– Может, отполируем пивом? – предложил я и улыбнулся заговорщицки. Подобная улыбка должна вызвать ответное понимание в любом алкоголике. Она и вызвала.
– Конечно, – он поднял руку, – девушка, принесите, пожалуйста, четыре кружки пива…
– Сразу четыре? – переспросила официантка.
– Да, мы быстро пьем. – Понимание было достигнуто.
Пока мы пили пиво, я соображал, как бы отвлечь его, чтобы растворить таблеточку. Следом за первыми четырьмя кружками он заказал еще по паре пива.
Вскоре язык у Счастливцева развязался, и разговор приобрел доверительный характер, потек свободно, как водка в рюмки.
– Самое главное, – говорил Счастливцев спустя пару часов бурных возлияний, – это справедливость для всех. Вот искореним преступность в России – и тогда заживем. Только вдумайся, Василий, какая жизнь будет. Без страха, без обмана, без зависти. Все будут счастливы. И женщины тогда будут рожать много детей. И с демографией в России все будет в порядке.
– Женщины рожают больше всего в Африке, – возразил я. – А там уровень жизни невысокий.
– При чем тут Африка? – капитан тепло улыбнулся, и я понял, что его уже повело – редко, кто мог похвастаться, что видел улыбку на лице «вечного мента». – Это же совсем другая культура.
– Вот именно. А у нас культура – один, два ребенка. Это укоренилось. Это в российских традициях. В русских традициях.
– Позволь не согласиться, – возразил Счастливцев. – До революции в семьях было по шесть-семь детей. И не только в крестьянских семьях, но и в семьях дворян. Я отлично это помню… – Он осекся.
– А каком смысле, помнишь? – удивился я.
– Я хотел сказать, знаю, – поправился капитан. – И у нас так будет. Главное, чтобы все было по справедливости. Для всех и для каждого. А преступность, – он сжал кулак, – вот у меня где будет. Всех татей под корень изведу. Всю их воровскую породу.
– Девушка, – крикнул я, – принесите еще бутылку водки. – И предложил: – За справедливость надо выпить!
– Не вижу никаких препятствий, – согласился Счастливцев. Я понял, что мне удастся напоить капитана.
– Преступность совершенно распоясалась, – говорил он, хмуря светлые брови, – дошло до того, что в нашем городе законопослушный гражданин выглядит белой вороной. Грабежи и квартирные кражи случаются ежедневно.
– Некоторые умеют себя защитить, – заметил я.
– Вынуждены. Просто потому, что власти не справляются. Воры совершенно обнаглели. Даже в мою квартиру на днях забрался какой-то негодяй. Полагаю, он сильно пожалел об этом.
Я поспешно спрятал под стол левую руку, на которой были отчетливо заметны следы стальных челюстей капкана.
Мы выпили еще по кружке пива, потом еще водки, и снова за справедливость, долженствующую воцариться в мире, затем Счастливцев заказал еще по паре пива. Мне уже не хотелось пить, но капитан настаивал. Тосты говорил он, перейдя на тихие приглушенные интонации. Или мне в пьяном угаре чудились вкрадчивые нотки в голосе заговоренного мента. Затем мы выпили за честь русских офицеров. За то, чтобы не было войны, «ибо войны в двадцатом столетии постоянно сотрясали Русь и нанесли ей непоправимый ущерб». Потом тосты пошли один за другим. Поскольку право слова перешло ко мне, то в самом конце мы пили за то, чтобы бабки были и бабы любили. Сознание мое настолько затуманилось, что я напрочь запамятовал о таблеточках и о том, что мой собутыльник сегодня должен отправиться в морг. Я вообще забыл обо всем. Зато начал делиться с объектом собственными переживаниями. Говорил, что у меня работа очень нервная, что я постоянно испытываю стресс, и дошел уже до того, что меня посещают галлюцинации, да такие жуткие, что даже телевизионный психолог не помогает. Он оказался более стойким – тащил меня на себе по коридору в наше купе, сетовал, что русские не могут культурно пить, что его это всерьез расстраивает, потому что он тоже русский, хоть и самый старый из всех русских. Эти его слова меня несколько удивили, но значения я им не придал, потому что уже мало что понимал. До такой степени не наливался даже портвейном «13».
В тамбуре мы столкнулись с проводницей.
– Следи там, чтобы не наблевал, – крикнула она вслед.
