Мучительные сожаления и горькие мысли еще вернутся и будут нас изводить долгими бессонными ночами, являться в снах. Но 1 апреля 1940 года мы оставили свое «вчера» позади, его эхо постепенно затихало, хотя все еще старалось быть услышанным. Его заглушили наши голоса, громкие, чтобы перекричать шум ветра и шум винтов, взбивающих холодную воду в белую пену по мере продвижения «Атлантиса» к северу.
– Вот она! – воскликнул сигнальщик. – Красный[9] сорок пять.
На гребне волны показалась круглая черная и очень грозная мина. Торчащие из воды проржавевшие «рога» придавали ей вид некого уродливого живого существа, порождения морских глубин.
По пути на север нам предстояло встретить еще немало таких нежелательных и незваных гостей, но пока шел только первый день нашего путешествия, и монстр, покачивающийся в обрамлении клочьев пены всего лишь в 35 метрах от борта, являл собой новое, непривычное зрелище. У борта собрались матросы, чтобы рассмотреть диковину поближе.
– Мина определенно британская, – сказал один из молодых матросов. Его голос был необычно громким и звенел от волнения и желания произвести впечатление.
– Сынок, – заметил моряк постарше. – На это нам наплевать. Она могла родиться на Руре и иметь на боку свастику, но при столкновении убьет нас так же легко, как британская.
Наступил вечер, а с ним и волнения другого рода.
– Вижу мачты прямо по курсу!
В сгущающихся сумерках можно было различить три небольших суденышка, спешащие к норвежскому берегу. Они держались очень близко друг к другу.
– Траулеры, – сказал Рогге, – но они мне очень не нравятся.
Суда довольно быстро скрылись из вида, но мы продолжали их слышать, поскольку радист, исполненный сознания собственной важности, доложил:
– Траулеры передают сообщения в эфир.
Что они посылали, нам так и не довелось узнать, потому что мирные рыболовные траулеры использовали британский военно-морской шифр.
В своем дневнике я записал: «Нелегкая ночь».
Со стороны кормы всплыла эскортирующая нас подводная лодка. Она раскачивалась, как гигантский поплавок, иногда демонстрируя нам знаки на бортах, подмигивала сквозь облако брызг, словно глаз скелета, и выплевывала в воздух клубы черного дыма.
Хартман, командовавший лодкой, был чрезвычайно недоволен и взирал на не слишком изящную, тяжело двигающуюся посудину, которую был вынужден сопровождать, с откровенной неприязнью. Какой неудачный конец столь многообещающей карьеры! Какое неприятное задание, последнее перед переходом на должность инструктора и командира учебной флотилии на Балтике! Хартман хмурился все сильнее. А ведь он так хотел потопить еще хотя бы несколько судов до того, как уйдет с боевой службы, ему нужно было только несколько жалких тонн, которых хватило бы для получения Рыцарского креста. До появления «Атлантиса» эта вожделенная награда представлялась вполне достижимой, а его репутация безжалостного и высокоэффективного командира в кругах подводников была настолько прочной, что он был просто обязан завершить свою карьеру каким-нибудь зрелищным успехом. Хартман с тоской смотрел на серую поверхность воды вокруг боевой рубки. Он чувствовал себя не в своей тарелке, так же как и, наверное, его подводная лодка U-37. Их лишили права свободной охоты, подняли из привычных морских глубин и заставили заниматься черт знает чем! Быть может, он бы не расстраивался так сильно, если бы чувствовал, что U-37 будет по-настоящему эффективной, если над кораблем-16 нависнет реальная угроза. У Хартмана давно уже не осталось иллюзий. Если погода будет продолжать ухудшаться, от U-37 будет не больше пользы, чем от случайно попавшего в эти воды кита-переростка. Это было плохо, слишком плохо.
Шторм обрушился на «Атлантис», когда он подходил к Горлу – району между Шетландскими островами и Бергеном. Рогге планировал миновать этот опасный район до рассвета, но быстро утратил надежду выдержать свое расписание, даже в компании с подводной лодкой, сражавшейся с десятибалльным штормом.
Поэтому он решил распрощаться с ее защитой и отправил лодку под командованием до крайности раздосадованного капитана вниз, назначив рандеву позже. Когда рассвело, море все еще было неспокойным, однако в небе не было ни единого облачка.
Рогге прочитал донесение разведки. Его содержание не утешало. Три британских крейсера контролируют Горло, три вспомогательных крейсера действуют в Датском проливе, наблюдается повышенная активность вражеской авиации.
– Что ж, пока мы еще с ними не столкнулись, – заметил Рогге.
Впередсмотрящий заметил противника первым – две тонких черных иглы, поднимающиеся из моря на западе.
Он несколько секунд помедлил, прежде чем поднять тревогу. В условиях волнения очень сложно твердо держать бинокль, а причудливые краски рассвета и ветер зачастую обманывают воспаленные глаза. Он постарался занять устойчивое положение в своей ненадежной люльке на топе мачты и снова взглянул в нужном направлении. Нет, ошибки не было.
– Вижу мачты, – сообщил он по телефонной линии, соединяющей его уединенное «гнездо» с мостиком.
