Мастер Чэнь
Магазин воспоминаний о море
Художественное оформление серии Елены Окольциной
Издание осуществлено при содействии литературного агентства Banke, Goumen & Smirnova
© Мастер Чэнь, текст, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо»», 2020
* * *
Ее сиятельство
– Прошу подать на еду.
В Азии привыкаешь не замечать нищих, не поднимать головы от стола – если сидишь; с резиновой улыбкой обходить их – если шагаешь. Они не будут долго беспокоить вас, они никогда не решатся на физическое прикосновение, они не опасны.
Но когда ты слышишь эти четыре слова… вообще-то три на английском – begging for food… и на каком английском! Вот трансляция из британского парламента, ее величество в куполообразной короне неспешно надевает очки, раскрывает папку у себя на коленях, и… вы слышите и понимаете каждое слово – произнесенное негромко, раздельно, с почти нечеловеческой четкостью, благосклонно и терпеливо. Королевский английский. Несравненный и неподражаемый.
И это был именно тот английский, который я только что услышал.
Невозможно было не поднять в ответ голову от алюминиевого, пустого пока что столика «Бхадху Шаха». Невозможно было равнодушной быстрой полуулыбкой отделаться от этой женщины, стоявшей передо мной на тротуаре, в шаге от границы, разделявшей ресторан и улицу.
Она, казалось, на расстоянии приподнимала мне взглядом подбородок… я вздернул голову еще немного, встретился с ней глазами – а если ты посмотрел на нищенку, то она одержала первую победу, и, скорее всего, ты что-то ей дашь.
Но уже по королевскому английскому можно было догадаться, что нищенка – кто угодно, только не вот это.
Европейцы в Азии – это не одна порода людей, а несколько. Есть туристы в шортах и безразмерных майках, всегда с видеокамерами; есть бизнесмены в промокших на спине рубашках с галстуками; и то, и другое – классика. А тут был, конечно, тоже классический вариант, но совсем другой. Бесспорно европейская женщина, рыжеватая блондинка, но… широкие, суженные к щиколотке марлевые штаны, длинная, ниже колен, рубашка такой же ткани, шарф-накидка… в общем, пенджаби, очень дешевое. Небольшой матерчатый рюкзак за плечами. И все это – с оттенками выцветшего шафрана и серой пыли.
Эту одежду носили, не меняя, уж точно больше года. Эти ноги в простых сандалиях наверняка несут ее от храма к храму – Шива, Кришна, Мухаммед, Будда, Гуаньинь – месяц за месяцем, сотни, если не тысячи километров. Копеечные автобусы, поезда или просто дорога под ногами.
И лицо – с потемневшей кожей (она светлее только в глубине двух морщинок у носа), с благосклонной и несколько отрешенной улыбкой, длинным, чуть выставленным подбородком.
Ее наблюдавшие за мной глаза смеялись – скорее добродушно.
Буддийский монах – если это настоящий монах, а не жулик в шафранных одеждах, каких здесь тоже достаточно, – не просит у вас денег на еду. Он медленно идет с миской для подаяния мимо, предоставляя вам шанс накормить святого человека и этим исправить карту ваших будущих судеб.
И эта женщина вообще-то тоже ни о чем не умоляла. Она даже не пыталась повторить эту фразу – «прошу подать на еду». Она изучала мое лицо со спокойным любопытством, возвышаясь надо мной на тротуаре в позе, которую способны принимать только коренные жительницы Индостана – может простоять так час, а может через долю секунды наклонить голову в знак прощания и тронуться дальше среди слепящей жары, чуть шаркая сандалиями по неровному темно-серому асфальту.
Она уйдет, и чего-то в жизни не случится.
Я поднялся со своего шаткого алюминиевого стульчика – сидеть, когда она стоит, было просто невозможно! – и полез в карман. А дальше… эти веселые изучающие глаза что-то со мной все-таки сделали – я достал бледно-сиреневую бумажку. Подошел к неподвижной женщине поближе – чтобы окружающие не видели, что именно между нами происходит, ведь тогда она потеряет лицо, – и с почтительным наклоном головы вложил бумажку в ее длинную узкую руку.
Дальше была пауза.
