– В Агартху, что ли? – сообразил Кречетов. – Его превосходительство меня ею пугать изволил. Гробы, значит, огнем горят, мертвецы чуть ли не вприсядку пляшут. И еще какой-то Блюститель вроде начальника здешней ВЧК.
Чайка только головой покачала.
– Каждый видит в святыне то, что может и хочет. Барон смог разглядеть только гробы и мертвецов. Пусть его! Блюститель же – прозвище Соманатхи, точнее, его не слишком удачный перевод. Великого проповедника называли Ракхваала, на языке хинди этот Тот, Кто Ничего Не Упускает Из Виду.
– Всеведущий, значит, – прикинул Иван Кузьмич. – А может у них там, во дворце, еще один Соманатха завелся?
Сказал и язык прикусил. Чайка, конечно, член Сайхотского ревсоюза молодежи и человек политический грамотный, но лучше ее такими вопросами не смущать. Девушка, однако, отреагировала на удивление спокойно.
– Воин, славный в наших краях, и в самом деле умеет видеть сквозь ночную тьму. Правители Пачанга носят титул Хубилгана – Перерожденного. Считается, что каждый из них – очередное воплощение Соманатхи. В Лхасе этого не признают, два века назад тибетцы послали в поход свое войско, чтобы сломить гордыню Пачанга. Войну они проиграли, и после этого стали распускать слухи, будто город защищали неприкаянные духи-цха. Об этом написано в поэме «Смятение праведного», в библиотеке Хим-Белдыра есть старый свиток, привезенный из Китая… Но мы говорим о дворце. Воин, славный в наших краях, спрашивал о синем огне. Он его сейчас видит?
– Наблюдаем! – с готовностью отозвался Кречетов, доставая бинокль. Духи-цха, пусть и полезные в деле обороны, это, как ни крути, поповские байки. А вот огонек – дело реальное. Тем более, задача не казалось сложной. Огоньков было не слишком много, с три десятка. Дюжина – поверх стенных зубцов, еще столько же – большим желтым пятном посередине, остальные же вразброс, маленькими неяркими звездочками. Иван Кузьмич провел биноклем слева направо, примечая каждый огонек.
– Отсутствуют, – констатировал он, пряча оптику. – Лампочки, видать, поменяли.
– Рано еще, Кузьмич! – откликнулись сзади.
Двое «серебряных», наскучив бездельем, незаметно подъехали, дабы тоже принять участие в ночной рекогносцировке.
– Рано для синего. Я дважды время засекал, и каждый раз после двух пополуночи выходило. А сейчас еще без трех минут.
– Стало быть, график у них, – понимающе кивнул красный командир. – Обождем, не холодно вроде. Вы как, товарищи?
«Серебряные» и не думали возражать. Сидение на постоялом дворе уже успело надоесть, посему загадка, пусть и маленькая, была воспринята, как прекрасный повод развеяться. О синем огне бойцы даже пытались расспросить местных жителей, но те не слишком откровенничали. Зато караульный у ворот, тоже изрядно скучая, сообщил, что в Пачанге хранится некое очень ценное зеркало, а еще живет слоненок. В последнем бойцы были не слишком уверены, поскольку общались с местным товарищем на ломанном китайском. Но вроде бы ошибки нет. «Хианг», только «хиао» – маленький.
Услыхав про «хианга», Чайка рассмеялась, впервые за много дней, и Кречетов не без облегчения вздохнул. Не зря поехали! Пусть все эти огни со слонами – ерунда на репейном масле, зато девушка не прячется посреди четырех стен наедине со своей бедой.
– Недостойная просит прощения у храбрых воинов, – отсмеявшись, заговорила Чайганмаа. – Им не солгали, Зеркало в Пачанге действительно есть. Его называют Черным и хранят в недоступном тайнике. Говорят, оно показывает человеку его самого, его силу и слабость, храбрость и страх. А еще оно может дать ответ даже на самый трудный вопрос. Слоненок же…
– Синий, товарищи! – перебил один из бойцов. – Слева, над двумя огоньками.
Кречетов вскинул бинокль. Есть! Там, где только что была тьма, загорелась большая синяя звездочка. Одна, другая… Третья.
– Почти под самой крышей, – рассудил Иван Кузьмич. – Стало быть, горница там…
– La salle, – негромко подсказала девушка. – Зал.
