– Погоди-ка, – он обратился к зачинщику ссоры. – Можно ведь поговорить…
Бугай, казалось, удивился:
– Ого! Кто это тут хочет поговорить? Ну, иди сюда, я сейчас…
Закончить фразу ему не пришлось. Сжав кулак, Пашка что есть мочи ударил деревенского. Тот не устоял и рухнул в костер. Куртка тут же вспыхнула. Деревенские, вместо того, чтобы броситься на помощь товарищу, дружно отскочили в сторону. Уже не соображая, что делает, Пашка нанес лежащему противнику два мощных удара ногой в область живота, одновременно вытолкнув его из костра. Тот изловчился и ударил Пашку ногой. Удар пришелся в глаз.
– Ага, тебе мало! – прошипел Пашка, тяжело дыша. – Ну, тогда – на! – Он врезал противнику в ухо.
Рука заныла от боли, стало жарко, пот заструился под свитером. Страх и нерешительность прошли. Пашка обернулся и двинул в сторону очередного соперника.
– Товарищи колхозники, уходите, он больной на всю голову, – предупредил деревенских Лешка, и все увидели, что и сам он держит в руке внушительных размеров дрын. В голосе его чувствовалось волнение, но полет фантазии остановить было уже невозможно. – Его под Кандагаром контузило. Он не уймется, дурак, пока кого-нибудь не убьет. Так было в Крыму в прошлом годе. Собрались мы, это, на дискотеку..
Но уже некому было слушать Лешкины придумки. Деревенских след простыл. Чудесным образом исчез, испарился просто, единственный пострадавший – главарь.
– Да… – протянул Лешка. – Жал ко-то как.
– Чего? – дрожащим голосом поинтересовалась одна из девчонок.
– Не вышло смычки между городом и деревней…
Пашка огляделся. Хотелось увидеть Катерину, услышать от нее правильные, соответствующие героическому пафосу ситуации слова. Еще захотелось выпить. И умыться. Опять же болела рука и ныл глаз.
– Пашка! Это было нечто! – Лешка и остальные ребята бросились к другу, обнимая и хлопая по плечу. – Д’Артаньян ты наш, Атос с Портосом, Сирано де Бержерак, Брюс Ли и все остальные в одном лице!
Подошла Катя. Пашка победно улыбался, глядя на нее.
– Идиот! – неожиданно произнесла она и, круто развернувшись, зашагала к палатке.
– Вещички пошла собирать!? – бросил ей вслед Лешка. – Давай, вали к своим деревенским.
– Леха, хорош, не надо, – Пашка потрогал глаз. – Блин, синяк будет, а мне завтра в военкомат идти…
* * *
В военкомате разговор был недолгий.
– О! Мой кадр! – радостно воскликнул офицер, лишь только Пашка, украшенный синяком под глазом, переступил порог кабинета. – Пойдешь в Воздушно-десантные войска. Можешь вопрос считать решенным. Тем более, служить тебе в командном составе, не дрейфь. Кругом!
Когда Пашка вышел из кабинета, второй обитатель комнаты, в гражданской одежде, произнес:
– Погоди, Коля, есть у нас для этого парнишки получше применение… Пусть доучится, а там посмотрим. Кадр растет крутой не по годам. Есть характер.
– Следовательно, если есть характер, тогда точно мой кадр.
– Говорю тебе, погоди. У него вместе с характером еще и интеллект развит не по годам. За ним мы давно уже… в общем, наблюдаем. Такого жалко брить в афганскую-то команду..
– А ты думаешь, туда одни дураки попадают?
– А что, только умные и блатные?
– Тогда не о чем мне с тобой говорить.
После военкомата Пашка решил посидеть в скверике у Пионерских прудов с закадычным другом Лешкой. Тот смотался до обеда в винный магазин в Столешников переулок, не без труда протиснулся без очереди к прилавку с очень злой продавщицей и купил за шесть с лишним рублей «шипучки» – бутылку газированной жидкости под названием «Салют». И теперь они с удовольствием «уговаривали» ее теплой за разговорами о собственном будущем.
– Вот загребут меня в армию, Леха, вернусь я в институт дебил-дебилом… Впрочем, может, оно и к лучшему.
– Конечно, к лучшему. Ты же у нас воин.
– Да ладно…. Хочется, Леха, чего-то, а сам не знаю, кого…
Друзья рассмеялись.
– Катя не звонила? – осторожно поинтересовался Леша.
