Енукидзе, намеревавшийся дать грубияну достойную отповедь, открыл рот да так и замер, словно подавившись чересчур большим куском, проглотить который было ему не под силу. Во взгляде, устремленном на него, не было ненависти. Серо-голубые глаза Бондаря изучали его с холодным спокойствием. И было невозможно определить, где находится отражающийся в них заводовладелец Енукидзе, – в комфортабельном кресле лайнера или все-таки на тюремной шконке.
Суетливо освободившись от ремня безопасности, он отправился искать себе место поуютнее, а Бондарь с облегчением сомкнул веки и предался ленивым размышлениям о всякой всячине, пока не почувствовал, что уши начало закладывать от перепада давления. Самолет снижался. Зажглось табло «Не курить. Пристегнуть ремни». Под крылом раскинулись горы, похожие сверху на скомканное зеленое одеяло, над которым неведомый великан пускал клубы белого дыма. Тбилиси, рассеченный надвое узкой лентой реки, казался беспорядочной грудой мусора, оставленной тем же великаном. Плавно развернувшись над городом, самолет зашел на посадку.
Когда шасси упруго коснулись бетонной полосы, Бондарь взглянул на часы. Было 13.35 по местному времени. Московское время тут не действовало. В силу вступили иные законы, иные правила.
12
Чужеродность обстановки ощущалась на каждом шагу, но особенно остро Бондарь почувствовал себя не слишком желанным гостем, когда ему дали заполнить «Учетно-регистрационный сертификат иностранца, желающего временно иммигрировать в Грузию», состоящий из двенадцати пунктов. Бондарь, не собиравшийся иммигрировать ни в эту, ни в какую-либо другую страну, нахмурился. Не улучшилось настроение и во время процедуры скрупулезного изучения его паспорта и затянувшегося просвечивания сумки на остановленной ленте транспортера. Таможенники напоминали Бондарю торговцев мимозами или мандаринами, обрядившихся для пущей важности в одинаковую форму. Все как один прекрасно понимали по-русски, но все как один безбожно коверкали язык, на котором свободно изъяснялись их отцы и деды. После революции грузинские власти резко изменили отношение к России, и это были еще цветочки. Можно было не сомневаться, что не за горами то время, когда урожай ядовитых ягодок вконец отравит традиционно добрососедские отношения между обеими странами.
Очутившись под неправдоподобно голубым небом, на свежем воздухе, благоухающем розами, пиниями и кипарисами, Бондарь закурил и решил, что, несмотря ни на что, после серо-слякотной осенней Москвы ему здесь нравится. Как бы предлагая не спешить с выводами, к нему приблизился расхлябанный полицейский с засаленным воротником и стал настойчиво предлагать обменять рубли на лари. Перед вылетом Бондарь побывал у банкомата, так что в карманах у него хватало и долларов, и рублей, но полицейского он все же отшил, предпочтя воспользоваться одним из валютных киосков на площади.
Тут выяснилось, что грузинский лари примерно равен половине американского доллара. На сотне красовался какой-то подозрительный Давид Строитель, на пятидесятке – царица Тамара, а самую мелкую купюру достоинством в один лари отвели под портрет Пиросманишвили. Ознакомившись с бумажными деньгами, Бондарь не поленился разменять трех «Пиросмани» на монетки, именовавшиеся здесь «тетри», то есть «серебро». Правда, по дороге к стоянке такси добрая половина мелочи перекочевала в грязные лапки тбилисских гаврошей, не дававших проходу приезжим. Учитывая, что размер средней пенсии в Грузии составлял семь лари, щедрый Бондарь показался им богатым, как Крез. Один из маленьких попрошаек едва не просочился за ним в такси, а второй безуспешно попытался стибрить сумку. Наградив его беззлобным подзатыльником, Бондарь велел ехать к гостинице «Иверия», где обычно останавливался Роднин в незапамятные доперестроечные времена.
– Давно не бывал в Тбилиси, дорогой? – спросил таксист, скосив глаз.
