– Сегодня девять дней, как он помер, – сказала Ведана. – А мне одна товарка с пристани говорила, что на девятый день покойники приходят проститься с родными. Только мы их не видим. Как думаешь, правда?
– Кто ж его знает. Может, и приходят. Нам то неведомо.
Ветер за окном усилился. Ведана посмотрела на темное окно и непроизвольно натянула одеяло до подбородка.
– Я бы не хотела, чтобы дядька Пакомил пришел к нам, – тихо сказала она. – Не люблю мертвых.
Тетка Ирица спустила со спиц несколько петель и принялась заново вязать рядок.
– Дядька Пакомил был добрый мужик, – сказала она. – Беспутный, но добрый. Он за всю жизнь никому не сделал зла.
– Это пока он был живой, – возразила Ведана. – Но кто знает, каким он стал после смерти.
Тетка вздохнула.
– Болтаешь ты много, милая, – тихо проговорила она.
– Болтаю? А вот и нет. Да и не был он добрым. Порой так на меня смотрел, что мне не по себе делалось.
– О чем это ты? – не отрывая взгляда от спиц, спросила тетка Ирица.
– О чем, о чем, – проворчала Ведана, нахмурившись. – А то сама не знаешь. Мужики не могут на меня просто так смотреть. Вот и дядька Пакомил не мог.
– Болтаешь ты много, – снова повторила тетка Ирица равнодушным голосом.
– А вот и нет! Один раз, когда пьяный из кружала вернулся, встал у моего окна, постучал камушком и позвал тихим голосом: «Ведана, отомкни мне дверцу».
– А ты чего?
– Я? Да ничего. Сказала ему, чтобы шел спать, а то тебя кликну. Он вздохнул и ушел.
– И все?
– И все.
Тетка Ирица принялась за новый рядок, а Ведана уставилась на темный квадратик окна.
– А если он сейчас смотрит на нас в окно? – сказала она вдруг.
– Кто? – снова не поняла тетка Ирица.
– Да твой муж, дядька Пакомил.
Тетка Ирица оторвала взгляд от вязания и взглянула на окно. На какое-то мгновение ей и впрямь показалось, что чье-то бледное, темноглазое лицо приникло к окошку и тут же снова отпрянуло, растворившись в темных сумерках.
Старуха невольно прочертила в воздухе пальцем маленький охоронный знак.
– Ох, девка, – вздохнула она, – запугала ты меня совсем своей болтовней. Недоброе мерещится. Ты спи. Хорошо поспишь, завтра здоровой проснешься. Спи, а я еще немного подле тебя посижу.
Во дворе на кого-то залаяла собака. И вдруг лай оборвался, и снова наступила тишина.
– Что это там был за шум? – спросила Ведана тревожным голосом.
– Не знаю, – отозвалась старуха. – Брешет пес, а на кого – сам не знает. Ты спи, спи.
Ведана еще немного посидела, думая о своем, потом зевнула и улеглась поудобнее. Ей показалось, что она продремала всего миг, но когда она вновь открыла глаза, тетки Ирицы рядом не было. Вязание ее лежало на комоде.
– Тетка Ирица! – позвала Ведана.
Ответа не последовало. Лишь ветер гудел в оконных щелях. И вдруг что-то тихо цокнуло. Ведана вздрогнула и уставилась на окно.
– Ведана... – позвал чей-то тихий, скрипучий голос.
– Что? – Девка сжала в пальцах край одеяла и испуганно спросила: – Кто это меня зовет?
– Отомкни... – вновь проскрипел голос. – Отомкни мне дверь...
Ведана задрожала и зажмурила глаза.
– Это просто ветер, – хрипло прошептала она. – Матушка обережица, спаси твою непутевую дочку, отведи темный сглаз да дурной навет.
Она открыла глаза и уставилась на окно. Все было тихо и покойно, никаких теней, никаких шорохов. Постепенно Ведана успокоилась.
– Померещится же, – с легкой досадой прошептала она.
За шторкой, отделяющей угол Веданы от горницы, тихонько скрипнула дверь. Ведана улыбнулась и позвала:
– Тетка Ирица, это ты?
Но никто не отозвался. Ведана нахмурилась. Ей снова стало не по себе. Почти не сознавая, что делает, девка протянула руку к комоду и взяла ножик, которым днем лущила орехи.
Вдруг по комнате прошелестел холодный сквозняк, и свеча, горящая на столе, потухла. Комната погрузилась во мрак.