– Вот это просто великолепно, – вновь зазвучал негромкий и неторопливый голос королевы под сводами зала парламента. – Сто рингитов. Вы едите в «Бхадху Шахе», а ведь ни одному неопытному приезжему и в голову не придет сюда спуститься. Значит, вы в городе далеко не в первый раз и знаете, что такое сто рингитов. Это примерно тридцать пять долларов. Такие деньги здесь не подают на еду. Столько платят разве что за секс. Хм?
И она посмотрела на меня чуть сбоку, не то чтобы обвиняющим, но довольно-таки строгим взглядом.
Слово «секс» она произнесла без тени смущения, так же отчетливо и таким же ровным голосом, как и все остальное. Ее, наверное, могли услышать люди даже в дальнем углу «Бхадху Шаха».
– Что касается еды, – сказали, как бы сами по себе, мои губы, – то вы можете просто присесть ко мне. Я вижу, что вы тоже знаете это место. Вы доверите моему вкусу, если я попрошу повторить для вас мой заказ?
– И что это за заказ? – склонила она голову, делая шаг по ступеньке вниз, ко мне.
– Бумажная тоса. Панир тикка. Молодой кокосовый орех. Мы просто разделим то, что мне сейчас принесут, а потом сделаем то же самое, когда они принесут это снова.
– Вы действительно знаете «Бхадху Шах», – негромко сказала она, с легким вздохом сбрасывая с плеч рюкзак на соседний стул. – Что внушает… ну, уважение.
В этот ресторан, как она правильно заметила, «спускаются» – на пару шагов вниз, с тротуара, как бы в открытую с трех сторон залитую бетоном яму, защищенную от солнца ржавыми листами железа на столбах. Тут и вправду не то место, куда зайдет европеец, впервые оказавшийся в Азии.
Самый простой путь к «Бхадху Шаху» – выйти на перекресток Султана Исмаила и Раджи Чулана и обойти справа «Истану». Этот столичный отель называли «мусульманским пятизвездником», пока в Малайзию не пришел новый век, когда все пятизвездники – по крайней мере летом – стали арабско-иранскими, судя по обитателям. В «Истане» весьма обычные комнаты, довольно средний буфет, но если вам нужно настоящее спа, идите только туда.
Итак, если вы обходите справа стеклянную громаду «Истаны» с мусульманскими полуарками наверху, то оказываетесь на относительно прямой, сначала спускающейся, а потом поднимающейся на невысокий холм улице под старыми акациями. Здесь к каждому двухэтажному дому-бараку пристроено по такому вот навесу на столбах, и везде пахнет едой.
«Бхадху Шах» – для бедных, а то и очень бедных жителей этого квартала Куала-Лумпура. Тех, что сидят здесь вечером за стаканом крепкого чая, по цвету кремово-кирпичного – даже несмотря на порцию горячего молока. Сидят и смотрят, снизу вверх, на подвешенный под потолком внушительный телеэкран, на котором видно, как где-то в Лондоне человечки гоняют мяч по зеленому полю под рев трибун.
Основная еда здесь выставлена в мятых жестяных подносах под зудящими неоновыми лампами, а это верный признак того, что заведение далеко не роскошное. Но у «Бхадху» отличный тандур – стоит серым горбом у самой кромки тротуара, возле дыры для стока воды, которую в сухой сезон используют для своих целей местные крысы. Индийца, впрочем, вы крысой не удивите и не испугаете.
«Бхадху» считается, правда, рестораном не индийским, скорее пакистанским, а в общем – довольно типичным заведением для любых мусульман, переселившихся в Малайзию за последнюю пару веков с Индостана. И это значит, что в тандуре поджаривают на шампурах отличный сыр (тот самый заказанный мной панир тикка, пахнущий молоком и дымком), что здесь хороший хлеб. И еще роти чанай – что-то среднее между толстым упругим блином и просто хлебом.
А «бумажная тоса», она же доса, она же дхосаи – это не совсем хлеб, это блин, кисленький – почти как ржаной, с хрустящими краешками, свернутый в трубочку и невесомо застывший в такой позиции. Большой, нависающий над краями тарелки и действительно похожий на рулон полупрозрачной бежевой бумаги. От него отламывают пальцами крошащиеся ломтики и макают их в острый чечевичный соус с кусочками картошки.
– Здесь, как всегда, отлично, – выговорила она, аккуратным кругообразным движением зачерпывая соус.
