– Вряд ли он тебе что-либо скажет, – засомневался Мечеслав. – Он лжец! Да и как ты ей поможешь? Твоя и ее родина далека от нас.
– Из твоего родного сельца – далека, не спорю. А выйдем на Киев, увидишь: мир тесен, радимич! И кое-какие вести о Смиде я еще до похода на вас получил. Свейнсоны за ложную клятву дали ему серебро. Но это еще надо проверять.
Орм, вздохнув, продолжал:
– После похорон матери я стал прощаться с домашними. Хозяйство я оставил детям старшего погибшего в море брата и его вдове Райнвейг, к которой приехали двое из ее пятерых братьев, опытные и прославленные воины, чтобы защитить и поддержать ее. На прощание она сказала:
– Что бы ни случилось, Орм, это все твое, этот дом твой, и когда бы ты ни вернулся, ты здесь хозяин!
Но и она, и я знали, что, возвратившись, я принесу в свою семью горе. Свейнсоны тоже не забудут своего горя ни через десять, ни через двадцать лет. И если я вернусь, они найдут способ убить меня. За ними остается право убить меня не в честном поединке, ведь тинг постановил, что я убил Эйнара коварно, в спину. А как только они убьют меня, мои племянники, сыновья Райнвейг, будут обязаны, чтобы честь семьи сохранить, убить кого-то из Свейнсонов. И они убьют, потом Свейнсоны убьют их. И забудется, с чего и когда все начиналось, обе семьи будут помнить, что между ними кровная месть и что ей нет конца. Я сказал об этом Райнвейг, она заплакала, согласилась со мной, и я попросил ее об одном одолжении. Я сказал, что, может быть, и когда-нибудь придет от меня посланец, принесет серебро и скажет, где я погиб. Тогда она и мои выросшие племянники пусть установят в мою честь рунный камень, только так имя мое может вернуться домой. Райнвейг обещала мне это за себя и за своих сыновей. Я обнял ее на прощание, она благодарно поцеловала меня, и я ушел. Мне было тогда двадцать четыре года. Скитался я недолго и как-то, будучи на Готланде, узнал, что бежавший от брата Хольмгардский конунг Вальдемар набирает воинов в свой хирд. Там-то и нанял меня воевода Волчий Хвост. Почти два года располагались мы становищем в Свеаланде, но не прошло и полгода, как я уже понимал речь руссов и говорил вашей речью. Узнав это, Волчий Хвост поставил меня обучать бою на мечах молодых рабов славян, которых выкупал повсеместно князь Владимир и зачислял в свое войско – без платы, но за еду, одежду, оружие, за будущую добычу с побежденных и за свободу на родине.
– И много там наших? – с удивлением спросил Мечеслав.
– Каких «наших»? – не понял Орм. – Радимичей?
– Н-нет, – смешался Мечеслав. – Всех…
– На всех у князя казны не хватило бы. Он выкупал славян, пробывших в рабстве не более трех лет. Таких, чьи очи еще не притушены… К примеру, твои очи Волчий Хвост крепко запомнил, нет-нет да и спросит с усмешкой: «Ну как там радимич-то? Как он на тебя поглядывает»? Отвечаю: «Как я на тебя: без страха. Добро твое ко мне буду помнить вечно, а оскорбишь и не повинишься – убью».
– И что воевода?
– А что воевода… Смеется. Он же воин! И помнит, что из тех выкупленных рабов-трехлеток не каждый был рад мечу. Далеко не каждый! Рабство, даже недолгое, высосало из них мужество, они были согласны на жизнь-привычку. Таких мы снова продавали, воинов из них не сделаешь. Ну вот… Два года моей жизни в Свеаланде, в стане руссов, закончились. Казна князя опустела, на последнее серебро он купил драккары, погрузились мы и поплыли через Варяжское море в Гардарику – Страну городов, так у меня на родине называют ваши места, сначала в Альдейгью – Ладогу, а оттуда в Хольмгард, что на вашем языке Новгородом зовется. Отсюда я ходил с князем на Полоцк против Рогволода, затем – на Киев, здесь Владимир сел на великое княжение вместо убитого старшего брата Ярополка. Князь, чтобы оплатить мою службу, поставил меня в дальнем городце посадником. Но многих варягов, приплывших со мной и нанявшихся к нему на службу, изгнал, дал им путь в греки, к басилевсу, там, мол, и буйствуйте, если вам позволят, гордые ярлы. А я не ярл, я из простых бондов, вся моя семья из тьмы начальной, о которой уже нет памяти, жила свободно, хлеб свой добывала трудом на земле, веслом на море и мечом в битвах. Полтора года пробыл я посадником, вижу, не по мне эта служба – себе мошну набивать, а князю выбивать дань. Обманывали меня все, кому не лень… Понял я, что кормиться могу только из рук князя за ратную службу ему. Запросился назад, в дружину, князь вспомнил меня и взял.
