– В Москву! – кивала в сторону горизонта Люба.
– Чего делать там?
– Петь.
– А что? – соглашались шоферы. – Правильно! Москва – большая. Там все поют, кому не лень. В переход только спустишься – уже песни кругом. Проживешь!
– Держи! – крикнул Любе один шофер и бросил ей на колени чупа-чупс.
Люба развернула слюдяную косынку и сунула леденец за щеку.
Около девяти часов утра мимо Любы, притормаживая, проехал огромный, как грудь кормилицы, молоковоз. Шофер приоткрыл дверцу и обернулся назад, поджидая, когда подъедет Люба.
– Здрасте! – весело поприветствовал он девушку. – Помочь?
– Спасибо, не надо! Вы не знаете, здесь кафе какое-нибудь будет?
– А вон уже видно, слева. Тебе кофе или чай купить?
– Ой, что вы, я сама, – засмущалась Люба.
– Да ладно! Кончай скромничать. У Сергеевны вечно кипяток, как раз пока подъедешь – остынет немного. Так кофе?
– Ага. Три в одном.
– Да хоть пять! – пошутил шофер.
Когда Люба подъехала к кафе, водитель молоковоза уже сидел за пластиковым красным столиком и поглощал разрезанный вдоль батон с заложенными в него котлетами.
Люба достала из рюкзака бананы и печенье:
– Угощайтесь!
– Не-е, бананы – это для девчат вроде тебя. А шоферня бананы не ест, чего добро переводить?
– Молоко везете?
– Ну.
– Куда?
– В Москву.
– В Москву?! – обрадовалась Люба. – И я – в Москву.
Люба отпила горячего кофе, блаженно откинулась на спинку коляски и оглядела молоковоз, стоящий у обочины заасфальтированной поляны.
– Завтра уже молоко наше москвичи пить будут, да?
– Нет, – замотал головой шофер. – Его высушат в порошок. Потом порошок водой разведут. И тогда уже молоко продавать будут.
– А зачем так? – удивилась Люба.
– Ну-у… – пожал плечами водитель. – Чтоб не скисало дольше. Ты вот кто, чем занимаешься?
– Певица, – порозовев, сказала Люба.
– Зачем певицы песни сперва записывают, а потом уж поют под фанеру?
– Не все же так делают, – сказала Люба, но тут же вспомнила, что в рюкзаке у нее лежит диск. Чтоб не скисала песня дольше, – засмеялась она. – Вас как зовут?
– Сергей. А тебя?
– Любовь Зефирова. Как увидите афиши «Любовь Зефирова в новой шоу-программе «Колеса фортуны» – это я. Приходите на концерт!
– Обязательно! Я с живой певицей первый раз встречаюсь. Давай я тебе еще кофе принесу. Не, денег не возьму! Жаль, ехать нужно: молоко перегреешь, перетрясешь по жаре, так сортность снизят.
Сергей пошел к машине и, уже открыв кабину, повернулся к Любе и прокричал:
– А ты в Москву-то на чем едешь?! Где твой автобус?! Или лимузин у тебя?!
«Джип!» – охнула коляска.
– Джип… – растерянно сказала Люба, глядя на трассу.
С шоссе медленно съезжал по направлению к Любиному столику вишневый внедорожник.
«Здорово, дальнобойщица!» – жизнерадостно гаркнул джип коляске.
Коляска возмущенно запыхтела.
«На трассе, что ли, трудишься?» – подмигнул джип коляске.
«Любушка, если этот хам сейчас не замолчит, я не знаю, что с ним сделаю!»
Люба укоризненно посмотрела на джип.
«Да ладно, девчонки, я ж шучу».
– Привет, – сказал Николай в окно. – Ты чего здесь? Опять парашют не раскрылся?
– Привет, – произнесла Люба охрипшим голосом.
Сердце ее так заколотилось, что коляска принялась бормотать про виброболезнь, от которой она, коляска, несомненно, получит большой урон здоровью, а то и вовсе полную нетрудоспособность.
Люба поставила локоть на рюкзак, прижала кисть к подбородку, прикусила ноготь большого пальца и сияющими глазами стала поглощать картину выхода Николая из джипа. Николай прибавил громкости магнитоле, одновременно оглядев окрестности в зеркало заднего вида, и неторопливо, как врач скорой, вышел из машины.
– Как дела? Чё нового в авиации? – сказал он, садясь за Любин столик.
– Хорошо дела! – призналась Люба. – Жизнь вот новую начала.
– Курить, что ли, бросила? – рассеянно поинтересовался Николай.
