Убить Горби - Костин Юрий Алексеевич 5 стр.

Трезвому, ему достаточно было и Будапешта. Страна, конечно, социалистическая, но все равно интересно. Кстати, венгры делают автобусы «Икарусы», и получаются они во много раз лучше доморощенных «ЛИАЗов». Хоть в них и теплей зимой, но даже не слишком крутые подъемы московских улиц они преодолевают с большим трудом. Глядишь, вот-вот покатятся вниз…

Опять же, банки с венгерскими помидорчиками при открывании не взрываются, как противопехотные мины. И овощи в них все одинаково вкусные, аккуратненькие, как на подбор. Значит, от капитализма венгры еще ушли не так далеко, как мы и монголы.

Но, как говаривали в советских дворах, мечтать не вредно. Надо было приспосабливаться, зарабатывать соответствующую репутацию, чтобы твоя насквозь эгоистичная лояльность генеральной линии партии на людях превращалась в искреннюю убежденность, чтобы твоя персона не вызвала сомнений у специальных общественных институтов: выездных комиссий, парткомов, райкомов и так далее, когда придет время решать, кого «туда» направить.

А вот с этим-то у Павла наблюдались серьезные проблемы. Как человек, достаточно начитанный, любознательный и, на беду свою, мыслящий логически, он отчего-то всегда задавал себе вопросы, уровень провокационности которых зашкаливал, выходя далеко за границы всего, чем мог в трезвом уме обременить свой мозг правильный советский студент.

Опасное политическое любопытство он начал демонстрировать еще в пионерском детстве, в те времена, когда над Л. И. Брежневым было не принято публично потешаться. Разумеется, находились люди, обманутые иллюзией снисходительности высшей власти по отношению к шалостям плебеев. Тем сильней было их разочарование, когда в крошечные кухни, вопреки надеждам на «авось», вступали тренированные парни из органов и забирали несчастных из невеселой жизни на свободе в еще более невеселое существование за решеткой.

Однажды Павел задал преподавателю политической экономии некорректный вопрос: почему при наличии в Советском Союзе однопартийной системы до сих пор проводятся выборы в высшие органы власти? Забавно, что поступок этот имел в основе своей несерьезные мотивы – вопрос был задан из вредности, без осознания возможных последствий.

«Потому что» – по-большевистски жестко отреагировал преподаватель и от дальнейшей дискуссии уклонился.

Вскоре у Павла начались неприятности. Доподлинно неизвестно – стали они следствием вольнодумства или причиной их возникновения послужила тривиальная драка после концерта группы «Машина времени» в подольском клубе, участником которой Павел стал поневоле. Так или иначе, в кандидаты в члены КПСС его не приняли, и на горизонте засветило «свободное» распределение из института.

Таким образом, в соответствии со спецификой времени, о хорошей карьере можно было забыть. И Павел покорно с ней распрощался. Благо помимо дум о карьере имелись теперь и другие, более важные заботы – вдруг стали очень сильно интересовать девчонки. Причем практически все подряд. Пока не случилось одно из тех событий, которые в корне меняют судьбу человека. Солнечным воскресным утром его разбудил телефонный звонок… Разговор по телефону был короткий, странный и не совсем понятный.

Повесив трубку, Павел отправился на кухню приготовить себе завтрак. Холодильник «Север» проходил «техобслуживание» – размораживался. В других кухонных «отсеках» оказалось пусто, если не считать макарон в продолговатых красно-белых пачках. Кастрюль подходящего для их приготовления размера в Союзе было не сыскать, поэтому в процессе приготовления приходилось вручную подгонять постепенно разваривающиеся изделия под посуду.

Поддев вилкой крышку жестяной банки из-под кофе, некогда произведенной в Индии и, согласно советской мещанской традиции, в дальнейшем использовавшейся для хранения чая «со слоном», Павел отсыпал немного содержимого банки в кружку. Попив чайку, встал из-за стола, вышел в прихожую, спешно оделся и через полминуты смешался с унылым пейзажем нового микрорайона Юго-Запада Москвы.

