Они выпили по рюмке водки, и Тайхман заказал еще.
– Если дело пойдет так и дальше, – заметил Штолленберг, – то психологической проверки нам не пройти.
– Не переживай, – сказал Бюлов, – я пытался ее пройти, но меня забраковали. Буду рад рассказать вам, что это за проверка. Ее не сможет пройти никто. Впрочем, у вас есть возможность ее избежать.
– Береженого бог бережет, – произнес Хейне. – Так что давай, рассказывай.
– Сначала один мужик с бешеной скоростью называет числа. Когда слышишь четное число, надо поднимать правую руку, а когда нечетное – левую. Если число делится на три, нужно топнуть правой ногой. Когда он называет простое число, нужно кивнуть. Кроме шуток, господа, это был настоящий дурдом. Я спросил психолога, зачем все это нужно. Он ответил, что это показывает, разбираешься ли ты, что к чему. Потом мне велели говорить на самые разные темы, а сами перебивали на полуслове всякими дурацкими вопросами, пытаясь сбить с толку. Один из них все допытывался, какого цвета белье у моей девушки. Я ответил, что, когда спал со своей девушкой, на ней обычно не было никакого белья, и кроме того, мы всегда выключали свет, поскольку она была довольно застенчивой. Психолог улыбнулся – он, кажется, был удовлетворен. Ну, если им нужно именно это, подумал я, то много чего могу рассказать. Потом один высохший старикашка спросил меня, что я буду делать, если меня не возьмут на флот. Я сказал, что пойду в летчики. Ну а если вас не возьмут в авиацию, спросил он. Тогда подамся в армию. Очень хорошо, а куда вы пойдете, если вас и туда не возьмут? Попытаюсь пробиться в войска СС. А вдруг и в СС вас забракуют? Что вы будете делать тогда? Ну, тогда, сказал я, куплю себе деревянную башку и подамся в психологи. Он меня доконал своими дурацкими вопросами. Вот тут-то меня и вышвырнули. Как я уже говорил, можно только надеяться, что этот дурдом вас минует. Ваше здоровье.
Когда вино было выпито, Бюлов раздал всем кофейные зерна.
– Их надо медленно жевать, и тогда ваш алкогольный барометр упадет. А если будете жевать совсем медленно, то почувствуете себя свеженькими как огурчики. А теперь удачи вам.
Они собрались у здания, которое Бюлов окрестил дурдомом. Вскоре на крыльцо вышел офицер и заявил, что те, чьи имена он назовет, успешно прошли испытания и в психологической проверке не нуждаются. Кто из них захочет, может остаться в Киле, чтобы завтра отправиться в Штральзунд, где находится училище. Но не позже чем через неделю все должны быть в Штральзунде.
– Граф фон Бюлов, – прозвучало первое имя. Чуть позже был назван Штолленберг, а потом и Хейне. Хейне отправился на «Милуоки» поздравить Бюлова.
Оставшиеся кандидаты были разделены на группы по четыре человека каждая, и должны были пройти проверку психолога. Имя Тайхмана не было названо. Ему пришлось доложить об этом лейтенанту средних лет, который спросил, есть ли у него согласие родителей, необходимое для добровольцев, не достигших нужного возраста.
Тайхман сказал, что 29 сентября ему исполнится семнадцать и что его отец умер. Тогда офицер спросил, как к его решению стать военным относится мать. Тайхман сообщил, что она вышла замуж во второй раз и уехала в Швейцарию. Офицер спросил, знает ли она, что он записался добровольцем. Тайхман ответил, что его мать перестала им интересоваться с тех самых пор, как вышла замуж. Офицер не мог этого понять, Тайхман разозлился и заявил, что после смерти отца он почти не получал известий от матери и ей совершенно безразлично, как он теперь живет. Офицер немного подумал и сказал, что Тайхман тоже может отправляться в Штральзунд.
Они собрались в баре «Милуоки» и стали пить за здоровье друг друга. Они пробовали все напитки, что были в баре, не придерживаясь никакого порядка. Поужинать они забыли. Потом выпили на брудершафт и после этого стали пить до дна.
К десяти часам Хейне так набрался, что Тайхману пришлось отвести его на станцию. Хейне решил последним поездом уехать в Гамбург, а назавтра вернуться в Киль. Им пришлось бежать, чтобы успеть на поезд, и Хейне немного протрезвел. Тайхман посадил его в купе первого класса и только успел выскочить на перрон, как поезд тронулся.