К своему стыду должен признать, что есть руками я не то чтобы совсем не умею, но мне далеко до вот таких женщин и мужчин, невозмутимо вычищающих тарелку характерным движением пальцев щепоткой – чуть с подворотом. Обычно, правда, так делают индийцы, а не вот такие европейские бледно-рыжие ведьмы.
Она, кажется, была довольно голодна, но при этом безупречно держалась со мной голова в голову – съела с нашей общей тарелки ровно половину тосы и так же поступила со второй и с паниром тоже. После чего начала чуть улыбаться миру, «Бхадху Шаху» и его клиентам.
– Конференция, значит, – сообщила она мне, рассматривая мой черный матерчатый портфель, выданный, как положено, каждому из участников. – Ага, вы русский. Хорошо.
– Не скрываюсь, – заметил я, бросая взгляд на брошенную поверх портфеля именную табличку на шнурке. – А вы? Ваш английский слишком хорош, чтобы быть настоящим. Или вы из королевской семьи Англии, или… нет, есть намек на какой-то механический, или металлический, акцент. Германия?
– Х-ха! Почти, – посмотрела она на меня желто-карими глазами. – Угадайте: откуда пришли противные жирные слоеные булочки с половиной персика внутри, и сверху персика чуть-чуть заварного крема? О боже мой. Ну, хорошо. Еще в этой стране есть сыр. Гамлет, наконец, принц Гамлет. Не то чтобы у нас в стране кто-то про него вспоминал, настоящий Гамлет жил в каком-то одиннадцатом веке и был кровавым маньяком. Но Эльсинор стоит, на радость туристам.
– Ах, Дания, – понял я. – И еще Андерсен.
– Конференция, – повторила она. – Вдобавок вы не многое знаете про сыр и датские булочки, но отзываетесь на что-то литературное. Что ж, логично. И отлично. С таким мужчиной совсем не стыдно заняться сексом. Ведь вы же мне дали сто рингитов? Я их уже не верну. Стоп. Вы застенчивы! Вы чуть дергаетесь, когда слышите слово «секс», а сами его не произносите. Как мило.
– Секс, – сказал я. – И я очень застенчив.
– Нет-нет-нет, если вы это признаете – значит, хоть и застенчивы, но не очень… В каком странном мире мы живем: за секс, такую простую вещь, когда люди доставляют друг другу маленькое удовольствие, ну вот как массаж или почесать спину… и за это дают и берут деньги. Ну, если уж мир так устроен – что мы можем сделать? Я готова и вся ваша. Я и правда готова, а причину назову вам потом. Это не деньги, ведь, повторю, я их уже получила и не отдам. Ну или не совсем деньги. А ваш отель – там, наискосок через перекресток?
Я снова посмотрел на портфель с конференции: место ее проведения (отель «Краун Плаза»), как и тема, было отпечатано на его клапане большими белыми буквами. Обычно делегатов помещают там же, где, на первых этажах, они заседают.
– И вы, как я понимаю, только что сбежали с конференции, отказались от предсказуемого отельного буфета ради настоящей еды у «Бхадху»? Значит, вы хоть немножко авантюрист и еще знаете, что такое удовольствие. А раз так – или вы получаете его от меня немедленно и сполна, или я ухожу со ста рингитами искать то, что мне сейчас необходимо. Согласны?
– Вперед, – сказал я и почувствовал, что делаю что-то не то.
Дама перекинула через плечо шарф своего пенджаби.
– Кстати, меня зовут Маргарет, – сказала она. – И я возьму вас под руку. Так приятнее. А вот свой рюкзак я всегда ношу сама.
Я знал, что сейчас попаду в какую-то неприятную историю. Потому что сделал шаг в мир, населенный странными и загадочными для меня людьми.
Европа и Америка полны теми, кто постепенно понял, что ходить по холодным улицам или стоять там в пробках, сидеть в стеклянных офисах с искусственным воздухом, где не дают курить, – это не жизнь. Одни такие, понявшие, работают одиннадцать месяцев в году ради четырехнедельной поездки в настоящий теплый мир – с рюкзаками, в шортах с карманами, в тапочках на босу ногу. Другие уезжают на год, полагая, что место третьесортного клерка от них никуда не убежит. Третьи – они улетают в Азию надолго, думая, что навсегда.