На дворе стояла ранняя весна, задорно щебетали воробушки, в воздухе витал еле уловимый дух приближающегося тепла, каникул, дачных романов и желанного безделья.

Павел вздохнул и неторопливо двинулся навстречу судьбе, по дороге продолжая соображать, что бы все это значило.

* * *

А позвонил некто Николай Николаевич. Представился сотрудником крупной государственной организации, которой требовались специалисты для работы за рубежом. Павел заканчивал пятый курс, неплохо знал английский, но для такой роли не очень подходил из-за «политической безграмотности». Однако звонивший блокировал сомнения Павла, ловко продемонстрировав осведомленность о его проблемах и намекнув, что организацию они не заботят.

Николай Николаевич назначил встречу немедленно, в сквере на площади Ногина, у памятника героям Плевны. Он оказался среднего роста и возраста. Одет в черный плащ, из-под которого выглядывал темно-синий костюм, безукоризненно чистая рубашка и удачно сочетающийся с ней галстук – все явно заграничного производства.

– Ну что же, добрый день, товарищ Семенов, – Николай Николаевич протянул Павлу руку.

– Здрасти… – промямлил Пашка.

– Павел Васильевич, – Николай Николаевич жестом предложил присесть на скамейку. – Хоть на дворе и первое апреля, от шуток мы воздержимся. Я представляю Комитет Государственной Безопасности.

Павел почувствовал, как челюсти свело судорогой.

– Есть мнение, – продолжил НН, – что мы могли бы поработать вместе. Работа у нас ответственная, но интересная, творческая. Опять же связана с поездками, в том числе за рубеж. Как вы к этому относитесь?

Павел уже собрался ответить и даже подался вперед, но собеседник, похоже, в этом не нуждался:

– При первом приближении вы нам подходите. Конечно, я не настаиваю на немедленном ответе. Но если вы не отказываетесь продолжать разговор, прошу вас подписать один документик. – Николай Николаевич протянул Павлу небольшой листок неплотной бумаги с машинописным текстом о неприятностях, которые могут последовать вслед за разглашением содержания предстоящего разговора.

Павла захватила непривычная игра. Заинтригованный, он подписал бумагу.

Протянув «документик» собеседнику, Павел отметил, что внешне Николай Николаевич походит на Коровьева-Фагота из булгаковского «Мастера», находящегося на очередном пике всенародной любви.

«Только пенсне нет и одет прилично»…

Павел поймал на себе неприятно пристальный взгляд. Ему показалось, что чекист прочел его мысли.

– Павел Васильевич, – спокойно поинтересовался «Коровьев» из КГБ. – Вы техникой увлекаетесь?

– В какой-то степени.

– Дискотеки в институте проводите… У вас там рок-группа, кажется, есть? Это не совсем хорошо. Сами понимаете, музыка – оружие, посильнее танков и ракет будет. Ну, это простительно по молодости. Как с техникой у вас? Усилители, колонки, надеюсь, фирменные?

Павел категорически отказывался верить, что представитель госбезопасности обсуждает с ним не спецзадание, а «аппарат» их группы.

– Ну, нормально, синтезатор купили….

– Купили у спекулянта возле магазина на Шаболовке. Зовется ваш синтезатор «Ямахой» и может сам играть музыку.

– Точно, – отозвался Павел растерянно и заметил разочарование в глазах Николая Николаевича.

– Знаешь что-нибудь про вычислительные машины с музыкальными компьютерными программами? – вдруг перешел на «ты» НН.

– Не слышал.

– Подумай. Может, что читал в «Ровеснике» или «Науке и жизни»?

– Нет, точно нет.

– Очень мне это жаль.