– Тетка Ирица, – дрогнувшим голосом позвала Ведана.
Во мраке колыхнулась занавеска, и чьи-то тихие, почти неслышные шаги зашаркали по полу.
Ведана закричала. Однако с губ ее не сорвалось ни звука, крик рванулся обратно и канул во тьме ее души, словно камень в глубоком, бездонном колодце.
Дрожа всем телом, Ведана протянула руку к столу и нашарила бронзовое огниво, подаренное одним смазливым купчиком. Попыталась выщелкнуть огонь. С первого раза у нее не получилось. Со второго между пластинами пробежала искра, и крохотный пучок сухого сена, воткнутый в щель огнива, полыхнул огнем.
Ведана зажгла свечу и положила огниво на стол. Затем повернулась к шторке, ожидая увидеть перед собой тетку Ирицу, и – окаменела.
Тетка Ирица и впрямь стояла у ее кровати. Голая, простоволосая, бледная, с обвислыми, морщинистыми грудями и испачканным грязью ртом. Все ее тело было покрыто сгустками черной жидковатой грязи, будто она только что выбралась из выгребной ямы.
Но то, что стояло рядом с теткой Ирицей, было во сто крат страшнее. Это был высокий, худой старик, одетый в сермяжный кафтан, сутулый, с бледными губами и недобрым взглядом.
– Дядька Пакомил... – выдохнула Ведана севшим от ужаса голосом.
При звуках своего имени старик вздрогнул, будто вышел из сна, медленно поднял взгляд и уставился на Ведану. Губы его медленно расползлись в улыбке.
– Ведана... – проговорил он странным, сиплым голосом.
Ужас перехватил Ведане горло. Она судорожно махнула ножиком, но мертвец поймал ее запястье и сжал его холодными пальцами. Чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди, Ведана отвернулась, чтобы не видеть мертвеца, но он схватил ее ледяными пальцами за подбородок и стал медленно и неумолимо поворачивать ее голову к себе, чтобы Ведана взглянула в его мертвое, темное лицо.
Черное облако вытекло у него изо рта и, извиваясь, как червь, устремилось к Ведане.
9
Сумерки сгустились. Небо потемнело, а воздух стал синим и словно подернулся полупрозрачной дымкой.
Во дворе ветхой избы, у тлеющего костерка, сидела на бревне баба и грела над огнем руки. Баба была так густо замотана и закутана в тряпки и телогрейки, что понять, толста она или худа, не было никакой возможности. Лица ее тоже было не видать из-за надвинутого на глаза платка. Намотанная на шею тряпка скрывала ее подбородок и нос.
Баба явно замерзла, даже на расстоянии Глеб почувствовал, как дрожит под телогрейками и тряпками ее озябшее тело.
– Эй, мать! – негромко окликнул ее Глеб. – Тут ли Ведана живет?
Баба подняла взгляд на Глеба, оглядела его с ног до головы и ответила старческим, но странным, скрипучим голосом:
– Тут. А ты кто ж будешь? Ухажер?
– Что-то вроде этого, – усмехнулся Глеб. – Дома она сейчас?
– Не знаю. Давно ее не видела. А ты взойди на крыльцо да постучи. Может, и откроет.
Глеб взошел на крыльцо, остановился у двери и прислушался. На душе у него отчего-то было тревожно.
– Чего встал-то? – басовито окликнула баба. – Иди к своей зазнобе, ходок.
Глеб поднял руку для стука, но вдруг замер. Обернулся к старухе и спросил:
– А ты откуда знаешь, что я ходок?
Несколько секунд старуха сидела молча, потом вдруг вскочила с бревна и опрометью бросилась к забору. Мгновение Глеб думал, что делать – кинуться за ней вдогонку или войти в дом.
Этого мгновения странной бабе хватило, чтобы добежать до забора и ловко перемахнуть через него.
Когда Глеб подбежал к забору и выглянул наружу, улица уже была пуста. Глеб нахмурился. Что за странная старуха? Вероятно, переодетый княжий доносчик. Их теперь, поговаривают, в городе больше, чем торговцев.
– Что же тут происходит? – тихо пробормотал Глеб, поежившись от неприятного предчувствия.
Он взглянул на избу. Изба стояла как стояла, света в окнах не было, из трубы тоненькой струйкой вился дымок.
Ладно, черт с ней, с этой старухой.
Взойдя на крыльцо, Глеб переложил берестяной факелок, купленный полчаса назад на торжке, в левую руку, а правой осторожно постучал в дверь. Потом негромко окликнул:
– Ведана!