Эти европейцы живут в самых жутких кварталах азиатских городов, в клетушках два на три метра, если повезет – с вентилятором под потолком, или в длинных спальных комнатах на двадцать кроватей, притом что на женские и мужские эти ночлежки делятся далеко не всегда. Они одинаковы на вид – с навеки загоревшими лицами, выцветшими волосами, свалявшимися дредами в бантиках, с платочками на головах, с рюкзаками… Их хорошо знает и не очень любит местная полиция: просроченные или напрочь отсутствующие визы, наркотики, мелкое воровство, попрошайничество, неожиданная необходимость везти их в больницу.
Но они стали своими в храмах всех религий – да многие попросту живут там, на теплых, истоптанных ногами храмовых плитах, и питаются подаянием.
И вот сейчас я шел с женщиной из этого завораживающего и жутковатого мира к себе в отель. Они, в их мире, как-то по-другому относятся к любви, они – наследники легендарного века, шестидесятых и семидесятых, века, когда любовь была свободной, ею занимались когда хотели и с кем хотели, и даже где угодно. А может быть, они и сейчас так делают.
Самое забавное, что эти люди, слившиеся с местной нищетой, иногда со вздохом достают из глубин своего рюкзака платиновую кредитную карточку и едут сдаваться в пятизвездный отель – за пару дней до отлета к прежней, бессмысленной, офисной жизни.
Маргарет, с любопытством посматривавшая на меня по дороге, могла быть кем угодно. Наследницей парфюмерной империи в поисках нового бога или отчаявшейся от безденежья, изголодавшейся маньячкой, за которой тянется след нескольких перерезанных глоток – глоток таких неосторожных людей, как я.
В своем мире я чувствую себя вполне уверенно, я его знаю, я его не боюсь. Но сейчас она вела меня в другой, свой мир, пусть и в мою комнату.
И это было…
Это было великолепно.
Башня «Краун Плаза» выросла над нашими головами – позади монорельсовой дороги вдоль улицы Султана Исмаила, на холме за струями фонтана и рощей пальм. Помню время, когда над тем же самым небоскребом в недоступной вышине светились гордые буквы Hilton, а я боялся даже зайти в эти двери, за которыми начинался кондиционированный воздух, улыбки королев красоты за стойкой и сделанные на заказ мягкие ковры. Сегодня «Хилтон» уехал в другой район города, в башню поновее, но обаяние осталось – надеюсь, навсегда.
– Вы вообще когда-нибудь имели секс за деньги? – говорила мне по дороге Маргарет, не заботясь о том, что ее может понять кто угодно на улице. – Бывали там, на Рамли-стрит? Ах, только чтобы выпить? Изумительно. Впрочем, по вам видно, что вам не нужен продажный секс. Вам нужно что-то другое. Вы ведь очень милый мужчина – видели бы вы, как хорошо смотрелись там, в «Бхадху», со своим портфелем. Как будто вернулись домой после долгого путешествия, и вам ничего больше не надо.
Рамли-стрит и вправду всего в двух кварталах от «Краун». Она пересекает Султан Исмаил почти под прямым углом и ведет к легендарным башням «Петронас» – которые уходят острыми вершинами в дождевые облака среди лучей прожекторов, как две ртутные реки в небо.
Эта улица не просто грохочет – грохот ее нельзя выдержать больше часа, он доносится даже через перекресток к пятизвездной «Шангри-Ла», из-за чего я больше там не останавливаюсь. Всего-то вроде бы шесть баров, по три с каждой стороны улицы, но они на воздухе, открыты на три стороны – этакий маленький филиал Таиланда. И в каждом баре свой сотрясающий окрестности рев динамиков, в каждом вьется толпа мускулистых местных юношей и другая толпа – дряблых и нетрезвых туристов.
Малайзия по части девочек ничем не хуже Таиланда, а Рамли-стрит даже лучше – здесь мало местных, зато целый цветник экзотики. Русские из Ташкента или Бишкека – темненькие, с затуманенно-веселыми глазами, пританцовывающие среди дергающихся лазерных лучей. И еще узбечки – а это просто великолепно, одну называют «королевой Шелкового пути», за соответствующей ткани блузку, еле прикрывающую острые соски. Последний писк моды – негритянки, в невиданном множестве, с отставленными упругими попками, они без клиентов не остаются тут никогда.