– Нет, – Пашка вздохнул. – О, женщины, вы губите нас, мужчин, своей жеманностью! Или это кокетство называется?
– Не знаю, – Лешка задумался. – Дуры?
– Знаю же, хочет позвонить, а не звонит, – продолжал Пашка. – Вот к чему им надо так себя вести, ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?
– Ну, девчонки ведь, – развел руками Алексей.
– Спасибо, Лешка, теперь все понятно.
– Да ладно, чего ты? Может, у вас будет теперь платоническая любовь. На расстоянии. Хотя это – извращение.
– Нет, – ответил он, помолчав. – Не бывает платонической или плотской любви. Бывает просто любовь и плотская радость общения, сходная с дружбой. Когда вот прямо физически трудно обходиться без другого человека. И все. У меня, честно говоря, такого пока не было, ты ведь знаешь.
Лешка развел руками.
– Паш, мне иногда кажется, ты никогда не повзрослеешь. Как же тебе будет трудно жить-то! Вот ты умней меня, эрудиция у тебя. Помнишь, когда Сталин родился и год восстания Спартака. А все равно я в жизни понимаю больше твоего. В житейском плане.
– Знаю. Это потому что у тебя ум крестьянский. И подход ко всему такой же. Уверен: вырастешь, обзаведешься дачкой, «запорожцем», цыплят станешь разводить…
Лешка в ответ только рукой махнул.
Посидели в тишине, полюбовались прудом. На противоположной стороне прогуливалась парочка влюбленных. Остановившись у скамейки, они долго целовались, не обращая внимания на прохожих.
– Я чего думаю… – Пашка вздохнул. – Скажи, а вот как все дальше повернется, Лешка? Куда жизнь нас забросит? Неужели быт засосет? И станем мы как… Ну, вот, к примеру, как эти чуваки.
Пашка указал на двух мужичков, устроившихся на лавке неподалеку. Они склонились над шахматной доской и напряженно обдумывали очередные ходы. Под лавкой стояла начатая бутылка то ли портвейна, то ли «бормотухи» и два граненых стакана.
– Печальная картина, – пробормотал Алексей. – Ну, я думаю отчего-то, тебя быт не засосет. Да и меня вряд ли, несмотря на цыплят и курей. Кстати, ты меня уже заманал своими курями, не первый раз про это говоришь!
– Кто его знает… Ты погляди на них – вот это может быть нашим будущим. Сколько им сейчас? Лет по сорок – пятьдесят? Считай, жизнь кончилась. И все, что у них осталось – эта лавка, портвешок да шахматы. Кошмар. Лучше сразу повеситься. И еще дома «ждет холодная постель…».
– А тебе чего надо в жизни? Ну, кроме Катерины твоей?
Пашка усмехнулся.
– Не знаю… Мир хочу посмотреть. В океане поплавать. Чтоб вода теплая и без медуз. Хочу «Дип пепл» живьем послушать. Впрочем, это не обязательно, да и где их искать-то? Желаю также купить себе много чего из одежды, двухкассетник новый, «шарп – три семерки». К твоему сведению, у нас с Катькой пока ничего не было.
– Ну, парень, – весело проговорил Леша, – тогда дел у тебя непочатый край. А я вот институт закончу, обязательно пойду работать к отцу к «КБ». Там у них зарплата реальная и сотрудничество с буржуями. В Венецию поеду. Шляпу себе новую куплю.
– У тебя же папа невыездной, значит, ты тоже не очень выездной. Какая на фиг Венеция?
– Ну и допустим… У нас страна большая. Я еще нигде не был, ни в Сибири, ни на Кавказе. В Прибалтике не был. «Широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек!».
– Да, я тоже в Прибалтику хочу. Там, наверное, клево. Шпроты повсюду, жвачка «Калев». И бальзам рижский.
– Бальзам – плохо. От него башка трещит и качается потолок.
– Уж конечно! Это если лакать по-черному, как ты любишь.
– А помнишь, как мы мечтали прокатиться по маршруту «подвесок», от Парижа до порта Кале?
– Еще бы… Детство… Но детство ушло, Леха. Ты знаешь, как я себе представляю настоящую жизнь?
– Ну?
– Помнишь у Евсикова Толика видик смотрели? Там еще эта группа «Тен Шарп», где они на море, на катере? Музыка, девчонки красивые и главное, добрые, ветер в волосах и сво-бо-да!!! Лешка! Ты был когда-нибудь по-настоящему свободным?
– Я-то? Никогда.
