Пространство на окраине Паттаи состояло из старых манговых деревьев (очень мало плодов, зато множество длинных, темно-зеленых листьев высоко над головой), толстых провисающих черных проводов и трансформаторных изоляторов, а пониже – мотоколясок и их черноголовых водителей, съезжавшихся к торговцам едой у кромки тротуара.
Впрочем, это – на улице, а здесь, на деревянной террасе «Капитана Флинта», был просто длинный стол; хозяин, вдохновенный Рувим, бегал туда-сюда, иногда обнимая гостей за плечи и говоря им пару слов, Арсений дисциплинировал детей, Гузель их защищала, тут же было еще множество народа, как-то связанного между собой (хотя с кем были связаны какие-то Саша и Маша из Хабаровска – непонятно). А мы с Евгением беседовали с «людьми с Нассим-роуд»: там помещается наше посольство в Сингапуре, оттуда до Паттаи теоретически можно доехать в автомобиле за пару дней, что многие и делали, причем очень часто с главной целью – попасть на вечер у «Капитана Флинта». Потому что на этих вечерах возможно все. Услышать, как Рувим на пару с тощим Бруно разделывают «Фантома оперы», самим помучить клавиши – задать Рувиму тему, спеть безобразным хором и вынудить Бруно заглушить вас саксофоном… здесь – музыка для друзей.
Вася Странник, оказывается, уже какое-то время смотрел на меня в упор – два прямоугольника очков. Потом зачем-то помахал мне рукой и начал беседовать с кем-то еще, на его конце стола. Дети Арсения и Гузели наперегонки таскали с его тарелки овощи. Не какой-нибудь тайский салат из незрелой папайи с огурцами, кинзой, кунжутом и так далее, а просто порезанные свежие овощи.
– Мясо он иногда тоже ест, – заметил Евгений. – Если космос ему разрешает. Что интересно, вся семья его в этом деле беспрекословно слушается, ну, может, кто-то стыдливо схватит что-то мясное на улице, подальше от его глаз.
– Так, – приступил я к неизбежному. – Он вообще кто?
И вот здесь были сложности. Попробуйте представьте смысл слова «кто»: это о профессии, по крайней мере бывшей? Нынешнем роде занятий? Религии? Тот же Арсений, худой, как борзая, был одновременно лучшим в Паттае туроператором по части сложных экзотических поездок – на таиландский север, в Чианг Рай, к храмам и островам соседней Камбоджи и так далее, отцом веселого татарского семейства, бывшим менеджером какой-то рок-группы в России девяностых, и еще…
А Вася, кроме того, что он – как и было написано на карточке – Странник, оказался прежде всего наставником малолетних.
Все началось с одного стихотворения. Евгений, зажмурившись от удовольствия, процитировал его шепотом, чтобы голос не долетел до противоположного конца стола:
– Так, – сказал я. – Вот это слово – странной. Что-то мне подсказывает, что там было нечто другое.
– Было, – подтвердил Евгений. – И дети Арсения, мерзавцы, догадались. Тогда Вася начал терпеливо, вежливо беседовать с ними. Насчет того, почему Родина все-таки именно странная, а не то, что они сказали и что надо ее жалеть и не обижать. И насчет того, плавают ли крабы, а если плавают, то куда. Предложил им поменять строчку-другую. И так далее. И вдруг до Арсения с Гузелью в какой-то момент дошло, что их дети, вдобавок к тому, что говорят по-тайски лучше тайцев, ведут с Васей дискуссии о поэзии. О русской поэзии. И сами пишут стихи. Или как бы стихи.
Мало того, продолжал Евгений, Вася начал делать для семьи еще одно очень полезное дело. Не то чтобы совсем воровать, но… В каждом пляжном отеле есть такая полка, куда дети разных народов сбрасывают прочитанные книжки, которые не то что везти домой, а и в руках-то держать лишний раз не хочется. На английском, голландском, китайском, но также и русском. Книги там оставляют просто так – но просто так и берут.
Все верно, вспомнил я, на такой полке в моем отеле я лишь вчера обнаружил – из числа русских книг – двухтомный учебник менеджмента, одного из «Сварогов» Бушкова, неподъемный «Шантарам» Робертса, явно залитый пенной морской волной, и еще Пелевина. Потому что люди приезжают отдыхать разные.