– А что? – насторожился Бондарь, не имевший обыкновения распространяться о своих путешествиях по странам СНГ.
– Почему выбрал «Иверию», а не какую-нибудь другую гостиницу?
– Один хороший человек порекомендовал.
– Хороший человек, понятно…
Из-за терпкого грузинского акцента реплика прозвучала особенно саркастически.
– Это дешевая гостиница? – предположил Бондарь.
– Зачем дешевая? Дорогая, даже очень дорогая, – пожал плечами таксист, уверенно ведя «жигуленок». Бондарь сунул в рот сигарету и поинтересовался, придерживая фильтр зубами:
– Сколько же стоит одноместный номер в «Иверии»?
– От семидесяти до ста лари в сутки, – последовало в ответ. – В частных гостиницах немного дешевле, но они всегда забиты постояльцами.
– Красиво живете, – обронил Бондарь, прикуривая.
– Еще бы, – согласился таксист. – Буханка хлеба – доллар. Бутылка пива – полтора. Европейский уровень жизни, говорит наш дорогой президент. В следующем году обещает догнать американцев.
– В общем, времени не теряет…
– Не теряет, нет. Молодой, бодрый, полный сил. Вон он, на каждом углу любимым соотечественникам улыбается.
Проследив за жестом таксиста, Бондарь обратил внимание на множество идентичных плакатов, изображавших мужчину с маниакально-счастливым выражением как будто намасленной физиономии. Было очевидно, что рост цен этого упитанного и хорошо одетого человека абсолютно не пугает, а, может быть, даже вдохновляет на новые свершения. Его вскинутая вверх рука то ли имитировала, то ли пародировала нацистское приветствие.
– Что написано на плакатах? – полюбопытствовал Бондарь.
– «Так победим», – перевел таксист.
– Кого?
– Кого надо. Всех, наверное.
– А как – «так»?
– Это ты у него спроси, – проворчал таксист, кивнув на очередной плакат. – Он расскажет. Он мастер рассказывать.
Бондарь, органически не переваривавший краснобаев и демагогов всех мастей, умолк, вглядываясь в город, раскинувшийся за окнами. Подобная панорама могла привести в восторг любого безумца, одержимого страстью разрушения. Склоны гор представляли собой невообразимое скопище трущоб, а центральные улицы Тбилиси напоминали полки гигантской этажерки, на которых каждый мостил все, что взбредет в голову. Из окон каменных скворечников торчали уродливые трубы, что свидетельствовало об отсутствии центрального отопления. Женщин было мало, и все они изнемогали под тяжестью набитых кошелок. Мужчины чинно сидели на корточках, беседуя о том о сем, или же отчаянно жестикулировали, вызверившись друг на друга. Вооружись они автоматами, и Тбилиси превратился бы в точную копию любого города Ближнего Востока, пережившего если не миротворческие бомбардировки, то оккупацию.
Автомобилей на улицах хватало с лихвой, но все это были разболтанные «Жигули» или дряхлые иномарки с притороченными к крышам багажниками. После Москвы с ее «Ягуарами», «Линкольнами» и «Бентли» зрелище было довольно-таки убогим. Бондарь не удержался от улыбки, заметив, с какой гордостью поглядывает на окружающих владелец «Мерседеса» серии «С» с круглыми фарами. Можно было не сомневаться, что он воображает себя по меньшей мере внучатым племянником Рокфеллера. Или внебрачным сыном Шеварднадзе.
Улыбка исчезла с губ Бондаря, когда таксист притормозил в конце проспекта Руставели и объявил, что они приехали. Площадь перед гостиницей казалась созданной по проекту Минотавра, представляя собой дичайшее нагромождение нелепых эстакад, пандусов, подземных туннелей и фонарей, выполненных почему-то в виде иудейских семисвечников.
Что касается самого здания «Иверии», то оно походило на Ноев ковчег, поднятый со дна морского. Весь фасад был увешан байковыми одеялами, нижним бельем и простынями, помеченными желтоватыми разводами. На лоджиях, отделенных друг от друга металлическими сетками, визгливо переругивались носатые матроны в попугаистых халатах. Даже не приближаясь к гостинице, можно было с уверенностью сказать, что она кишмя кишит опасным людом, крысами и тараканами.