Пашка вдруг отчетливо понял: это правда, ведь Лешка всегда был самим собой, а значит свобода для него – вопрос давно решенный. Он заметно погрустнел, отвернулся и уставился в пруд.
– Другое дело, у меня этого уже никогда не будет… – пробормотал он.
– Как так?
Пашка помолчал, потом пробормотал задумчиво:
– Послушай, Леха, я тебе хотел рассказать… Хотя лучше потом.
– Да ладно, Паш, начал – говори уже.
– Не, не могу.
– Ну и черт с тобой. – Лешка махнул рукой. – Может, в «Яму» смотаемся?
– Неохота. Давай здесь еще посидим.
– Ладно… Слушай, а это… в клипе «Тен Шарп»… ты почему считаешь, что девчонки там добрые?
Вместо ответа Пашка вполне серьезно признался:
– Уехать отсюда хотел… – Серьезно. Как Хосе. Помнишь, испанец учился у нас до девятого класса? Хосе Суарес Эстрадо. Видишь, даже помню, как зовут. Интересно, как он сейчас?
– Как, как? На корриде сидит и испанское вино накатывает.
– Он жизнь видит, мир. Границ нет… Студенты там из страны в страну путешествуют автостопом, рюкзачок за спину – и поехали! А мы с тобой и до болгар до сих пор не доехали. А я хочу жить, как нормальные люди.
– Я тебе так скажу: мне у нас нравится, – строго заметил Алексей. – И уезжать отсюда – это, знаешь, надо быть полным дебилом. Будешь рассказывать по «Голосу» как угнетали тебя, да? Про кухню шестиметровую? Как Солженицын?
– Причем тут Солженицын?
– Видел по телевизору его интервью американцам. Он рассказывал, как не в кайф у нас жить, про ракетку еще самодельную нес какую-то чепуху.
– Разве это неправда?
– Неправда!
– Неправда?! – Пашке показалось, в голове начинается извержение вулкана – так он возмутился Лешкиной упертости и тупости. – А то, что мы с тобой, московские студенты, сидим, блин, на лавке в сквере, пьем из горла… Между прочим, наблюдаем неподалеку отражение своего будущего. – Он кивнул на шахматистов, добирающих для счастья портвейн или бормотуху. – Трепотня наша только о том, как хорошо будет работать в «КБ» и неплохо бы смотаться в Прибалтику, – это нормально? Это в кайф?
– Не нервничай, чего раскричался? – В отличие от Пашки, Леша был совершенно спокоен. Видать, таким образом на него действовал «Салют». – Хорошо там, где нас нет.
– Леха, ты на меня ругаешься, а сам одними штампами говоришь, – пробормотал успокоившийся Пашка. – И боюсь, ими и думаешь. И наш образ жизни свинский защищаешь только из принципа. В общем, нет счастья в жизни, лучший друг и тот примитивный… Одно радует – Горбачев. По крайней мере, можно пока с отъездом повременить, побачить, вдруг будут перемены?
– Это ты зря. Ничего особенно не изменится. Было уже при «кукурузнике» Никите. Только в обратку отыграли. Потому что другого нет у нас пути. Мы – особенная страна. В руках у нас винтовка… Так что не будет никаких перемен. Только поскорей бы уж определились и дали знак, что, дескать, все, братцы, игра в демократию заканчивается. По мне, так было бы спокойней, и о будущем подумать можно. Кому-то просто надо показать всем за границей, что у нас тут теперь свобода, равенство и братство, а на самом деле все будет по-старому, вот увидишь.
А «Пинк Флойд» по «Маяку»? А газеты? Станкевич? Коротич? Яковлев? «Огонек»? Нет, брат, все изменится. Будет новая страна. Соединенные Штаты Советского Союза. За это я голосую и потому остаюсь.
– Не пил бы ты больше, Пашка, – с печалью в голосе посоветовал Лешка. – Глупым делаешься. – Он мечтательно взглянул на пруд. – Вообще-то все неважно. Но мне понравилось, как ты это сказал…
– Ну, наконец-то! Я тебе точно говорю: будут Соединенные Штаты СССР или нечто похожее…
– Да ну нет! Ну их к черту, эти твои штаты! Про ветер в волосах и свободу мне запало в душу. Клево. Реально клево. Жить хочется, брат.
Глава четвертая
СЕМЕНОВ
Когда-то Павел Семенов был простым советским студентом со среднестатистическими комплексами и мечтами, несколько выходящими за рамки коллективного разума исторической общности, проживающей на одной шестой части суши.