Вася Странник неспешно обходил отели с какой-нибудь гнусной книжкой в руке, которую и выкинуть-то противно. Благосклонно кивал тайской девочке (она кивала в ответ – книги может брать с полки любой и ставить ее туда тоже). Понятно, что разбираться в качестве русских книг – не дело тайской девочки, дежурящей в интернет-комнате, где обычно и помещаются такие шкафы. Итак, Вася ставил свою книжонку на полку, брал вместо нее что-то куда более приличное – чтобы космос не возражал, если эту штуку прочитают дети, – и нес в дом к Арсению. Так начала создаваться русская библиотека, попользоваться которой к Арсению начали ходить соотечественники. И их дети, которые втянулись в активные дискуссии о книгах с детьми Арсения.
После этого Васе отвели в доме Арсения в пригороде Паттаи почетную комнату. Где он и проводил большую часть своей нынешней жизни.
Поэзия терниста. Васе приходилось нелегко. Однажды он задал питомцам для продолжения строчку, после которой они обошлись с ним беспощадно:
– А что, хорошая строчка, – задумчиво сказал я. – Классика. Так беспомощно грудь поседела, но шаги мои были легки.
– Ну, да, – согласился Евгений. – Но дети, которым было сказано сделать по этой строчке целое четверостишие, говорили с ним не о классике. Они измывались по поводу точности определения голоса. «Гнусным» – это у них еще было самое ласковое слово. Странник, однако, детей не обижает. Он стерпел.
Но дальше было хуже.
Дальше Вася – он тогда еще передвигался по сопредельным с Паттаей территориям – зачем-то поехал на Борнео, в малайзийский штат Сабах. Говорят, просто выиграл в рекламной викторине неделю в тамошнем отеле, воспринял это как знак свыше, ну а перелет через Южно-Китайское море на бюджетной авиалинии стоит копейки. И послал оттуда детям по почте вот такое четверостишие, с заданием сочинить еще:
И надо же было влезть в творческий процесс Гузели. Она написала ему:
Вася – человек бесконечного терпения. Он подробно написал ей, что «песчаными мухами» называют какую-то микроскопическую разновидность то ли рыбок, то ли медуз, что испытать на собственной шкуре этих тварей можно в самой Паттае, где Гузель живет, что она, как мать и женщина (пусть и очень юная), могла бы лучше заботиться о том, чтобы дети знали дикую природу тех мест, куда их забросила судьба.
Вторая часть его ответа была длинной и аргументированной. Все сводилось к тому, что Гузели было бы хорошо прислушиваться к звучанию космических волн, которые создают поэтические размеры. Гузель все еще не понимала своей ошибки и смиренно написала ему в ответ:
Вася стерпел и это, мягко подсказав, что приспособиться к чужому размеру строки – еще не гарантия того, что она не сбивает эти самые волны, одни из которых детям полезны, другие – вовсе нет.
– Он творит русскую поэзию только в одном размере, – пояснил Евгений. – Других не признает. И детей заставляет, говоря, что это мужественный ритм, а всякие мушки сделают из них, детей, что-то не то.
– И давно это у него?
Евгений задумался.
– Относительно, – высказался он наконец. – Раньше, когда он не чувствовал еще ответственности за подрастающее поколение, он тоже писал стихи, и тоже в одном размере, но несколько другие. Арсений цитировал только одну строчку, из их совместного прошлого, строчку, которая ему запомнилась навек, – «упился телом потным юных сук».
– Да, – сказал я, после долгой паузы. – Упился телом потным юных сук – и умер, задохнувшись от блаженства. Стоп, а что это у них за совместное прошлое?
– Тюрьма, – сказал Евгений и застенчиво улыбнулся.
Несколько лет назад, когда русские в Паттае еще не были привычной частью пейзажа, а на родине поездка в Таиланд еще считалась чем-то экзотическим, Арсений попросту летал по этому городу, ему казалось, что здесь он может все. Это было ошибкой. Тайские власти действительно терпят если не все, то многое – кроме двух вещей. Они плохо относятся к педофилам и еще к тем, кто торгует наркотиками в особо крупных размерах.