Назад он медленно брел вдоль гавани, наблюдая за лодками, доставлявшими на верфи ночную смену. Город был погружен во тьму. Только луна, похожая на шар из сливочного масла, сияла на небе. Вдруг она исчезла. На небе не было ни облачка: Тайхман не мог понять, куда она делась, даже хотел спросить об этом одну из парочек, сидевших на скамейках, но молодые люди были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на луну. Он пошел дальше и вдруг снова увидел ее на месте. Тогда он догадался, что ее закрыл собой аэростат воздушного заграждения. Тут он заметил, что их было несколько, и ему показалось, что они медленно поднимаются. Он сделал всего несколько шагов, когда завыла сирена. Со стороны моря к ней присоединились сирены торпедных катеров, над городом заметались лучи прожекторов. Тайхман услыхал, как побежали люди. И тут появились самолеты и заговорили тяжелые зенитные орудия. Грохот стоял такой, что Тайхман подумал сначала, что это рвутся бомбы, но это стреляли 88-миллиметровые зенитные орудия.
Самолеты окружили город со всех сторон, оставаясь вне пределов досягаемости их снарядов. Только два или три из них попытались прорваться сквозь завесу зенитного огня, чтобы сбросить бомбы на доки. Но они сбросили свой смертоносный груз, не долетев до них, и поспешили повернуть назад. Бомбы упали в воду. Тайхман впервые услыхал звук падающей бомбы. Взвизгивания ее стали короче, а тон – ниже. Тайхман увидел столбы воды, поднимавшиеся в гавани все ближе и ближе к нему. Его сбило с ног, он упал и ударился затылком о что-то твердое.
Тайхман поднялся. Он не мог понять, что произошло. Что-то случилось, подумал он, и на мгновение ему стало смешно. Тут он услыхал, как кто-то кричит:
– Гертруда!
Наконец он увидел того, кто кричал. В нескольких метрах от него стоял мужчина, который вскрикивал:
– Гертруда!
Впрочем, это больше походило на вой: «Гертруу-у-да». Он стоял и выл, а на земле у его ног лежала женщина.
– Мне не больно, – говорила она. – Совсем не больно.
Какой-то человек подбежал к ним. Тайхман тоже подошел.
– Ее ранило, – сказал человек и включил фонарик, загораживая свет рукой.
Из раны на правом колене женщины текла кровь. Ее нога была вывернута под углом 180 градусов, пятка правой ноги касалась пальцев левой, а обе ступни располагались параллельно друг другу. Мужчина, который был с ней, стоял рядом и плакал:
– Гертру-у-да.
Женщина села и увидела свои ноги.
– Мне не больно, – сказала она и прикрикнула на мужчину: – Прекрати выть! Слушать тошно.
Человек с фонариком уложил ее на спину. Тайхман держал в руках ее ногу. В кость вонзился осколок бомбы – металл еще не успел остыть. Тайхман хотел вернуть ногу в нормальное положение, он думал, что неправильно ее повернул. В ту же самую минуту человек с фонариком уложил женщину на тротуар. Нога осталась у Тайхмана в руках.
У женщины была сумочка с длинным ремешком. Тайхман оторвал ремешок и попытался перетянуть им обрубок ноги, чтобы остановить кровь, но, когда затянул ремень, тот порвался.
– Пойду поймаю машину, – сказал человек с фонариком.
– Гертру-у-да, – снова завыл мужчина.
Человек положил фонарик на землю и убежал. Тайхман взял ногу женщины и прижал ее к обрубку. Кровь теперь не лилась, а тихонько капала на землю. Он крепко прижимал ногу, пока у него не заболели руки. Почувствовав, что устал, Тайхман положил голову на живот женщины, которая лежала неподвижно.
– Погасите свет, – крикнул кто-то. Тайхман отбросил фонарик ногой. Ему вдруг показалось, что он оглох; он знал, что мужчина рядом с ним по-прежнему выкрикивает имя женщины, но почему-то не слышал этого. В ушах его громко стучало, как будто кто-то огромной палкой колотил по барабанной перепонке, стараясь пробить ее.