– Беженцы из Абхазии, – пояснил таксист, зевая. – Привыкли здесь. Вот только мы к ним никак привыкнуть не можем.
– Мы у себя в Москве тоже, – заверил его Бондарь.
– На то она и Москва. Большой город, очень большой. Всем места хватит.
– Ты думаешь?
– Что тут думать? У меня в Москве одних родственников человек сто. Я тоже туда собираюсь. Вот накоплю денег и уеду. Возле Красной площади поселюсь, такая у меня мечта.
Заставив себя никак не отреагировать на такое заявление, Бондарь сухо спросил:
– Какие тут у вас еще имеются гостиницы? Чтобы без подштанников на балконах и без беженцев.
– «Метехи», – ответил таксист. – Одноместный номер там стоит около двухсот лари.
Союзнички снабдили Бондаря неожиданно приличной суммой, чтобы махнуть рукой и скомандовать:
– Вези-ка меня туда.
Экономить американские деньги почему-то не хотелось. Во всяком случае, не больше, чем сотрудничать с ЦРУ.
В лабиринтах загадочной русской души
13
Когда пару часов спустя Бондарь спустился в холл гостиницы, неприметный человек, листавший газету за журнальным столиком, сделал два контрольных снимка посредством камеры «Миниай», вмонтированной в корпус зажигалки. Объект фиксировался в профиль, пока стремительно шагал к выходу. Из-за того, что короткая куртка, свитер и даже джинсы были на нем черные, снимки получились не слишком удачные. В холле было темновато. Идущий Бондарь почти сливался с фоном.
Выйдя на улицу, он стал выяснять у прохожих, как добраться до площади Горгасали. Это было на руку второму фотографу, следившему за Бондарем из небольшого продуктового фургона с рекламой окорочков, порхающих вокруг нью-йоркской статуи Свободы. На этот раз снимки делались с помощью телевика «Кэнонфлекс», так что качество было идеальным. Дождавшись, пока Бондарь удалится, водитель фургона опросил тбилисцев, с которыми он беседовал. Проинформировав начальство о том, куда направляется объект, неизвестный немедленно поспешил туда же.
Не подозревая обо всей этой суете, Бондарь пересек проспект Руставели, прогулялся вдоль набережной и нырнул в лабиринт улочек старого города.
Тбилиси, вытянувшийся вдоль Куры, размещался в естественном амфитеатре, стиснутом каменными ладонями гор. Жилые кварталы ярусами карабкались по близлежащим склонам, теснясь на террасах и скалистых утесах. Над всем этим хаосом возвышалась святая вершина Мтацминда.
Бондарь, бегло изучивший путеводитель по городу, знал, что грузинское слово «тбили» означает теплый. Название происходило от множества теплых лечебных источников, бьющих со дна котловины. В первом веке нашей эры царь Вахтанг Горгасали, охотившийся в окрестностях, ранил стрелой фазана. Упавшая в серный источник птица исцелилась, а царь повелел возвести здесь свой дворец.
С тех пор в районе площади Горгасали один за другим вырастали купола серных бань. Отдаленно напоминая минареты, украшенные цветными изразцами, они таили под собой подземные помещения, на полукруглых сводах которых никогда не просыхали капли испаряющейся воды. Несмотря на серный смрад, в Средние века бани являлись для тбилисцев чем-то вроде клубов, где с утра и до нового рассвета обсуждались сделки, устраивались смотрины невест или проходили шумные пирушки с песнями и плясками. Теперь из семидесяти куполов уцелели двадцать, и вокруг них не наблюдалось желающих оздоровиться.
Миновав площадь, Бондарь остановился перед симпатичным особнячком из темно-красного кирпича. Увитый виноградом и розами, он выглядел как жилище процветающего буржуа средней руки. Впечатление портили обилие припаркованных рядом автомобилей, решетки на окнах и очень уж официальная дверь с медной табличкой компании «Эско».