Арсений к педофилам никакого отношения не имел, но что касается второй проблемы, то опытные люди давали ему года два жизни. Он исхудал до крайности, по зрачкам его глаз было, в общем, видно все, и поскольку ни на какую серьезную работу он уже не был способен, то оставалось одно – начать перевозить товар. А за это местные власти попросту вешают, в лучшем случае – дают лет двадцать.
Начиналось у Арсения все с любимой местной забавы по имени «я ба». Или, в русском варианте, «баба-яга». Метамфетамин, дающий человеку на несколько часов лошадиную силу и выносливость, позволяющий без сна веселиться до утра в маленьком ревущем красном аду, который, как считают новоприбывшие, и есть Паттая.
Город хорош тихими окраинами, где живет множество приличных людей, но туда приезжие забредают редко. По большей части туристы идут вдоль набережной, у багрового ряда одинаковых бамбуковых баров, где дикий рев музыки – в каждом баре своя, они смешиваются, эти звуки, пытаясь уничтожить друг друга – дробит, наверное, лед в стаканах с разбавленным (к счастью) отвратительным виски «Меконг». Курносые девочки в купальниках, ждущие в барах клиентов, вряд ли дотягивали бы в этом реве до утра, если бы не «баба-яга».
Туристы развлекаются таким образом неделю, ну дней десять, а Арсений подстегивал себя в пикирующем полете – он думал, что создает в Таиланде бизнес, – год-полтора, потом пришло время других наркотиков, посерьезнее.
Что произошло дальше, вопрос сложный. По одной версии, он сам, намеренно, сдал себя таможенникам в Домодедово, когда ехал домой и вез друзьям небольшую порцию героина особо высокого качества – в те дни здешний «Золотой треугольник» еще был мировым лидером по этой части, а про афганцев никто всерьез и не слышал. И это было правильным шагом, потому что в России за такие пустяки еще давали года три, не больше, а других шансов выжить у него уже не оставалось. Были и другие версии, менее приятные, типа той, что у русского человека всегда найдется тайный доброжелатель… но и третьи версии существовали, потому что Гузель к тому времени уже была и у них родился первый ребенок, а еще у Гузели был отец, тоже таиландский житель, владелец «Капитана Флинта» Рувим, который отлично видел, что происходит.
Но Арсений, судя по всему, был благодарен доносчику, кто бы он ни был, потому что на суде он не защищался, буквально упрашивал себя посадить и из тюрьмы вышел чистый, как стеклышко. Правда, оставался сущий пустяк – он мог бы не пережить там первые пару месяцев. Но когда его в камере скручивало и трясло, рядом оказывался некто Василий, в крайнем случае он вызывал тюремного врача, который вкалывал Арсению что было – да хоть димедрол с анальгином, а потом пользовал его физиологическим раствором через капельницу. Поскольку надо же было что-то делать.
Арсений выжил (оставшись чудовищно худым на всю жизнь). И когда сроки почти одновременно закончились у него самого и у его друга, он вытащил друга в Таиланд. Так на свет появился Вася Странник.
– Так, ну а Василий что там делал, в этой тюрьме – убийство с отягчающими обстоятельствами? – спросил я Евгения, косясь на дальний угол стола, где Странник сидел совершенно один, глядя в пространство.
– Нет, нет, нет. Зачем уж сразу так – убийство, – покачал головой Евгений. – Василий был таможенником.
Вечер в этих краях – штука почти несуществующая, и я хорошо знал, что будет как всегда: заговоришься, зазеваешься, и вот уже кругом горят огни, на черном фоне возникают между манговых деревьев багровые зигзагообразные траектории полета летучих мышей… Я покосился влево – Странник так и оставался, как одинокая статуя Будды, метрах в двадцати от нас, мыши беззвучно расчерчивали темноту над его головой.