– Или зал. А времени у нас сейчас…
– Три минуты третьего, – подсказал один из «серебряных», щелкая крышкой часов. – Только, Иван Кузьмич, не электричество это. Я электриком в Чите три года работал, не спутаю.
Красный командир спорить не стал, хоть и не поверил до конца. В Чите таких дворцов не строено. Да и чему еще там гореть? Не керосину же!
Огоньков прибавилось. Четыре, шесть, восемь… Они горели ярко, затмевая ровным синим свечением желтизну окон. Ярче, ярче, ярче… Вот уже стали видны стены, проступили неясные контуры крыши, синий огонь растекался по огромному зданию, осветил стальные конструкции причальной вышки, поднялся ввысь, к низким зимним тучам.
– Вот почему его Синим назвали! – выдохнул Кречетов. – Не зря, значит.
– Нору-Омбо, – откликнулась девушка, – Jean! Mon brave, Jean! Pourquoi ne puis-je le voir? Ils disent que les miracles se produire ici…[13]
Иван Кузьмич, почуяв неладное, хотел переспросить. Не успел. Огонь стал пламенем, вскипел, полыхнул из окон. Синяя клубящаяся стена беззвучно поднялась к самому небу, задрожала, покрылась яркими белыми прожилками…
– Вижу, вижу! – внезапно крикнула Чайка. – Горе мне, утратившей веру отцов. Прости меня, Воссиявший в Лотосе! Ом мани!..
Закрыла глаза ладонями, всхлипнула, качнулась в седле… Один из «серебряных», бывший электрик, успел придержать за плечи, помог не упасть.
…Синяя стена таяла, распадалась клочьями светящегося тумана. Ночная тьма вернулась, окутывая здание, спустилась с холма, плеснула в глаза.
– Ничего, товарищи, все в порядке. Прошу простить недостойную за ее слабость!
Чайка уже пришла в себя. Выпрямилась, попыталась улыбнуться.
– Спасибо! Я видела. Пусть недолго, секунду, но видела. Говорят, Синий огонь Пачанга различают даже мертвые. Спасибо, товарищ Кречетов, что взяли меня с собой. Теперь будет легче жить.
Иван Кузьмич смущенно кашлянул. Ночная разведка явно удалась. Синий огонь Пачанга – установленный факт. Но какие будут выводы из этого факта?
4.
…– Налицо также момент небритости и неопрятности. Борода, товарищи бойцы, должна быть подстрижена и ухожена, а не иметь подобие дворницкой метлы. Ежели к вечеру кого увижу с мочалой на подбородке – лично поброю, причем без мыла.
Красный командир Кречетов был суров. Ощетинившийся бородами строй замер, один лишь Кибалка, с бритвой еще незнакомый, позволил себе глумливую усмешку. Иван Кузьмич, однако, заметил.
– А у отдельных товарищей, которые на левом фланге, бляха не чищена и ремень не затянут. Опять же, к вечеру лично проверю. Если два мои пальца под ремень войдут, затягивать будем целым отделением в течение часа…
Красноармеец Кибалкин, сглотнув, попытался принять молодецкий вид.
– Мы, товарищи, представляем здесь не только наш Сайхот, но можно сказать всю Мировую Коммуну. А у Коммуны должно быть лицо, а не рожа небритая, да к тому же похмельная. А чтобы мысль моя до каждого дошла, после завтрака личный состав займется строевой подготовкой, причем с песнями…
Строй негромко взвыл, но Кречетов лишь нахмурил брови.
– Повторяю: с песнями. Товарища Мехлиса прошу проследить за репертуаром, чтоб похабщину не орали. А то знаю я вас!.. Потом – на политзанятие опять же к товарищу Мехлису.
Представитель ЦК, стоявший чуть в стороне, многообещающе кивнул. Бородачи приуныли.
– Вот в таком, значит, разрезе, – удовлетворенно подытожил Иван Кузьмич. – А то рассобачились, кавалеры егорьевские!.. Перед местными товарищами стыдно.
Местные товарищи присутствовали тут же, скромно разместившись на скамеечке у ворот. Пришли как раз вовремя, к началу построения, чем и вдохновили Кречетова на столь яркую речь.