Когда появились двое мужчин, чтобы унести раненую женщину, Тайхман сначала испугался. А потом обрадовался. Он не знал, сколько времени пролежал рядом с ней. Мужчины, быстро перевязав ногу, положили пострадавшую на носилки и задвинули их в машину «Скорой помощи». Они захлопнули дверь, уселись на переднее сиденье и уехали. Когда хлопнула дверца, к Тайхману снова вернулся слух.
Рядом с ним лежал мужчина, кричавший «Гертруда», и глядел на брошенную ногу. Санитары забыли взять ее с собой. Тайхман пнул ее, и она упала в воду. Раздался всплеск, тут мужчина встал, назвал свое имя, которое Тайхман не расслышал, и протянул ему руку.
Тайхману хотелось вытереть запачканные в крови руки о штаны, но мужчина сказал:
– Не волнуйтесь, это моя кровь.
– О, – произнес Тайхман. Больше ничего ему на ум не приходило.
– Это была моя дочь, – пояснил мужчина. – Мой единственный ребенок, понимаете?
Только позже до Тайхмана дошло, что мужчина говорил о своей дочери в прошедшем времени. Пока он раздумывал, умрет женщина или нет, – а ему казалось, что она все-таки выживет, – рядом с ними остановился легковой автомобиль. Из него вышел человек в форме.
– Здесь что-то произошло? – спросил он.
Тайхман не ответил. Вопрос показался ему таким глупым, что он чуть было не вытер окровавленные пальцы о лицо военного.
– Здесь кровь, – произнес тот и нахмурился. – И много крови, правда?
«Жаль, что я выбросил в море оторванную ногу», – подумал Тайхман.
– Что случилось? Здесь кого-то убили?
В эту минуту вернулся человек, которому принадлежал фонарик.
– Где мой фонарь?
Он лежал в луже крови. Человек поднял его.
– Там ее туфля.
Тайхман поднял туфлю и засунул в карман куртки.
– Я хочу знать, кого здесь убили? – резким голосом спросил человек в форме.
– Вон там ее отец, – ответил Тайхман.
Человек в форме сел в машину. Шофер завел мотор, но он снова вышел из нее и сказал:
– Мы должны стиснуть зубы, товарищи, мы…
– Что вы сказали? – спросил Тайхман, который ничего не понял.
– Выключи мотор. Надо беречь бензин, – велел шоферу военный, а потом повернулся к Тайхману: – Мы воюем и должны стиснуть зубы. Но мы победим.
Он забрался в машину и уселся рядом с шофером. Когда мотор снова заработал, он крикнул:
– Бог покарает Англию!
Человек с фонарем выкрикнул в ответ:
– Хайль Гитлер! – а Тайхману сказал: – Смотри-ка, чиновник, а интересуется жизнью народа.
– Может, и интересуется, – согласился Тайхман, – но он сэкономил бы гораздо больше бензина, если бы не велел глушить мотор. На холостых оборотах он потребляет меньше горючего, чем когда его заводят.
– Завидую крепости ваших нервов.
– Почему?
– Ну, знаете ли… Впрочем, хайль Гитлер!
Вернувшись на «Милуоки», Тайхман спросил ночного стюарда, можно ли принять ванну.
– Разумеется, можно, – ответил тот.
Стюард провел его на палубу А, где располагались каюты первого класса с ванными, и сказал:
– Оставьте вашу одежду здесь. Я пришлю китайца, и он ее почистит, пока вы будете мыться.
– Отлично, – кивнул Тайхман. – Можете передать ему, чтобы не торопился, – я просижу в ванне не меньше часа.
Тайхман открыл горячую воду. Ванна была сделана из зеленого кафеля, да и вся комната была выдержана в зеленых тонах – это ему понравилось. Сначала он смыл кровь с рук, потом разделся и оставил одежду в каюте.
Полчаса Тайхман нежился в горячей воде. Ему очень понравилось – такого он еще никогда не испытывал. На лбу у него выступили капельки пота, а чистая горячая вода возвратила силу и покой. Душистое мыло пахло каким-то экзотическим цветком, и, прежде чем намылиться, он размял его в руках, словно это был пластилин. Затем он тщательно намыливался, пока все его тело не покрылось густой, похожей на хлопья пеной, и лег в воду. Спустя некоторое время вытащил затычку и собирался уже включить душ, как обнаружил коробочку с ароматическими солями. Тайхман снова наполнил ванну водой, высыпал туда соль и снова залег. Потом он выпустил воду и принял душ, чередуя холодную и горячую струи. В самом конце он включил одну холодную и простоял под ней несколько минут.