Никто не отозвался.
Глеб снова постучал – на этот раз громче и снова позвал:
– Ведана, открой! Открой, я от Дивляна!
Но и на этот раз ответа не последовало. Тогда Глеб отошел на шаг от двери и с размаху ударил по ней ногой. Дубовый засов вылетел, и ветхая дверь распахнулась.
Глеб шагнул внутрь избы. В лицо ему тут же пахнуло странным запахом.
– Ведана! – снова окликнул он. – Не бойся! Я пришел, чтобы поговорить о Дивляне!
Ответа не последовало. Глеб достал из кармана зажигалку и запалил факел. Яркий язык пламени осветил крохотные сени. Глеб миновал сени, вошел в горницу и остановился на пороге.
На полу валялась сорванная с веревки занавеска. За занавеской стояла кровать. Ведана лежала на кровати лицом кверху, раскинув руки и ноги. Тело ее, одетое в белую ночную рубашку, высохло так, что напоминало завернутые в желтоватый пергамент кости. Одеяло было откинуто, а подол рубашки задран девке до пояса.
Но страшнее всего было лицо. Щеки запали, нос заострился, а глаза вывалились из орбит. Эти распахнутые глаза смотрели на Глеба с таким невыразимым ужасом, что по спине его пробежала ледяная волна, и он обернулся, опасаясь, что тайный враг – кем бы он ни был – стоит у него за спиной.
Однако сзади никого не было.
Глеб вновь повернулся к девке, поборол приступ тошноты и шагнул к кровати, чтобы разглядеть тело внимательнее. Он хотел зажать нос, но понял, что это не понадобится. Несмотря на ужасный вид, тело Веданы не смердело. От него исходил запах сухих трав, и Глебу этот запах показался странно и жутковато знакомым.
Он склонился над Веданой и осветил ее лицо. Губы девки были вымазаны какой-то черной дрянью, похожей на слизь.
Глеб протянул руку к ее рту и осторожно раздвинул губы. Зубы Веданы покрывал бурый налет, десны почернели и выглядели так, словно обуглились.
Запах сухой травы, исходивший от высохшего тела, вблизи казался еще гуще и насыщенней. И вдруг сердце Глеба судорожно дернулось в груди, а кулаки сжались сами собой – он узнал этот запах. Это был запах Гиблого места.
Немного поразмыслив, Глеб решил осмотреть дом, пока за окном не стемнело. А решив – тут же взялся за дело.
Однако обыск ничего не дал. Переворошив всю избу, Глеб не нашел ни тайников, ни кубышек с серебром.
Перед тем как уйти, Глеб снова подошел к топчану и снова осмотрел иссохшееся тело девушки, старательно обходя взглядом ее вытаращенные, остекленевшие глаза.
Глеб обнаружил, что ногти на ее пальцах сломаны, а некоторые – содраны. Очевидно, она пыталась защитить себя. Чуть пониже левой груди темнел синяк, и Глеб почти не сомневался, что ребро у девушки в этом месте сломано.
Опустив взгляд еще ниже, Глеб содрогнулся. Он понял, что перед тем, как прикончить Ведану, убийца изнасиловал ее. Сероватые, не слишком свежие простыни были испачканы пятнами крови. Кровь была и на бедрах Веданы, а ее промежность была разорвана.
Резкий порыв ветра сотряс окошко. По комнате пробежал сквозняк, и факел в руке Глеба потух.
– Твою мать... – тихо выругался Глеб и полез в карман за зажигалкой.
И вдруг Глеб ясно ощутил, что он в этой комнате не один. Стоило ему это почувствовать, и страх – как приступ паники – тут же ворвался в его душу, подкатил к горлу комом, заставив Глеба шумно и хрипло задышать.
Что-то стремительно и бесшумно надвигалось на него во мраке. Сжав зубы, чтобы унять охватившую тело дрожь, и положившись на свои инстинкты, Глеб выхватил меч и рубанул тьму перед собой.
Меч его с чавканьем воткнулся во что-то мягкое и вязкое. Рукоять меча сильно дернулась и выскользнула у Глеба из пальцев. И тут же кто-то навалился на Глеба и сбил его с ног.
Холодные пальцы сдавили Глебу шею, а лицо его обдало гнилостным старческим дыханием. Глеб пробовал отбиться и вырваться, но все было бесполезно. Пальцы противника все крепче сжимали его шею.
– Нет... – в ужасе прохрипел Глеб. – О, боги... Нет...