Гостей было двое – желтый бритоголовый монах и невысокий парень в светлой шинели при ремнях, но без знаков различия. Китайское зимнее кепи, кобура при поясе, офицерская сумка на боку. Лицом желт, чисто выбрит, стрижен коротко, но аккуратно. Сразу видно – начальник, пусть и не из главных.
– Р-разойдись!..
Во двор уже спускался монах-переводчик из свиты господина Ринпоче. Кречетов удовлетворенно кивнул. Вовремя! Сейчас познакомимся.
* * *
Чутью своему Иван Кузьмич привык верить, особенно в вопросах кадровых. В Обороне пришлого люда было немало, приходилось беседовать с каждым, приглядываться, выводы делать. Людей распознавал почти без ошибок, особенно если врать пытались. Кое для кого вранье закончилась ближайшей стенкой или, за неимением таковой, стволом вековой лиственницы.
– …Воевал в отряде товарища Тян Юнсана, в Приморье. А язык выучил еще в детстве, наша семья жила во Владивостоке, а потом мы переехали в Харбин, там тоже много русских.
Гость глядел весело. Иван Кузьмич, кивал, усмехался в ответ.
– Здесь я уже два года, отвечаю за встречу гостей и их безопасность. Прибыл для личного знакомства.
Кречетов удовлетворенно кивнул. Значит, не ошибся, с первого взгляда срисовал. Местная ВЧК пожаловала.
Гости числились по посольскому ведомству. Желтый монах оказался главным по организации приемов и прочих необходимых церемоний. Русского языка не знал, зато хорошо понимал тибетское наречие хакка, посему Иван Кузьмич с легким сердцем отправил его к господину Ринпоче. Пусть на своем хакка договариваются на предмет поклонов и здравиц. «Чекиста» же взял на себя. И не таких улыбчивых видали!
Гостя звали Ляо Цзяожэнь, однако «чекист» сразу же предложил называть его товарищем Ляо. Кречетов, естественно не возражал.
Прошли в комнаты, выбрались на широкий деревянный балкон, в кресла сели. Китаец положил на стол папиросную пачку с изображением круторогого буйвола. Закурили, помолчали немного.
– Как вам Лаин Хуа? – товарищ Ляо беззаботно улыбнулся. – Впечатлило?
Кречетов моргнул, не понимая, и гость поспешил перевести.
– Синее… Да, правильно, Синее Пламя. Вчера полыхнуло как-то по особенному, такого уже несколько лет не бывало.
Иван Кузьмич понимающе кивнул. Все-то мы знаем, за всем следим. Чекисты везде одинаковы.
– Сильно, – согласился он. – Стало быть, пятый этаж, зал не слишком маленький, прикидываю, шагов этак на сто в длину.
Товарищ Ляо глубоко затянулся, поглядел в холодное зимнее небо.
– Больше, значительно больше. Зал квадратный, выходит прямо под крышу. Его перестроили лет тридцать назад, во время большого ремонта дворца. Мой уважаемый покойный отец был среди тех, кто зал украшал. Вы все увидите, Хатхи Ке Бачи обязательно показывают гостям, ведь это одна из величайших реликвий.
Кречетов поглядел непонимающе, и гость поспешил пояснить.
– Хатхи Ке Бачи – священный камень, одна из двух Скрытых святынь Калачакры. Название можно перевести с хинди, – товарищ Ляо на миг задумался. – Ну, конечно, маленький слон, Слоненок! Если по-китайски, то Хья Хианг.
Иван Кузьмич мысленно похвалил разведку. «Хианг», только «хиао» – маленький». Слоненок и есть.
– Вам о нем расскажут много красивых легенд, но это уже вне моей компетенции.
Гость вновь улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы, и красный командир почувствовал себя не слишком уютно. Всезнающий «товарищ Ляо» не пришелся ему по сердцу с первых же слов. В то, что китаец жил в России, а потом партизанил в Приморье, вполне можно поверить. Только почему он там оказался? По зову революционного сердца – или по иной надобности? Батюшка его вроде бы придворный мастер. Каким же ветром семью занесло в русский Владивосток?
– Легенды – это лишнее, – Кречетов согласно кивнул. – Я в них тоже не слишком силен. Но вы, товарищ Ляо, реликвии Скрытыми назвали. А если они Скрытые, значит, уже целиком, можно сказать, по вашей части.
Гость, нисколько не смутившись, кивнул.