Затем мы вломились в каюту, я грохнулся мимо полки и уснул…
Под утро я проснулся с мутной головой, зато на полке. Мой сосед заботливо подобрал меня с пола. Я осознал, что наговорил вчера кучу лишнего, и самое главное, так и не добился успеха в этом сложнейшем деле. Я встал, выглянул в окно, за ним были предрассветные сумерки. Яркие зарницы освещали горизонт. А Счастливцев безмятежно спал. Беззащитный кадык манил и требовал немедленных действий.
Вчера мы, конечно, хорошо посидели, я даже проникся к «вечному менту» чем-то вроде симпатии. Но что поделаешь, мир несправедлив, и каждый должен хорошо делать свою работу.
Я аккуратно поднял полку, стараясь не шуметь. Расстегнул сумку, пошарил в ней, нащупал кобуру с пистолетом, осторожно надел на себя, накинул сверху пиджак. Если бесшумно решить проблему не получается, не будем чистоплюйствовать, воспользуемся единственной возможностью. Придется прыгать с поезда, но это несложно. Он идет медленно, будто специально, чтобы дать мне возможность сделать дело и уйти по-тихому.
«Да где же этот проклятый нож?», – подумал я. И в это самое мгновение меня кто-то схватил за плечо.
– В чем дело?! – спросил я, вздрогнув всем телом. Никак не думал, что объект проснется.
– Ты мне за все ответишь, стерва! – выдавил «вечный мент» шелестящим шепотом.
– Стерва? Я это – он. То есть я – это я! – Я резко обернулся. Счастливцева было не узнать. Страшная гримаса исказила лицо, даже не лицо, а морду… существа из кошмарных снов, вместо глаз – бельма, из перекошенного рта клочьями падает слюна, нос в складках, как у волка, подергивается. Вечный мент мотал головой, словно пытался сбросить морок.
– Не надо, – попросил я, чтобы задержать расправу, и сразу же ударил врага поддых. Я привык действовать без промедления. По опыту знал, в такой ситуации лучше опередить противника. И все равно не успел. Он перехватил руку, вывернул, а потом… подхватил меня и швырнул в окно. Я приложился ногами о столик, выбил головой толстое стекло и покатился по насыпи, ударяясь попутно то пострадавшей головой, то ушибленными ногами. И остался лежать в канаве, погрузив локти в воняющую навозом грязь. Из мыслей в травмированной голове осталась только одна: «Это пи.дец!» Да и та какая-то мутная. Всё стучалась в черепную коробку: «Впустите! Впустите!» Удар был такой силы, что я так и не понял – треснуло вагонное стекло или моя несчастная черепушка. Сознание витало где-то над телом, никак не желая в него возвращаться.
Я пролежал в канаве не меньше получаса. Наконец, понял – буду жить. Из небытия меня вернул к жизни дикий крик птицы-полуночницы: «Уа-уа-уа-а-а-а!».
Я пополз на четвереньках вверх, медленно поднялся и, шатаясь, ломанулся через лес, наугад. Догнать поезд, любыми средствами вернуть объект. Придется угнать машину. Перехвачу его на какой-нибудь станции, ворвусь в купе, и прикончу. К черту осторожность, все к черту! Вот, ведь, какая сволочь этот Андрюша Счастливцев! Я к нему, как к родному. Жрал с ним водку, беседовал, делился сокровенными мыслями. Даже про таблеточку специальную забыл на время. А он меня в окно. Ну и сволочь! Редкая сволочь! Не зря на него психиатры так обозлились. Но как его такого, скажите на милость, в органах держат?! Это же психопат, опасный сумасшедший. В желтом доме ему самое место. Прав был доктор наук Викентий Павлович Туманян. Ему бы орден на грудь и очередную научную степень.
«Через окно панельной пятиэтажки я уже вылетал, – думал я, – через окно поезда тоже, осталось только выбить головой иллюминатор в самолете».
Была надежда, что это перелесок, и я выберусь к какому-нибудь шоссе. Но лес растянулся на километры. Я все брел и брел, а вокруг шуршали шаги неведомых существ, которые неотступно следовали за мной, – видения вернулись, – и гиеной хохотал некто – то слева, то справа.
– Больше вы меня не запугаете, – пробормотал я, – я и сам большой и страшный. Мы еще посмотрим, кто кого. Вечный он, видите ли. Все равно я тебя кончу.