Задыхаясь и почти теряя сознание, Глеб зашарил рукой по полу, надеясь найти меч. Пальцы его наткнулись на выпавшую из кармана зажигалку. Глеб схватил зажигалку и судорожным движением выщелкнул пламя.
Язычок огня взвился вверх, озарив комнату тусклым, подрагивающим, рыжеватым светом. И в то же мгновение холодные пальцы выпустили шею Глеба. Скосив глаза, он успел заметить, как темная тень отпрянула от него и быстро переместилась к двери.
Хлопнула входная дверь, по комнате вновь пробежал ледяной сквозняк, заставив Глеба заслонить зажигалку ладонью. Затем все стихло.
Глеб сел на полу и закашлялся, морщась от боли в распухшем горле. Затем взял факел и зажег его. При свете факела он поднял с пола меч и крепко сжал его в руке.
Он не чувствовал досады из-за того, что упустил убийцу, который почти был у него в руках. Он чувствовал облегчение и радость от того, что остался жив.
Взгляд Глеба упал на большое черное пятно на полу, метрах в полутора от него. Приглядевшись, он увидел, что это не просто пятно, а ошметки черной пены. Ошметки эти с тихим чавкающим звуком таяли прямо у него на глазах, стремительно впитываясь в щели между половицами.
Глеб облизнул пересохшие от страха губы и хрипло пробормотал:
– Пора отсюда убираться.
Затем тяжело поднялся на ноги и, держа факел в одной руке, а меч в другой, зашагал к двери, уверенный, что увиденного и испытанного им в этом доме хватит на дюжину кошмарных снов.
10
Следующий день выдался солнечным. Глеб, остановившийся на постой в доме старого приятеля, проспал почти до полудня. Поднялся он с тяжелой головой и, бормоча под нос проклятия браге, олусу и хмельному сбитню, сунул ноги в поношенные ичиги.
Умылся из бадьи ледяной водой. Почистил деревянной жеваной щеточкой зубы. Затем неторопливо оделся. Кожаные штаны, рубаха, шерстяная поддевка, короткая меховая куртка, благодаря которой многие принимали его за охотника-промысловика... Сверху широкий пояс, а на нем – ножны с мечом. В заплечной кобуре – ольстра.
Довершили дело длинный суконный плащ с капюшоном, который Глеб скрепил на плече массивной медной пряжкой, и охотничья кожаная шапка.
Выйдя на улицу, Глеб набросил на голову капюшон и зашагал по дороге к торжку, весело поскрипывая утоптанным снегом. В животе урчало от голода. Вот и торжок.
Возле крайней лавки мужик в каком-то странном ватнике пытался развернуть телегу, дергая лошадку за узду. Сбруя на лошадке была гнилая – одни узлы. Видать, дела у торгового человека шли плохо.
Впрочем, были здесь и успешные торговцы. И кони у них были сытые, и сани да телеги справные. Кое-где у ворот и дверей стояли, дожидаясь хозяев, запряженные розвальни да роскошные сани с расписными задками.
На торжке Глеб сразу двинулся к лавкам с едой.
– Гляди, какой красавчик! – услышал он веселый бабий голосок. – Эй, господин хороший да пригожий, купи баранок!
Глеб повернулся и зашагал к девкам, закутанным в цветастые платки и весело щурящимся на солнце. Остановился возле одной, с лотком, на котором красовались леденцы и свежее печево.
– Откуда ты такой красивый да ладный взялся? – поинтересовалась, лукаво улыбаясь, девка. – Не видела я тебя тут раньше.
– Я не здешний, – ответил Глеб, оглядывая лоток.
– Откуда ж ты?
– Из Поморских земель.
– Эй, Милана! – окликнула девку подружка, продававшая пирожки. – Поделись красавцем!
– Сама себе ищи! – весело ответила Милана.
– Где ж таких найдешь? Красавцы стадами по улицам не ходют!
Девки засмеялись.
Глеб тоже улыбнулся. Он вдруг вспомнил о том, что Дивлян приносил сестрам баранки и леденцы, глянул на девку и спросил наудачу:
– Слушай, красавица, а ты, случайно, Дивляна-ходока не знаешь?
– Дивляна? – Милана прищурилась. – Погоди-ка... Это тот, у которого сестры-калики?
– Он самый.
Она улыбнулась, блеснув полоской белоснежных, ровных зубов.
– Как же, знаю! Раньше он на торжок часто приходил. Баранки да пряники сестрам покупал. А ты почему спрашиваешь?