Павлу показалось, что Николай Николаевич сейчас встанет со скамейки и, не прощаясь, навсегда уйдет из его жизни. Но тот стряхнул пылинку с плаща, а вместе с этим переменилось его настроение. Он дружелюбно улыбнулся Павлу как старому знакомому и, опять обращаясь к нему на «вы», стал рассказывать.

– Вот вы, Павел Васильевич, говорите, не слышали про вычислительные машины, они же компьютеры, пишущие и играющие музыку за человека. А между тем, в Америке каждый школьник прекрасно понимает, что прогресс без техники будущего невозможен. Поэтому даже музыкальные вычислительные машины имеют собственную миссию. Вот, к примеру, есть в Соединенных Штатах такой популярный кинофильм – «Звездные войны». Как думаете, какая у него миссия?

– Я не смотрел этот фильм, извините.

– Это «пятерка»! – обрадовался Николай Николаевич. – Правильно, нечего смотреть буржуазную чушь. – Он опять стал серьезен и снова, то «тыкая», то «выкая», сделал Павлу внушение: – Тебе со мной не надо бы хитрить. Я понимаю, у вас в институте не принято вслух обсуждать, чем вы там все занимаетесь в свободное от учебы и комсомольской работы время. Но мне, Павел Васильевич, вы можете говорить все, как есть, потому что у нас времени нет.

«Видно, тактика у них такая – ни с того, ни с сего переходить с «ты» на «вы» и наоборот, – подумал Павел. – Для чего это, интересно? Чтобы держать собеседника в напряжении?».

Тем не менее, надо было отвечать. Ему нечего было скрывать и бояться: это кино он и правда не смотрел:

– Простите, но я действительно не видел «Звездных войн», – сказал Павел. – Читал кое-что, конечно, картинки были в журналах. Робот там ходит железный, сруками. И еще маленький какой-то на ножках… Или колесиках? Кроме того, доктрина Рейгана у всех на слуху… К тому же, – Павел окончательно вернул себе привычную самоуверенность, – не каждый же день встречаешься с сотрудником КГБ.

Николай Николаевич не дал ему насладиться собственным остроумием и превосходством перед собеседником по степени начитанности.

– Ага, – продолжил тот легендарную цитату из «Мастера и Маргариты». – Если бы каждый день – это было бы приятно. Азазелло так ответил Маргарите Николаевне. Отличный роман, правда?

– Хороший.

– Не хороший, а именно отличный. И у Солженицына есть очень хорошие романы. А еще знаешь ли ты, что, помимо тебя, «Голос Америки» в Союзе слушает почитай девяносто процентов студентов? И даже почти что вся сельская молодежь! И вы, товарищи комсомольцы, книги читаете далеко не только те, что рекомендует программа истории партии… И что с того? Если человек умный, он поймет, где истина, а где клевета на наш социалистический строй. А нам без умных парней далеко не уехать. Скажу тебе вот что: если мы друг другу правду не будем говорить, нашей работы не сделаем. Она у нас должна делаться не только холодной головой и горячим сердцем, но и с открытыми миру глазами. Дураки и пустозвоны нам не нужны. И враг способен написать хороший роман или сочинить красивую песню. Тем он для нас вдвойне опасен. Понял меня?

– Понял, но не совсем. Вы считаете, Булгаков враг?

– Мне пора, – вместо ответа отчеканил Николай Николаевич. – Завтра жду вас по этому адресу ровно в одиннадцать часов утра. Спасибо большое за то, что уделили время. – Николай Николаевич протянул Павлу небольшую карточку с адресом и удалился.

Проводив чекиста взглядом, Павел дал себе слово забыть про него навсегда и никуда завтра не ходить.

«Значит, Булгаков для них – враг, да?! – размышлял он, рассекая широким шагом по Варварке. Из чувства бьющего через край протеста он громко запел:

Прохожие реагировали по-разному: кто с удивлением, а кто и со злостью. Одна бабуля покрутила у виска рукой.

