрей в шелковом черном халате, подпоясанном армейским ремнем. Лидочка поздоровалась. Он не ответил, взял пепельницу и унес.
– Не обижайтесь, – сказал Сергей. – Фрей сегодня в плохом настроении. Он вычитал что-то мерзкое в любимой газете «Правда». Он принимает близко к сердцу парламентские перипетии и радеет за судьбы русского народа.
– Еще бы, – согласилась Лидочка. – Какое счастье, что я неграмотна.
Фрей услышал ее реплику из коридора, вернулся к двери и произнес:
– Это ложь. Я видел, как вы на днях читали. Именно в этой комнате, гражданка!
И, укорив таким образом Лидочку, он удалился, не ожидая ответа.
Сергей хотел стряхнуть пепел, но не нашел пепельницы и высыпал его в ложечку ладони.
– Мне приходилось сидеть с медиками, с физиологами, гипнотизерами, астрологами и провидцами. Но перед миской с баландой они теряли свои профессиональные качества. Потому что все они были самозванцами и не выдерживали испытания на искренность таланта.
Вернулся Фрей с пустой пепельницей и, укоризненно взглянув на Лидочку, так же бесшумно удалился. Почти сразу из глубины квартиры, которой по архитектурным законам и быть не должно, донеслась фортепьянная музыка. Кто-то ученически, но правильно играл «Аппассионату».
– Это Фрей? – спросила Лидочка.
– Он вообразил, что станет музыкантом. Что еще успеет выучиться.
– Он давно у вас живет?
– Давно. – И разъяснений не последовало. Лидочке ничего не оставалось, как ждать продолжения рассказа. И она спросила:
– Вы не устали?
– Нет, я отдыхаю с вами. Для меня теперь люди делятся на две категории. С одними я устаю, напрягаюсь и жду лишь, когда общение закончится. С другими отдыхаю, не замечая, как течет время.
– Я тоже.
Сергей улыбнулся, погасил сигарету, и Лидочка с ужасом поняла, что в пепельнице уже лежит несколько окурков, хотя Фрей принес чистую пепельницу лишь десять минут назад.
Музыка за стеной оборвалась, и тут же снова пришел Фрей. Он держал на руках черного с белой грудью полухвостого кота, и тот норовил задними лапами разодрать Фрею живот.
– Суп разогревать? – спросил Фрей.
– Как хочешь, – сказал Сергей. Было видно, как ему хочется пооткровенничать. Но судьба была сильнее – тут же в дверь позвонили, и пришла быстрая, суетливая и будто бы заботливая внучка Сергея. Фрей ее приходу был не рад, а Сергей сразу забыл о Лидочке и пошел с внучкой на кухню.
– Как вы полагаете, в каком году начнется война за Крым? – вдруг спросил Лидочку Фрей.
Она не знала, будет ли такая, и очень ее не хотела. Но догадалась, что таким образом Фрей выживает ее из дома. Она заглянула на кухню, попрощалась с Сергеем. Он помахал Лидочке рассеянно. Он влюбленно смотрел на внучку. Лидочка подумала тогда, что больше к нему не придет. Зачем?
Он позвонил на третий день и заманил ее детской просьбой:
– Возле вас, Лида, есть киоск. Там еще продают горячий лаваш?
* * *
– Мне хочется поделиться с вами своим прошлым, – сказал Сергей. – Я мало написал, понимая, что моими коллегами это будет воспринято скептически. Меня слушают только из общепринятого уважения к моей судьбе. А я этого не терплю. Теперь же я понял, как близка моя смерть… не машите на меня руками, я лучше знаю.
В коридоре что-то упало, ахнул, выругался высокий голос. Сергей замолчал, прислушиваясь.
Вошел Фрей и сказал от дверей:
– Может, не стоит об этом рассказывать?
Сергей смерил Фрея суровым взглядом, каким хозяин глядит на нагадившего кота, и неожиданно спросил:
– Ты кофе купил?
– А вы знаете, сколько ваш кофе теперь стоит, а?
Усики Фрея напыжились, торчали щеточкой под коротким носиком. Он стал похож на гневного Ленина. Правда, тонкий шрам, вертикально пересекавший правую бровь, нарушал сходство.
– У нас кончились деньги? Тогда возьми доллары, – сказал Сергей.
– Ах, оставьте! – воскликнул Фрей. – Сделки в валюте противозаконны.
Оттолкнув Фрея, в дверях появилась легко одетая девица из породы тех, что фотографировались на другой половине особняка. Непонятно только было, каким образом она проникла в квартиру Сергея. «Неужели половинки соединяются неизвестной мне дверью?» – подумала Лидочка.