– Нет, – засмеялась Люба. – А хотите кофе? Три в одном?
– Да я такую парашу не пью.
– А банан? Хотите?
– Ну давай.
– Вы только хороший кофе пьете, да?
– А чего дешевку покупать? Надо же уважать себя, правильно?
– Правильно. У вас прекрасный вкус, да?
– Что есть, то есть. На вкус не жалуюсь: водку от пива отличу.
Люба звонко рассмеялась. Коляска занервничала.
– У вас такое чувство юмора колоссальное!
– Не жалуюсь. Хочешь анекдот?
– Про Вовочку?
– Не, про ментов.
Люба смеялась, поднимала тонкие брови, терла под мочкой уха, демонстрируя изящность ногтей, и обводила пальцем вокруг губ, и запрокидывала голову, и расстегивала верхнюю пуговицу джинсовой куртки, и вновь звонко хохотала.
«Тьфу! – выходила из себя коляска. – Ты еще спой ему да ботинки начисть! Люба! Лю-ба!» Но Люба не слышала. Любовь, проникшая в ее организм воздушно-капельным путем, таилась всего сутки. (Это была самая коварная ее форма – весенняя пандемия.) И вот вам – пожалуйста! – уже к десяти часам утра любовь отравила Любу продуктами горения: Люба поглупела!
«Ты подумай, чего любовь с людями делает, – охала коляска. – Вчера еще девка как девка была, а сегодня дура дурой. Люба, очнись. Ехать надо!»
– Николай, откуда вы столько всего знаете? – сияла Люба.
– В библиотеку часто хожу.
– Какой вы молодец!
«Люба, ты с ума сошла? – дергала девушку за джинсы коляска. – Он ведь смеется над тобой».
Люба не откликалась.
– Почему вы так быстро уезжаете? – вспомнила вдруг Люба.
– Надо в Москву смотаться, зелени подстоговать.
– А где вы в Москве живете?
– Метро «Тимирязевская».
– Значит, в Москве тепло, трава уже большая? А я в куртку вырядилась.
– Ты тоже, что ли, в Москву? – спросил Николай.
– Да!
– И чего там?
– Много разных дел, проектов. Я ведь автор песен. У меня и диски есть. Путину нужно будет обязательно свои песни спеть. Я ведь на Красной площади уже выступала. Договоренность есть: создать при Путине совет по делам людей с ограниченными возможностями.
Николай уставился на Любу.
– Ассоциацию инвалидов – деятелей шоубизнеса организовать, – фонтанировала Люба. – В Москве ведь есть певцы-инвалиды, да? Слепая певица есть, без ноги певец, с жабрами этот… как его? Забыла. Безголосых много, – напоследок пошутила Люба.
Николай шутки не понял.
– Ассоциация певцов-инвалидов? И Путин в курсе? – спросил Николай. – Слушай, удачно я тебя встретил.
Люба закусила губу от счастья. В груди ее жгло, словно на сердце плеснули кипятка.
– И что Путин твоей ассоциации разрешил? Какие виды деятельности?
– Студия звукозаписи для инвалидов, дискотека для инвалидов, клуб…
– Ночной? – уточнил Николай.
– Тоже можно, – согласилась Люба. – В Москве пройдет Год равных возможностей. Путин с Лужковым встречались с такими, как я, и сказали: столица в первую очередь должна стать доступной для людей с ограниченными возможностями. Большие деньги выделены.
– Инвалид-боулинг? – с подъемом предложил Николай. – Для людей с ограниченными возможностями? Пострадавшим в военных конфликтах вход бесплатный. Торгово-закупочную деятельность в устав пропишем. Так чего сидим? Поехали?
– Поехали!
– А ты на чем сюда добралась? На автобусе, что ли? Или опять на парашюте?
– На коляске. – Люба положила руки в старых кожаных перчатках с обрезанными пальцами на ободья колес.
Николай напряг глаза:
– Ты в Москву на коляске собиралась ехать?
– Да, а что такого? Я сильная!
– Вижу…
«Хы! – возмутилась коляска. – Она сильная! Села мне на шею, третий стакан кофе пьет, балясничает, а я стой на солнцепеке!»
– Садись в машину, – скомандовал Николай. – Теперь в машине будешь ездить.
«Любушка, родненькая, не бросай меня!» – запричитала коляска.
Люба объехала джип, открыла переднюю дверь и принялась торопливо снимать подлокотник, чтобы пересесть с коляски на сиденье.
– Подожди, – остановил ее Николай.
Он просунул руки под Любину спину и колени, легко поднял ее и, отпихнув ногой коляску, опустил ношу на сиденье.