Однако, выразив протест, Пашка не смог победить любопытство и на следующий день, предупредив на всякий случай старосту курса о своем отсутствии, все же отправился на встречу По указанному Николаем Николаевичем адресу располагался затерянный в переулках московской улицы Метростроевской неприметный, с виду ни разу за последние сто лет не видавший капитального ремонта, старинный трехэтажный особняк. Догадаться, что в этом районе коммуналок и доживающих свой век деревянных домов могло находиться учреждение, подведомственное КГБ, было трудно. Впрочем, будь Павел внимательней в то утро, он заметил бы три «волги», припаркованные у стены Зачатьевского монастыря. На крышах этих машин были установлены антенны, а номера с сериями «МКО» и «МКС» выдавали их принадлежность к специальной службе.

Лишь только Павел переступил порог дома, он понял, что его внешний антураж – маскировка. Внутри все было богато отделано мрамором и деревом, правда, в духе советских представлений о роскоши. На входе под защитой металлической решетки дежурил прапорщик. На аккуратном столике рядом с ним стоял телефонный аппарат без диска и какой-то предмет, напомнивший Павлу осциллограф.

– Здравствуйте, – поприветствовал его прапорщик. – Вы к кому?

– К Николаю Николаевичу. Семенов Павел Васильевич.

Охранник наклонился к «осциллографу», нажал там какую-то кнопку и извлек из прибора похожую на проездной билет карточку.

– Паспорт с собой?

Павел кивнул.

Проверив документы через решетку, прапорщик пропустил Павла, выдал ему карточку и, указав на лифт, произнес:

– Кнопка «этаж 5». Карточку надо вставить в приемник, и лифт откроется. Вас встретят.

Павла озадачила эта самая «кнопка этаж 5». Особняк-то трехэтажный.

«Может, у них тут каждый этаж поделен на два», – подумал Павел и, нажав кнопку в лифте, сразу понял, в чем дело.

Лифт поехал вниз.

Николай Николаевич встретил Павла как родного. Угостил чаем (по вкусу, к сожалению, это был все тот же «слоновий напиток»), предложил сухарики и печенье. Несмотря на подземное расположение, его кабинет не походил на бункер. Окна, конечно, не хватало, но все равно было достаточно уютно. Принадлежность хозяина «офиса» к Комитету выдавала статуэтка Феликса Эдмундовича и безупречный костюм. Павел не мог позволить себе хорошо одеваться, но очень хотел когда-нибудь выглядеть так, как некоторые американские актеры. Ему нравились в людях вкус, опрятность, даже щегольство. Он считал, что в этом скорее проявляется не тщеславие, а уважение человека к окружающим.

– Что вы так разглядываете меня, Павел Васильевич? – улыбнулся Николай Николаевич.

– Костюм у вас хороший. Я такие видел на членах Политбюро, когда они приезжали к нам в институт на встречу с ректором.

– Ну, это вы преувеличиваете. Членам Политбюро ЦК КПСС костюмы шьют на заказ в спецателье № 1 на Кутузовском проспекте руками самых талантливых советских портных. А мой костюм – французский ширпотреб, сработанный на фабрике товарища Пьера Кардена, каким-нибудь Жаном-Пьером, а не Иваном Макарычем. А что, внешний вид, на ваш взгляд, имеет значение?

– Нуда, конечно. С другой стороны, важно – какой человек, конечно. Это главное.

– Эх, юноша, сколько еще времени нужно потратить на то, чтобы убедить вас быть максимально точным в выражении своего мнения! Можно обойтись без всяких там «с другой стороны», «тем не менее», «хотя»? Страсть как не люблю я всех этих дел. Говори прямо. Если принял решение – делай. Пусть оно неправильное, но твое, время на колебания не трать. Если есть вопросы – задавай. Про однопартийную систему сморозил на семинаре, а про одежку говорить боишься, так?

Павел вздохнул. Все-то им известно. Стало неуютно, внутри рождалось возмущение этим всезнайством. Опять же разговор о Булгакове…