– Отчасти и по моей. Точнее, ими занимались мои предшественники. Когда два века назад началось возрождение Калачакры, ее приверженцы принялись за розыск пропавших и спрятанных святынь. Наиболее ценными считались два огромных камня-самоцвета, когда-то украшавшие дворец правителя Шамбалы. Их и назвали Скрытыми святынями. Стоимость камней поистине неимоверна, поэтому спрятаны они были очень надежно. Но, представьте себе, нашли.
Папироса товарища Ляо погасла, пришлось вновь щелкать зажигалкой.
– Увлекся, – китаец с удовольствием затянулся. – История и вправду потрясающая. К сожалению, отчет о поисках прочли немногие. Я видел его, это три больших свитка, исписанные с двух сторон тибетской скорописью «умэ». Власти в Лхасе предпочли объявить об очередном чуде, вероятно, надеясь эти реликвии получить. Но просчитались. Слоненка верные люди привезли в Пачанг. Само собой, без небесного вмешательства не обошлось и в этом случае.
«Чекист» негромко хмыкнул.
– Не считайте меня циником, товарищ Кречетов, но, как говорят у вас на родине, нельзя путать грешное с праведным. Реликвия, как вы понимаете, это и авторитет, и тысячи паломников, и предмет для торга. Теперь Хатхи Ке Бачи – главная наша гордость, даже Черное Зеркало вспоминают не так часто. Так что все вам покажут, правда, обычно гостей приводят к Слоненку днем.
– Ага, – понял Иван Кузьмич, – чтобы, значит, не посинели.
Товарищ Ляо безмятежно кивнул.
– Именно из этих соображений. Лаин Хуа – Синее Пламя в принципе неопасно, но стоит ли рисковать здоровьем уважаемых гостей? Товарищ Кречетов, кажется, мы уже отдали дань принятой в этих местах вежливости. Поэтому позвольте задать вам вопрос…
Красный командир, ничего иного не ожидавший, спокойно кивнул. В Сайхоте тоже так принято: сперва про слонят, потом про снаряды к трехдюймовкам.
– Приезду посольства из Хим-Белдыра здешние власти очень рады. Не выдам особой тайны, если скажу, что вам охотно пойдут навстречу. Вопрос о взаимном признании, можно сказать, решен…
Кречетов удовлетворенно огладил колкую, только что подстриженную бороду. Сначала СССР, теперь Пачанг, а там, глядишь, и остальные подтянутся. Не зря, значит, объявляли Сайхотскую Аратскую!
– Есть весьма интересные предложения по сотрудничеству, но об этом с вами поговорят в свое время. Нас же интересует иное. В состав посольства включен Лев Захарович Мехлис. Могу я осведомиться о его здоровье?
Красный командир поспешил заверить, что здоровье Льва Захаровича отменное. Про сломанные ребра решил не распространяться, помня еще по Сайхоту, что больной человек – слабый человек.
– Насколько нам известно, он не только высокопоставленный деятель РКП(б), но и человек, близкий к Сталину, одному из руководителей СССР. Как понимать его приезд? Уполномочен ли он вести переговоры от имени Союза Социалистических Советских республик?
Иван Кузьмич глубокомысленно прокашлялся. Как ответить? Про письмо в стальном футляре говорить пока рано, о своих же полномочиях пламенный большевик никому не докладывал. Но тайна невелика. Нужен был бы при посольстве комиссар, прислали бы кого попроще, а не члена ЦК.
– С товарищем Мехлисом на любые темы говорить можно, – рассудил, наконец, он. – Так что пусть ваше начальство в полной надежде будет.
«Чекист» поджал губы, немного помолчал. Взглянул прямо в глаза.
– Вчера похоронили Троцкого.
Кречетов, резко выдохнув, попытался поймать губами ускользающий воздух.
– Похоронили, значит…
Больше слов не нашлось. Даже боли не было, только холод и пустота, словно в зимней тайге, когда гаснет костер.
– Соболезную, – негромко проговорил «чекист». – Следовало сообщить вам раньше, но это не мое решение. Похоже, наше руководство само хотело разобраться. Новости мы получаем по радио, их требуется обязательно перепроверить, особенно такие важные. Официальные телеграммы вам доставят. После приема посольства во дворце будет проведена траурная церемония. Кончина такого человека поистине сотрясла мир.