– Таможенник – а что, за это уже… в общем, это такая строка в обвинительном заключении? – поинтересовался я. – Знаешь, в моей сложной биографии был такой эпизод, я торговал бельем. Импорт средней тяжести. И, кажется, после общения с таможней я многое понимаю…
– А раз понимаешь, то что уж там говорить. У всех нас есть эпизоды в биографии. Кто-то же должен был быть таможенником. И, в космическом смысле, может быть – смысл жизни некоторых людей, а то и всех, в том, чтобы убить в себе таможенника. По капле выдавить, но лучше сразу.
Уход солнца резко сменил обстановку в «Капитане Флинте». Все задвигались, начали говорить друг с другом, Рувим снова пошел вдоль столов – чокаться, целоваться, хлопать по плечам, на эстраде загорелись огни, зазвучал ударник, давая летаргический ритм для Бруно – а тот разминался, тянул задумчивую ноту на теноровом саксофоне. «Так, разговоры заканчиваются, – сообщил Евгений, удаляясь, как и Рувим, на обход всех знакомых. – Тут скоро будет очень шумно».
Гипсовый капитан Флинт, как положено – с синим от рома лицом, саркастически смотрел на собравшихся из-за своего гипсового штурвала, настоящая, матерчатая треуголка с серебряным галуном у него съехала набок.
Рувим – человек со своей историей: был джаз-оркестр Казани, который в самом начале девяностых выехал в полном составе в Таиланд, и оказалось, что здешним джазменам до казанцев на удивление далеко. А тут с родины им вслед сообщили, что филармонию (или что там у них было) закрыли за ненадобностью.
Что ж, закрыли – значит, закрыли. Вернулись не многие. Оркестр разбрелся по всей стране – парами и тройками, в зависимости от контрактов, и в таком вот распавшемся составе положил начало настоящему таиландскому джазу. Рувим, первый из лучших, получил контракт в «Бамбуковом баре» старого «Ориентла» на берегу Чао Прайи в Бангкоке. Это было все равно что стать королем, потому что отель-легенда, где останавливался еще Сомерсет Моэм, делает репутации раз и навсегда.
Когда-то – в те времена, когда вконец озверевшие американцы еще не вынудили владельцев «Бамбукового бара» запретить там курить, когда влюбленные в музыку не начали по такому случаю пересаживаться на каменную дорожку и газон у окон бара (потому что какой джаз без сигары?), мы с Евгением вошли в этот бар и были вежливо-вежливо передвинуты со столика в приделе на лучшие – вследствие беспокойства – места у самого фортепьяно (потому что придельчик с его тремя столиками был полностью заказан Хассаналом Болкиахом и его друзьями – это султан Брунея, если кто-то не знает); и тут за клавишами в «Бамбуковом баре» возник Рувим и прикоснулся к ним.
Так же, как он прикоснулся к клавишам – но уже в собственном ресторане – сейчас.
Нет, совсем не так. Тогда, в баре, его короткие пальцы лишь приласкали для начала черно-белый гребешок, сейчас – сейчас весь зал весело замер от клавишно-колокольного звона: вот что такое рука мастера, сильная, уверенная, неостановимая.
И замер с саксофоном у губ Бруно, вздернув бородку, замолчал на время даже ударник – Рувим дорвался наконец до своей музыки.
– А плохо ты думаешь о наших таможенниках, – посмеялся Евгений на мои не очень удачные слова в перерыве, насчет благосостояния Васи. – Конечно, я мог бы яснее выразиться насчет того, что он тут делает. Он странствует, не сходя с места. У него есть путь. Который дао. Я плохо знаю эту историю, но он… он что-то ищет здесь, в Азии. Он год назад ездил в Шанхай – какие-то дела насчет харбинской эмиграции. И вернулся из Шанхая очень злой. Генконсулом тогда был кто? Иванов-Шанхайский? Нет, наш общий друг Витя, кажется. Но и Витя не волшебник, о шанхайской эмиграции в городе уже давно – только воспоминания, живых никого. И поэтому Вася тут теперь сидит… Да, так вот – ты здорово неправ, комната в доме у Арсения и Гузели – это так, для почета. Потому что, повторю, плохо ты думаешь о наших таможенниках, даже о тех, кого – с конфискацией. У них всего не конфискуешь. Видишь ли, Вася Странник приехал сюда совсем не бедным.