Протиснувшись между изумрудной малолитражкой «Рено» и продуктовым фургоном с рекламой окорочков, Бондарь легко взбежал по ступеням и проник в офис, понятия не имея, что здание возведено на месте снесенной бани, и мраморный пол, по которому он шагает, нависает над подвалом, поражающим масштабами и толщиной стен. Там, внизу, имелось все, что могло понадобиться сотрудникам спецслужб, вплоть до лаборатории и прекрасно оборудованной пыточной камеры. Внешне же все выглядело пристойно. Вставший навстречу посетителю привратник вежливо откликнулся на приветствие.
– У меня назначена встреча с Барри Кайтом, – сказал ему Бондарь, не потрудившись добавить к имени генерального директора фирмы уважительное «мистер». Это было у него в крови. Может быть, с детства, когда ему впервые прочли стихи про мистера Твистера, бывшего министра, владельца заводов, газет, пароходов. У юного Бондаря были совсем другие герои. Капиталистов и иностранных шпионов среди них не было.
– Да-да, – кивнул привратник. – Вас ждут. Предъявите, пожалуйста, паспорт и распишитесь в регистрационном журнале.
После небольшой задержки Бондарь поднялся на второй этаж, а ручка, побывавшая в его руках, отправилась вниз, дабы подвергнуться анализу на предмет отпечатков пальцев и микрочастиц кожи.
Его ждал приторно-вежливый человек, не поленившийся трижды извиниться лишь ради того, чтобы сообщить на чистейшем русском языке, что мистеру Бондарю для проформы предстоит подвергнуться тестированию на детекторе лжи, проще говоря, на полиграфе.
– Зачем? – нахмурился Бондарь, выражая тем самым неудовольствие не столько по поводу самой процедуры, сколько по поводу чужеродной приставки «мистер».
– Могу только догадываться, – развел руками приторный. – Возможно, руководство желает удостовериться в том, что вы тот, за кого себя выдаете.
– А если я откажусь?
Ответом был новый взмах руками, сопровождавшийся ясной улыбкой прирожденного дипломата или шулера. Оставалось лишь подчиниться необходимости. Что Бондарь и сделал.
Ему было отлично известно, что детектор лжи призван контролировать всевозможные параметры жизнедеятельности человека: произвольные и непроизвольные мышечные сокращения, сердцебиение, слюноотделение, потовыделение, тембр и частоту голоса, дыхание, верхнее и нижнее давление. Тем временем компьютер тщательно анализирует данные и выдает беспристрастное заключение, зачастую неутешительное для неопытного разведчика. Что касается Бондаря, то он знал, как обманывать подобные детекторы. Более того, готовясь к тестированию, он решил слегка повалять дурака, дабы не выдать своего профессионализма. Лучше пусть цээрушники считают, что имеют дело с не слишком уравновешенным недотепой, чем видят в Бондаре опасного соперника, которым он являлся на самом деле. Береженого бог бережет, спору нет. Однако Бондарь привык страховать всевышнего, не в обиду тому будет сказано. О чем не пожалел ни разу за свою карьеру офицера Управления контрразведывательных операций ФСБ.
14
Через несколько секунд приторный провожатый исчез, а Бондарь оказался в просторной светлой комнате, от пола до потолка заставленной приборами непонятного назначения. Посередине стояло медицинское кресло, какие можно увидеть в частных зубоврачебных клиниках. Возле кресла стояла миниатюрная носатая шатенка, излучающая скуку и холод. Правда, при виде вошедшего в ее глазах-льдинках вспыхнули искорки интереса. Представившись Ольгой Даниловной, шатенка приказала Бондарю раздеться до пояса и сесть в кресло.
– Терпеть не могу всю эту гинекологию, – буркнул он, скидывая одежду.
– К гинекологии это не имеет ни малейшего отношения, – заверила Бондаря Ольга Даниловна, проворно прикрепляя к его телу присоски датчиков.
Ее пальцы, холодные, как эти присоски, прошлись по мужской груди, как бы оценивая ее прочность.