– Стало быть, ты тоже изверг. Томится душа по родной сторонушке? – спросил Мечеслав.
– Томится, – грустно изрек Орм.
– Что ж, мыслю я, схожи тропы наши, – сказал Мечеслав. – Не уберегли мы своих матерей, наши сестры неизвестно где, ни тебе, ни мне нет возврата в семью и в род. Ты мне нож вернул, благодарю тебя, я снова воин… Окажи мне, варяг, последнюю милость и честь, позволь быть твоим младшим названым братом. А имя мое – Мечеслав!
– А я – Орм, Орм Лисий Хвост. Так меня прозвали из-за рыжих волос и боевой прически, которую я всегда делаю перед битвой, – протянув Мечеславу руку, добавил: – Орм будет тебе добрым братом!
Глава третья
Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них чисто белый или не совсем черный… Они почитают реки и нимф и всяческие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят гадания.
Прокопий Кесарийский
Ночью Мечеслав и Орм сидели у костра, дым сероватым столбом поднимался вверх, пытаясь дотянуться до звезд. Тихо потрескивали горящие поленья, языки пламени извивались, исполняя свой завораживающий и притягивающий взгляд танец. Мечеслав, задумавшись, неотрывно смотрел на огонь.
– Мечеслав – доброе имя, это как же по-вашему – человек, меч славящий? – спросил Орм, отмахиваясь от разъедавшего глаза дыма.
– Может, и так, а может – меч славянина. О том, как верно молвить, не ведаю, но имя это наше, славянское, мне отцом дадено!
– Такого имени среди радимичей ни в своей сотне, ни в войске князя я не встречал.
– Я радимич только по матери. А отец мой, Гремислав, из пришлых. Ехал он как-то с двумя сотоварищами, а куда ехал, откуда и зачем, этого он мне не сказывал, о родовых корнях его я не ведаю. Обещал он мне о том позже молвить, да так и не успел. Так вот, порешили они в нашем сельце остановиться, коням роздых дать и самим заночевать. А как стали из пущи выезжать, почуяли неладное – гарью пахло, кони ржали, речь чужая звучала. Вот чего, Орм, я никак не пойму и у отца спросить не удосужился, а теперь уж и не спросишь… Люд у нас мирный, лесной, ратоборству, за малой горсткой, не обученный, но ведь и племя наше, матушка сказывала, большое и родов у нас немало. Отчего же жили беззащитно? Почему не оборонялись заодно? Всяк, кто хотел и был в силе, тот на нас, радимичей, и нападал. Я своею детской памятью помню наезд варягов, их мы посекли, но и они нас – вдвое, мы потом долго не могли оправиться, пока работники моего возраста и помладше не подросли… А матушке было восемнадцать лет, когда они оженились с отцом, но и за эти свои восемнадцать девичьих лет она пережила два набега и тоже не знала: кто нападал, откуда пришли?
– Да, поди, свои же, – сказал Орм. – Ни порядка, ни скрепы, я уж говорил тебе, у вас между собой нет. А гонору через край. И дань добровольно давать великому князю – ума не достало.
– Не мне судить старших, но, скорее всего, так, – с печалью отмолвил Мечеслав. – Ну вот… Отец тогда и сказал: здесь, браты, кровью и разором пахнет. Привязали они коней к деревам и скрытно к сельцу подобрались, отцовы сотоварищи – с одной стороны, а сам он – с другой. Подкрался отец к крайней избе, заглянул в оконце, а там дева обнаженная стоит посреди избы, красоты невиданной. Затрепетало сердце в его груди, застучало, но еще более застучало оно от гнева, когда увидел он, что сидят на скамьях за столом четверо воев чужеродных, меды да пиво из чар пьют, девой любуются да посмеиваются. Тут один из воинов встал и вышел по нужде из избы, отец зарезал его и спрятал. Вскоре вышел другой, стал кликать сотоварища, и его отец живота лишил. Третий же из них, почуяв неладное, выскочил во двор с мечом, стал озираться, и направился он к тому месту, где родитель мой затаился. Отец не оплошал, взял камушек и метнул его в сторону. Обернулся ворог, тут отец его и посек, а после вошел в избу и стал биться с оставшимся воином. Тот, остатний, уже было одолел, сильный воин был, почуял батюшка смерть неминучую, как вдруг упал ворог, сраженный в спину, и предстала перед ним дева с ножом окровавленным.
– Это кто же тебе рассказывал? – с улыбкой спросил Орм.