Когда я уже отчаялся идти наугад и захотел вернуться к железнодорожному полотну, впереди забрезжил свет, и я выбрался на небольшую полянку. Возле весело потрескивающего костерка сидел подозрительного вида тип с маленькими рожками на абсолютно лысом черепе и задумчиво глядел в огонь. Обернулся, окинул меня спокойным взглядом – глаза у незнакомца оказались красные, будто два уголька, – и сказал:
– Явился, наконец.
– Ты кто такой? – прохрипел я.
– Как кто?! – Казалось, он искренне удивился. – Ах, ну да, ты ж меня никогда не видел. В общем, так, Васисуалий. Ты сильно не тушуйся. Кричать, что ты с ума сошел, совершенно незачем. Ломиться через лес тоже. Я твой бес – искуситель. Рад познакомиться.
Незнакомец протянул ладонь, чья тыльная сторона вся поросла густым черным волосом. Я поглядел на руку дружбы «беса-искусителя» с сомнением.
– Слушай, шутник, день у меня выдался не то, чтобы очень славный. Помимо того, что меня мучит тяжелое похмелье, меня к тому же только что вышвырнули с поезда. У меня такое ощущение, будто я отбил себе мозг. Так что мне не до шуток. Ясно? Если ты сейчас же не скажешь, кто ты такой и откуда знаешь, как меня зовут, клянусь богом, всажу тебе пулю в лоб. У меня это запросто.
Я вытащил из кобуры ствол и навел на лысую голову. Но мой собеседник и не думал пугаться и умолять о пощаде. Напротив, расхохотался, словно я только что рассказал отличный анекдот.
– Клянусь богом. Это ты хорошо сказал. Подходящая поговорка для великого грешника. Такого, как ты, Васисуалий. Можно я буду тебя так называть?
– Нельзя! – вскричал я. Только сейчас я понял, кого он мне напоминает. Телевизионный психолог. То же лицо. Только у мозгоправа рогов не было. И ехидным выражением лица он никогда не отличался, сохраняя серьезность.
– Да брось ты, Васисуалий. Мы же с тобой, в некотором роде, одно целое.
Рогатый психолог подмигнул, чем вызвал во мне яростную вспышку гнева. Утратив контроль над собой, я спустил курок. Пора уже было хоть кого-нибудь убить…
Мы шли мимо темных деревень и невысоких рощиц по проселочной дороге. Рогатый временами поглядывал на меня и посмеивался. От выстрела на лбу «беса-искусителя» осталось темное пороховое пятно, пуля же не причинила ему никакого вреда. После таинственного происшествия в лесу я испытывал сильное отупение – все казалось, что сейчас проснусь, и кошмары последних дней сами по себе рассеются, канут в мутные бездны сна. Вместе с этим рогатым типом, которому я не доверял. У него была такая хитрая физиономия, что к ней так и хотелось приложиться обоими кулаками сразу. Приходилось сдерживаться – во-первых, он обещал вывести меня к шоссе (как впоследствии выяснилось – обманул), во-вторых, неразумно бить того, у кого пуля рикошетит ото лба, как от стальной плиты.
Сразу после выстрела он растянул губы в улыбке, почесал место, куда пришелся выстрел, и заявил:
– Да, Васисуалий, я воспитал тебя жестоким убийцей!
Теперь мы торопливо шагали сквозь ночной сумрак и молчали… В мистику верить все еще не хотелось. Хотя вот она, идет рядом, несет надо лбом небольшие рожки и посмеивается. Никогда не понимал людей, увлеченных подобными вещами – эзотерика, магия, демонология. На мой взгляд, все они не совсем нормальны. Да и выглядят немного пришибленными. Если вдуматься, вера в потусторонний мир может существенно разнообразить жизнь. Но если принять на веру тот факт, что потусторонний мир существует, то насколько сразу девальвируются все достижения этого мира – материальные ценности, блага, которые можно купить за деньги. Нет, я решительно отвергал и отвергаю мистическую составляющую бытия. Но как быть с бесом, похожим, как две капли воды, на телевизионного психолога? Как быть с этим лысым юрким типом, отрекомендовавшимся моим искусителем? Пистолетный выстрел не причинил ему никакого вреда. Я видел все своими глазами. Значит, потусторонний мир существует? Даже если это так, я отказываюсь в это верить. Решительно отказываюсь.