– Боевое расписание!
Когда прозвучал сигнал тревоги, моряки, весьма темпераментные люди, что бы они ни делали – шутили или ругались, всегда предававшиеся своему занятию всей душой, – немедленно перестали поминать «ублюдков на берегу» и заняли свои места. Не зная Каша, нашего артиллериста, можно было посчитать его итальянцем: слишком уж темпераментными были его реакции на успехи и неудачи. Сейчас этот невысокий жилистый смуглый человек присел на корточки возле дальномера над нашей головой. Его возбуждение выдавали фанатично горящие глаза.
– Орудия готовы к бою!
Только легкое подергивание кончика длинного тонкого носа и более высокий, чем обычно, голос выдавали эмоции, владеющие Пфайлстикером, когда он приступил к выполнению своих обязанностей связиста. Когда война призвала его из классных комнат сельской школы, многие родители были расстроены. Подумать только, их замечательный директор школы станет обычным рядовым! Но Пфайлстикер чувствовал себя вполне счастливым, в свободное от служебных обязанностей время формируя учебные группы из числа команды. Он был твердо убежден, что мозг человека должен постоянно работать. Ясное и трезвое мышление, быструю реакцию, без которых при нашей службе не обойтись, можно требовать только от человека, постоянно повышающего свой образовательный уровень, расширяющего кругозор.
Нет, подумал Рогге, внешне остававшийся совершенно спокойным. Красный свет на фок-мачте ведущего судна – это определенно не навигационный огонь. Неожиданно оба незнакомца выполнили согласованный поворот и двинулись в нашем направлении. Вокруг более высокой иглы возникло и начало принимать форму черное пятно – дымовая труба. Рогге не мог терять время и знал это.
– Инженера на мостик! – приказал он, и через несколько минут появился Кильгорн.
Он тяжело дышал – сказывалось наличие лишнего веса, так же как и переход из жары машинного отделения на морозный воздух.
– Итак, чиф, что вы можете для нас сделать?
Круглое и жизнерадостное лицо Кильгорна сморщилось – так он изображал мыслительный процесс. Впрочем, ответил он довольно быстро:
– Шестнадцать, максимум семнадцать узлов. Полагаю, это все. Старушка и так ведет себя лучше, чем можно было ожидать.
Удача. Пиратское счастье. Везение «Атлантиса». Последовал двойной звонок машинного телеграфа, и, к нашему немалому удивлению, мачты и трубы незнакомых судов начали медленно удаляться, а потом и вовсе скрылись за линией горизонта. А «Атлантис», никем не преследуемый, продолжил путь на север.
Счастливый случай. Напряжение начало спадать. Пфайлстикер, пытающийся читать «Покорение галлов», неожиданно почувствовал, что печатное слово утратило над ним свою волшебную власть. Мысленно он постоянно возвращался к событиям последнего часа, оказавшим на него необыкновенно возбуждающее действие. Всегда считавший себя лишенным всяческих эмоций, Пфайлстикер вдруг понял, что в его душе, надежно упрятанной под внешней оболочкой сухости и напускного спокойствия, живет романтик.
Счастливый случай? Каш полагал, что так оно и было, если, конечно, это были военные корабли англичан. А если вспомогательные крейсера? При мысли о вызове на бой противника, равного по силе, неизменно невозмутимый и убийственно логичный Каш уступал место Кашу – пламенному борцу.
Что ж, думал Рогге, снова и снова перебирая в уме события последнего часа, опасность была близко, но ее удалось благополучно избежать. Задача «Атлантиса» заключается в том, чтобы миновать блокадные заслоны, а не ввязываться в бой, который, даже если закончится победой, приведет к скорому возмездию или преждевременному возвращению домой.
Нам, скорее всего, повезло, потому что хотя мы и предполагали, что встреча с неизвестными судами не сулит нам ничего хорошего, но все же не догадывались о степени опасности, которой избежали.
За несколько дней до начала немецкой оккупации британское правительство решило вынудить норвежцев согласиться с требованиями, касающимися судов-рудовозов, отправив мощные военно-морские силы для минирования канала, расположенного между материковой частью Норвегии и островами и используемого судами, занятыми в торговле с Германией. Мы заметили краешек этого соединения военных кораблей, состоящего из линкора и шестнадцати эсминцев. Это далеко не пустяк!
Справа по борту остался одинокий остров Ян-Майен. Вскоре к нам снова присоединилась подводная лодка U-37.
Теперь мы оказались в зоне низкого атмосферного давления. Ветра не было, и на протяжении короткого северного дня яркое солнце заставляло поверхность моря сверкать, словно зеркало. Безбрежность окружающего нас океана еще более подчеркивалась полной неподвижностью водной глади. Везде царило абсолютное безмолвие, которое не тревожили даже крики птиц. Единственными нарушителями спокойствия были мы – «Атлантис» и подлодка U-37, которая следовала за нами, взбивая воду в облака молочно-белой пены.