Неизвестно отчего, воспитанный при тотальном дефиците и однообразии рациона, он любил вкусно, разнообразно и красиво поесть. Безусловно, любить можно было что угодно и кого угодно, хотя бы Анжелу Дэвис, на фоне призывов об освобождении которой прошло его детство, – толку-то что? Он мечтал когда-нибудь прикинуться так, что даже самая неприступная дама не смогла бы устоять перед его великолепием. Для начала ему абсолютно необходимо было приобрести собственные белые кроссовки «Пума» на «липах», чтобы они ярким пятном подчеркивали его индивидуальность на танцполе любой московской или ленинградской дискотеки. Пока что он делил кроссовки с соседом, который был щедр, но педантичен, поскольку разработал четкий график носки этой модной и универсальной обуви.
Павлу все еще нравилась бывшая одноклассница Алла, с которой он провел ночь в квартире друга-старшеклассника Вити Приворотского, когда того шумно провожали в армию. После этой ночи, однако, он очень продолжительное время комплексовал, ведь впечатления от первой в его жизни романтической встречи совсем не были похожи на кадры из кинокартины «Эммануэль».
Но больше всего на свете Павел Семенов мечтал объехать весь мир, посетить дальние страны, Карибские острова и, непременно, Таити с Рио-де-Жанейро. Он жаждал попробовать на вкус океанскую волну, выпить ямайского рома, которым «пахнут сумерки». И вообще, лично удостовериться в том, что где-то сумерки взаправду могут пахнуть именно ромом, а не помойкой во дворе или привычной сиренью, в лучшем случае.
Мечты, мечты… Мечты потерянного поколения, обреченного жить с верой в идеалы в коммунистической стране. Причем, не в эпоху безобидного самиздата, а в то время, когда вместе с проклятыми видеомагнитофонами, факсами и другой «контрреволюционной» техникой, за полосатые столбы с гордой надписью «СССР» уже достаточно легко, никем не сдерживаемая, проникала ранящая дух информация о кайфовой жизни за кордоном.
Вредная информация накапливалась, обрастала подробностями и откровенной чепухой, в которую народ верил в сто раз охотней, чем в счастливое коммунистическое завтра. Прилюдно почти все клялись в убежденности в превосходстве нашего общественного строя над капиталистическим, повторяя на комсомольских и партийных собраниях магические заклинания партийных вождей. Но эти молитвы в идеологических храмах уже не могли противостоять плодам великой технологической революции. Сила веры в земных богов иссякала, и если учение Христа сумело-таки пережить многие сотни лет, то построенная на новой идеологии система отмечала лишь седьмой десяток и уже вовсю скрипела и дребезжала как старая «волга».
Павел, дитя своего времени, продолжал верить, зачастую повинуясь привычке, и попутно развил в себе незаурядное умение мечтать.
Он мечтал, к примеру, о том, как однажды отправится за границу на поезде. Чистое купе с умывальником, культурные соседи и в вагоне не пахнет носками. Хотя на самолете все равно лучше. Говорят, на международных рейсах «Аэрофлота» тебе обязательно нальют коньячку, армянского пятизвездочного, и дадут закусить его черной икоркой.
«Эх… Почему исключительно ответственные работники уважаемых ведомств могут позволить себе такое счастье!? Ладно, пес с ней, с икоркой, да и коньячок что? Выпить можно и в колхозном сарае. А вот сесть на рейс «Аэрофлота», отбывающий в Париж, – это что-то!»
Все заграничные поездки, от Болгарии до Франции, переходили от поколения к поколению «блатных» по наследству. Но случались исключения из правил, и тогда счастливчики осваивали заветные маршруты, боясь спугнуть удачу, не сразу осознавая, за что партия и судьба преподнесли им такое неслыханное счастье.
Наивные не понимали: если судьба еще может быть изменчива и непостоянна, то уж партия себе такое позволить не вправе. Партия все делает по плану и с дальним прицелом.
Студент пятого курса МГУ Павел Семенов, как и все, усвоил, что право на свободу передвижения по миру в его стране – привилегия, мечта, которая может стать реальной, а может оказаться несбыточной. Почти всегда он оставался реалистом, не позволяя себе попусту фантазировать, но бывало, что после распитой с друзьями бутылочки «Массандры» на берегу Оки ему до одури хотелось однажды сесть в самолет и полететь на эти самые заветные Полинезийские острова или в Сан-Франциско!