– Что-то – матушка, что-то – отец… Лежал я в твоей повозке раненый, тосковал и собирал их речи в одну горсть. Ну вот… Снял отец с себя корзно, накинул его на спасительницу, хотел расспросить, кто она да как зовут, но заслышал звон мечей и выбежал из избы. Только и успел молвить матери моей будущей, чтобы затаилась она. А как добежал до места сечи, то увидел пятерых поверженных вражьих воев и другов своих, одного – бездыханно на земле лежащего, другой же, израненный, еще отбивался. Вступил отец в сечу, встал к плечу сотоварища, чтобы помочь ему, но не успел, посекли его и стали отца теснить. Вот тут волхв и появился, с одним посохом на этих находников пошел и начал их, одного за другим, наземь валить. Отец мой воин бывалый, но такого боя не видывал. Колдовство, да и только. Одолели они гостей непрошенных. Отец воротился в избу к своей спасительнице. Матушка моя была дочерью старейшины, коего вороги погубили, одна осталась, вот и взял ее отец себе в жены, полюбилась она ему.
Отогнав надоедливого комара, Мечеслав продолжил:
– Меня народили, потом сестру Красаву. Отца селяне за старшого выбрали, просили им защитой быть. Так и жили мы, а как подрос я, стал отец обучать меня верхом на коне ездить, стрелы метать, ратовищем да мечом владеть, после же отдал волхву Веду на обучение. Познал я от него, как биться безоружным, как раны излечивать, как боли не чувствовать, как коней, зверей и птиц понимать. Хотел он и далее обучать меня, чтобы стал я после него волхвом, да вот вы явились, – лицо Мечеслава помрачнело.
Орм, отвернувшись, посмотрел куда-то в темноту.
– Волхвы у нас были особого роду, – продолжил рассказ Мечеслав. – В далекие времена, мне матушка сказывала, упала с небес на землю повозка железная, огонь извергающая, пожгла дерева, в том месте ручей забил с водой чистой и целебной. Из повозки человече явился, то, бают, был посланец Дажбога, наш люд нарек его Негласом, и он запретил приносить богам жертвы человечьи. Все понимали его, но речей от него никто не слыхивал, может, потому-то и не все роды его послушались, некоторые продолжали приносить в жертву чистых юношей и непорочных дев. Но наш род принял закон Негласа сразу и навсегда. Из нашего рода Неглас и взял отрока по имени Хороша в обучение к себе, и всю мудрость, что Хороша перенял от него, он передал следующему по себе, когда умер. А первый, Неглас, не умирал. Опустилась с небес колесница, вся из злата и серебра, унесла его живым в небеса – и многие людины то чудо воочию зрели и нам, потомкам, передали. С тех давних пор стоит на том месте капище, если не тронули его ваши вои.
– Мы не враги себе – гнев богов на головы свои навлекать. Большинство из нас тем же богам поклоняются. Мы богов почитаем и своих и чужих, – с легкой обидой в голосе сказал Орм.
– И мы тоже… почитали, мирно жил род наш, к рати не склонный, оттого родовые знамена у нас древо да тетера, но пришла ночь огненная – и не стало сельца нашего! – помрачнев, сказал Мечеслав и, поднявшись, пошел прочь от костра, в темноту ночи, со своей съедающей сердце тоской.
За полночь Орм, чутко спавший, услышал, как вернулся его названый брат. Мечеслав подошел к чуть теплившемуся костру, подкинул в него сухих веток, улегся рядом. Ночь была теплая, тихая, тишину нарушали только окрики сторожевых ратников, редкие крики птиц да тихий шелест дерев. Незаметно израсходовав свое время, ушла и эта летняя ночь, рассеялся легкий туманец, заалело небо, то Дажбог выехал на повозке своей, чтобы проделать каждодневный путь с востока на запад, наполняя светом воздух, согревая землю-матушку. Проснулись звери, защебетали птицы, поднялось и войско княжье, покашливая, кряхтя да позевывая, стало собираться в дорогу. Заржали лошади, заскрипели возы, раздались крики, и затопало, поскакало, потянулось войско, подымая пыль и бряцая оружием. Орм, Мечеслав и смерд-обозник наскоро позавтракали тем, что послали им боги и кашевары. Покончив с едой, Орм подошел к своему коню, но вдруг обернулся к Мечеславу и спросил:
– Хочу у тебя узнать: волхв ваш стар, белобород и знак солнца на груди его?
– Да! Видел его? – произнес взволнованно Мечеслав.
– Перед вашей селитьбой встретили мы воинов, среди них был и он. Немало подивился я умению его посохом, как оружием, биться и стрелы, в него летящие, тем посохом отбивать, – сказал Орм. – Когда радимичи от нас в чащобу подались, наша стрела достала его в спину. Волхв упал. Тело его они с собою унесли.