Так я размышлял, пока мы шли по темной проселочной дороге, и белесая Луна освящала наш путь.
– Меня зовут Кухериал, – прервал затянувшуюся паузу рогатый.
– По барабану, – ответил я.
– Я полагал, тебе будет интересно узнать имя своего беса-искусителя. Такая возможность далеко не каждому предоставляется при жизни. Обычно люди узнают имена беса-искусителя и ангела-хранителя уже после смерти, перед судебным чертогом.
– Вот повезло-то. Что ж ко мне ангел не явился? А вместо него ты, образина.
– И этого человека я воспитывал, растил, – обиделся бес Кухериал. – Это же я тебя от опасности оберегал. А не какой-то там ангел-хранитель. А ведь Агиросион буквально жаждал тебя прикончить, как только тебе стукнуло тринадцать. Еле уломал его оставить тебя в живых.
– Кто? – переспросил я. Среди моих знакомых людей с таким именем не числилось.
– Демон, отвечающий за смерть первенцев. Убивает только тех, кто потом совершит какое-нибудь крупное прегрешение.
– Что ты мне зубы заговариваешь?! – я резко обернулся. – Говори, что тебе от меня надо?..
– Да ничего такого, что ты не смог бы сделать, Васисуалий.
– Не смей называть меня Васисуалием, – разозлился я.
– Постараюсь, Васисуалий, – пообещал бес. Он явно издевался.
– Можешь не сомневаться. Как только я найду способ тебя убить, считай, ты уже мертв, – пообещал я.
– Ну, вот. А я надеялся, мы подружимся.
– У меня нет друзей!
– Знаю. Лучше скажи, зачем ты какой-то бабке амулет прозрения подарил?
– Ты это о чем? Ах, об этой золотой штуковине, – догадался я, – которая галлюцинации вызывает.
– Отнюдь, – возразил бес, – она позволяет зрить в суть вещей. Конечно, не все, что ты видел благодаря амулету прозрения, существовало на самом деле. Но многие существа были вполне реальны. Я полагал, тебе будет полезно видеть то же, что вижу я. Но, похоже, я переоценил человеческие силы. Ты впал в весьма предосудительное и безнравственное буйство. Разве можно так напиваться?
– Значит это ты подбросил мне эту дрянь?
– Дрянь?! Да за эту вещь любой чернокнижник отвалил бы кучу империалов. Для того чтобы ее раздобыть, мне пришлось сильно потрудиться. И как, скажи на милость, ты догадался, что для того, чтобы избавиться от воздействия амулета, надо подарить его другому человеку?
– Не знаю, – буркнул я, – интуиция.
– Нет! – вскричал Кухериал. – Это не интуиция. Это он!
– Кто это он?
– Тот, кто не хочет тебе показываться. Долго ты собираешься скрываться?! – рявкнул бес.
– Я?..
– Я не к тебе обращаюсь.
– А к кому?! – удивился я.
– Да вот к этому, который у тебя за правым плечом.
Я в недоумении обернулся. Сзади никого не было.
– Разыгрываешь?
– Нет. Просто ты пока его не видишь. Аикиль, а ну покажи свою гнусную рожу.
Я услышал слабый дребезжащий голосок:
– Что же ты делаешь?! Зачем?
– Покажи, покажи, империал дам.
Мгновение спустя передо мной предстал ангел: жалкое создание – серые крылья, словно присыпанные многовековой пылью, сморщенное личико и тусклый, едва подернутый сиянием нимб.
Бывают лица выразительные, фактурные. В них отчетливо проглядывает личность. Такие лица обожают скульпторы-монументалисты. Достаточно передать всего несколько черт из такого лица – крепкую переносицу, высокий лоб, скулы, и монумент обретает силу, устремленность в будущее. А бывает так, что и наоборот. В лице своего ангела-хранителя я немедленно прочел бесхарактерность, глупость и предрасположенность к выпивке. Подтверждая мои умозаключения, он громко икнул, прикрыв рот пухлой ладошкой:
– Извиняюсь! Портвейн.
– Аикиль, – представил новоявленного божьего слугу Кухериал.
Я настороженно молчал.
– Твой ангел-хранитель, – поведал рогатый, – прошу не любить и не жаловать. А при всяком удобном случае бить его по балде. Самый жалкий тип личности, какой только можно вообразить – продажный неудачник.