Любино сердце колотилось в грудь, как загулявший пьяница в двери сожительницы.
«Любушка! – заголосила коляска. – Я-то как же?»
«Залезай ко мне!» – нахально предложил джип и распахнул багажник.
– Коля… – Люба первый раз назвала так Николая и замерла от волнения.
Николай кивнул:
– Ну?
– Коля, – теперь уже смелее произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая, по ее мнению, случилась при переходе на ласково-уменьшительное имя. – Коляска складывается, так что можно ее на заднем сиденье положить, она там ничего не запачкает.
«Я сказала «Коля», а он ничего не сказал на это, – лихорадочно подумала Люба и сделала нелогичный вывод: – Он не против: я ему нравлюсь!»
«Хм, – вскинулась коляска, – «не запачкает»! Я может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать».
«Да не бойся, – успокоил ее джип. – Не захочешь, так не трону».
– Здесь что? – Николай снял с сиденья коляски пакет. – В багажник можно бросить или бьющееся?
– Утка… – дрожащим голосом ответила Люба.
– Надувная, что ли?
– Нет, обычная.
– А чего таскаешь? Подарок, что ли?
«Талисман», – гордо ответила утка.
– Нет, не подарок. Так, на всякий случай, – жалобным шепотом ответила Люба.
«Не на всякий, а на каждый!» – сердито поправила утка.
«Ты чего раскрякалась? – оборвала ее коляска. – Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?»
«Я?! – возмутилась утка. – Он первый начал. Уток, что ли, не видел?»
– Давайте ее сюда, – попросила Люба.
– Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, – решил Николай.
Выплывшая на свет божий эмалированная утка повергла Любу в отчаяние:
«Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!»
Не нужно было Любе так думать. Зря она так. Подточенные ледяным ручьем уничижения, ее гордость и уверенность в себе начали стремительно рушиться. Ведь пока что вера в себя была сложена из слов Геннадия Павловича и Надежды Клавдиевны, их заверений в красоте и уме Любы, ее таланте и отваге. Любе еще только предстояло возвести крепкую постройку, способную выдержать насмешки, удивление и безответную любовь. Но ведь был прыжок с парашютом, искренние песни, долгие часы тренировок силы рук? Были поступки – крепкие камни в фундаменте. И они останутся, несмотря на Любину минутную слабость. И даже это сомнение в себе рухнет не в сторону, а внутрь души, придав крепости ее основанию. Впрочем, кажется, лавина уже прошла, прошуршали последние падающие песчинки…
«Пусть Николай никогда не полюбит меня, но я буду любить его, – с радостью, полной тоски, произнесла Люба. – Мне этого хватит. Наверное, это нужно, чтобы я написала новые песни? Ведь не может быть, чтобы все было просто так, без смысла – щипцы, инвалидность, коляска? Ну уж нет. Я уверена: судьба лишила меня ног, чтобы я случайно не пошла не своей дорогой!»
Люба сглотнула слезы и громко сказала, перейдя на «ты»:
– Нет, Коля, давай утку сюда. Это ведь мой переносной унитаз. Круто – да?
Николай раздумчиво сказал «А-а-а!» и засмеялся:
– Круто.
– Знаешь, как удобно! Мобильно! Николай с веселым удивлением принялся разглядывать Любу:
– Слушай, а ты молодец! Уважаю!
– Коля, смотри на дорогу, а то врежемся в лесовоз, – посоветовала Люба.
«Не врежемся, – небрежно бросил джип. – А врежемся, так мало лесовозу не покажется».
«Ой-ёй-ёй, какие мы крутые, – пробурчала коляска. И тут же вскрикнула: – Люба, он ко мне пристает!» Джип ржал и прибавлял скорости. А Люба прибавляла громкости магнитоле и небрежно, без стыда, робости и смущения, клала руками согнутую в колене безжизненную ногу на колено, завернув ее «по-турецки».
Неожиданно заиграл мобильник.
– Родители, – выдохнула Люба. И быстро прокричала в трубку: – Да, мама! Прекрати! Мы уже едем. С Николаем, на его машине. Мама, все будет хорошо! Все, не трать деньги! Нас Путин ждет!
«Хватит, телефон отключаю, а то родители покоя не дадут!» – пробормотала она коляске.
Глава 4
ДОРОЖНО-ТЕАТРАЛЬНАЯ
– Представляешь, я хотела в школьном спектакле «Елка в Сокольниках» Ленина играть, а пионервожатая возмутилась: учение Ленина должно твердо стоять на ногах!