Мечеслав опечалился. Сомнений не оставалось, его учитель погиб.
– Эй, Орм поспешай за мной! – крикнул проскакавший мимо в сопровождении двух всадников воевода Олег.
– Почему его Волчьим Хвостом нарекли? – спросил Мечеслав, провожая взглядом воеводу.
– Одни молвят, имя это – Олег, ему от предка, Олега Вещего досталось, а вещуны в волков способны оборачиваться, стало быть, он, правнук вещуна, и есть хвост волчий – потомство, значит. Другие же говорили мне, что еще отроком он волка голыми руками задушил, а хвост его стал на поясе носить. С той поры и прозвали Олега Волчьим Хвостом.
– Знать, не матерый волк был, матерого он бы не одолел, – сказал Мечеслав, знавший лесную жизнь не понаслышке.
– Может, и так, – Орм сел на коня и поскакал вслед за воеводой.
Глава четвертая
И были три брата; один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата и назвали его Киев. Был кругом лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.
Нестор. Повесть временных лет
И вот – случилось… Наскоро прискакал Орм, крикнул:
– Вскинь очи, брат! Впереди – град великий Киев!
Успокоил коня, склонился к Мечеславу, сказал заботливо:
– Потеряешься – не найду… Как войдем в город, иди до места, где обоз остановится, там меня и дожидайся. И – никуда!
Мечеслав отчего-то оробел и кивнул, соглашаясь. Ратник лет двадцати – двадцати пяти, сидевший на соседнем возу с перевязанной ногой, спросил, когда Орм ускакал:
– Ты что же, радимич, Киева никогда не видывал?
Его усыпанное веснушками лицо улыбалось, светло-карие глаза смотрели на Мечеслава снисходительно-высокомерно. Пригладив бурого цвета, словно медвежья шкура, волосы, он сказал с плохо скрытой завистью:
– Ты, я вижу, Орму в душу заглянул. Орм вой уважаемый, посадником был, князь его жалует.
Мечеслав промолчал.
– Вот оправлюсь от раны, сыщи меня, я тебе в Киеве покажу, где девицы ладнее, где меды хмельнее. Кличут меня Златом. А тебя?
Ответ радимича был краток:
– Мечеслав.
Злат еще что-то говорил Мечеславу, но он уже не слушал его, все его внимание было приковано к иному. Перед глазами предстало чудное видение. В крутых берегах катил свои воды великий Днепр на юг, к самому морю Русскому. По берегам раскинулись леса, луга и поля, то тут, то там выглядывали малые, в три-четыре двора, деревеньки, а на возвышенности, на холмах да угорах, гордо стоял за дубовыми стенами сам град Киев. Издали виднелись башни и терема, чуть выше – полукаменные, полудеревянные хоромы княжеские и недалече от них – капище с кумирами, средь которых особливо возвышался Перун с главою серебряной, усами золотыми. Широко Киев-град раскинулся, крепко стоял на берегах днепровских.
В открытые ворота города уже вползало огромным змеем Владимирово войско. Впереди всех князь со своими мечниками, с дружиной конной, за ними – пешая рать, затем – обоз с ранеными, припасами, оружием и добром, оружием добытым. В обозе, памятуя наказ Орма, шел Мечеслав и еще издали слышал киевское многоголосье: «Слава! Слава Владимиру! Слава князю! Слава!» Пройдя через прохладу надвратной башни, радимич совсем утонул в шуме голосов, а очи его никогда не видывали столько разного люду. Мужи, отроки, женки, дети, старики галдели, смеялись, что-то кричали проходившей мимо рати. И кого средь них только не было! Кроме полян киевских, были тут и соседи радимичей – кривичи, северяне, вятичи, а также люди других племен славянских. Немало было и гостей из земель близких и далеких. А средь них купцы, воины, челядь и горожане вольные. Все смешалось в глазах Мечеслава – и люди, и их одежи: славянские и иноземные, богатые и бедные, мужские и женские. Цветов и красок разных. Тут тебе и корзно, и сапожки сафьяновые, кольчуга дорогая да перстни с каменьями драгоценными, а меж ними рубахи грязные, ноги босые, порты рваные да латаные. Так шел Мечеслав мимо люда киевского, мимо халуп покосившихся да изб, ладно срубленных, мимо теремов боярских да купецких, резьбою украшенных, с оконцами слюдяными, воротами обширными, мимо амбаров, клетей да кузен, конюшен и мастерских, мимо рядов торговых, пока не дошел с обозом до места. Устало опустившись на землю, Мечеслав вытянул ноги, стер пот с лица.