Открыв дверь в каюту, Тайхман увидел, что китаец поставил туфельку раненой женщины рядом со свежевычищенными ботинками. Он понимающе улыбнулся, но не успел Тайхман открыть рот, как его желтое лицо исчезло. Тогда Тайхман распахнул иллюминатор и выбросил туфельку в море.
Его одежда была вычищена, а на брюках заутюжена складка. Он положил на стол десять марок, и, присоединившись к своим товарищам в баре, стал накачиваться алкоголем.
От выпивки ему стало легче. Он пил с таким чувством, будто попал в передрягу и сумел выжить. Так и надо воспринимать все события, втихомолку философствовал он. Только так и выживешь на войне. Потом он закурил сигару и, хотя его подташнивало, докурил ее до конца.
– Эй, парень, – сказал ему кто-то. – Чего это ты там фыркаешь? Уже соскучился по мамочке?
– Нет, это от дыма.
В Штральзунде их приняли не особенно любезно.
У ворот вокзала новобранцев встретили сержанты из училища, которые велели им построиться в колонну. Они прошли через город строевым шагом, с вещевыми мешками за спиной. Жара стояла невыносимая. Хейне хотел было взять такси, но сержант запретил, заявив, что он пришел на флот, а не в Армию спасения. Хейне предложил ему проехаться вместе с ними в такси, но и это не помогло. Пришлось идти пешком. «Теперь им осталось только заставить нас петь», – подумал Тайхман, но до этого дело не дошло – сержанты следили только за тем, чтобы новобранцы не сбивались с ноги. Тем временем стало известно, что училище находится не в Штральзунде, а в Денхольме.
Денхольм – это заросший травой песчаный остров, на котором располагались казармы, столовая, несколько спортзалов и арсенал да росло несколько деревьев и кустов. Больше здесь ничего не было. По утрам сюда приезжала группа женщин в шерстяных чулках или с босыми ногами. Они работали на кухне, а после обеда возвращались к себе домой в Штральзунд. Новобранцы скоро выяснили, что все они замужем.
Первые недели, пока роты только формировались, жизнь была еще относительно сносной. Новобранцам не позволялось покидать остров, но они могли купаться и ходить под парусом на тендерах, стоявших в бухте.
На четвертый день Тайхман попал в переплет. Его тендер сделал неожиданный поворот и заехал в рыбачью сеть, потом его чуть было не протаранил ял.
– Катались бы лучше в своей ванне, придурки! – заорал Тайхман на его пассажиров. Две неудачи подряд привели его в ярость. Ял, по его мнению, должен был отвернуть, поскольку шел слева.
На следующий день новобранцам запретили ходить на тендерах. Тайхмана вызвали к дивизионному адъютанту, и тот сообщил ему, что за рулем яла сидела жена командира порта, которая запомнила номер его лодки. Оскорбленная словом «придурки», она требовала, чтобы Тайхман извинился перед ней в письменном виде. Он заявил, что не знал, что на борту яла были женщины. Но ему не помог даже довод о том, что они были плоскогрудые, и в одежде для парусных гонок их невозможно было отличить от мужчин. Адъютант настаивал, чтобы Тайхман извинился. Покаянное письмо, содержавшее фразу «так что ваше мальчишеское телосложение ввело меня в заблуждение», помог ему написать Хейне.
Когда были набраны четыре роты, началась учеба. Тайхман, Штолленберг и Бюлов попали в первый взвод второй роты, а Хейне – в четвертый. Они оказались в одной роте только потому, что приехали в Денхольм одними из первых.
Хейне первым из роты попал на заметку к начальству. Капрал, выдававший обмундирование, бросил ему форменку, которая с трудом на него налезла, брюки, штанины которых волочились по земле, и изношенный джемпер, крича при каждом броске: «Годится!» Хейне тут же швырял ему вещи назад, приговаривая при этом: «Не годится!» Он произносил эти слова с невозмутимым спокойствием, словно так и полагалось поступать в подобном случае. Капрал взревел. Это был кадровый моряк, для которого Хейне был всего лишь куском дерьма, и он считал, что это дает ему право на него орать.