В те дни я записал в своем дневнике: «Отправили на U-37 свежие булочки, немного поболтали. Амбиции Хартмана, касающиеся потопления судов, типичны для подводника. Интересно, если бы „Атлантис“ был потоплен какой-нибудь британской субмариной, как бы доблестные подводники поступили с оставшимся после него странным мусором – веселые летние платья, детские коляски».
Должно быть, результаты ловкости и изобретательности нашего ума на холодной морской поверхности явились бы впечатляющим зрелищем. А уж британцев они уж точно привели бы в полное недоумение. Ведь вместе с колясками – Рогге так и не сказал нам, зачем они нужны, – среди обломков плавал бы военно-морской флаг, а также флаги с норвежским крестом, серпом и молотом и восходящим солнцем.
Итак, наше путешествие продолжалось. Дни становились короче, а ночи длиннее. Когда же северное сияние воспламенило небеса, ни один из членов команды не смог остаться равнодушным к этому волшебному зрелищу. Теперь корабль стал для нас землей, а все окружающее стало казаться странным и далеким, словно звезды.
Мы преодолели два препятствия из трех: минное поле и Горло остались позади. Оставалось еще одно, последнее – Датский пролив.
Чтобы снизить шанс нежелательной встречи, Рогге выбрал для «Атлантиса» самый северный из всех возможных маршрутов, планируя держаться как можно ближе к гренландским паковым льдам и, несмотря на определенные навигационные трудности, оставаться на максимально возможном расстоянии от берегов Исландии. Люди пребывали в состоянии повышенной готовности. Половина команды постоянно находилась на своих местах по боевому расписанию. Офицеры, и уж тем более Рогге, тоже не имели возможности отдохнуть.
Напряжение еще больше усилилось, когда до нас стали доходить новости из внешнего мира.
В моем дневнике 8 апреля записано: «Вокруг норвежского вопроса воцарилось какое-то странное спокойствие. Я бы сказал, подозрительное спокойствие».
9 апреля: «Мы вошли первыми».
Я услышал о вторжении в Норвегию по Би-би-си – ко мне, как помощнику Рогге, разумеется, не относилось правило о том, что за прослушивание вражеских радиостанций можно поплатиться головой. Коммюнике немецкого Верховного командования последовало намного позже и было передано по судовой трансляции. Что мы почувствовали, услышав об этом историческом событии? Буду откровенен. Все мы испытали большое облегчение, потому что сумели вовремя ускользнуть и не оказались между двумя противоборствующими силами. Правда, радость несколько умеряли вполне обоснованные опасения активизации британских операций в Северной Атлантике, а также понимание того, что наши шансы на возвращение, если, конечно, вообще удастся вырваться, представляются не слишком реальными.
Старшина-рулевой Пигорс высказался так:
– Нам, конечно, будет нелегко, но им все равно хуже.
Мне оставалось только кивнуть. Конечно, «Атлантису» будет несладко, но, как выразился ветеран парусного флота, подводникам будет хуже, для них начнется настоящий ад.
Барометр падал. Волны становились все выше и выше, и спустя десять минут на нас в полную силу обрушился завывающий на все лады арктический шторм – его я не забуду до конца своих дней.
Только что все было спокойно, но уже в следующий момент на нас обрушилась стихия, наверное подгоняемая всеми силами ада. Гигантские водяные волны обрушивались на судно, заставляя его содрогаться в агонии и стирая краски с лиц людей. Вокруг «Атлантиса» творилось нечто невообразимое. Первозданная дикость, яростное буйство швыряло корабль, словно крошечную скорлупку, стремясь разнести его на части, изломать мачты, трубу и надстройку, развеять по ветру такелаж. Мы не слышали даже собственных голосов, ничего, кроме грохота волн и воя ветра, все остальные звуки в мире перестали существовать.
Вода вливалась сквозь щели орудийных люков, намерзала на орудиях, вынуждая усталых и измученных людей счищать лед с орудийных замков и прицелов, только для того, чтобы уже через несколько минут снова вернуться к той же работе, поскольку белая масса восстанавливалась с поразительной быстротой. Термометры показывали семнадцать градусов ниже нуля. Наши желудки были пустыми, ноги стали ватными и немели от усталости, головы гудели, а летящие с моря тучи брызг и льдинок хлестали по щекам, липли к ресницам, и тяжелые веки сами закрывались.
«Атлантис» бросало из стороны в сторону, причем сильнейшая килевая качка сменялась бортовой, которая оказывалась ничуть не слабее, а потом снова следовала килевая. Под ударами ледяной воды мы чувствовали себя как под обстрелом. Корабль кренился. Дрожал, подпрыгивал и по-человечески стонал. Но не сдавался. Он был ошеломлен, возможно, деморализован, но слепо продвигался вперед. Это было состояние, когда все чувства уже умерли, осталась только воля и желание выжить.
Потом волнение стихло, но холод стоял воистину адский. Наше дыхание оседало дымкой на металлических частях биноклей, и с каждым вздохом в легкие врывался болезненно холодный воздух. Наши меховые шапки – в таких ходят русские офицеры – уже давно перестали быть просто предметом маскировки. Просоленные, пропитанные влагой от постоянных брызг, они защищали наши уши от обморожения и немного смягчали резкость ветра, причитающего, словно стоны валькирий.