Теперь оба молчали. Иван Кузьмич, отогнав тяжелые мысли, попытался сообразить, как смерть Председателя Реввоенсовета может сказаться на посольстве. Им не зря ничего не сообщали. В Синем Дворце желали сперва узнать, что и как переменилось в Красной Столице. Но если «товарищ Ляо» спросил о Мехлисе, значит, здешние власти решили все-таки начать переговоры с СССР.
Китаец достал новую папиросу, закусил крепкими зубами мундштук.
– Не хотелось бы в столь горький час говорить о бренном, но в нашем мире все тесно связано. Когда мы узнали о нападении на посольство, то вначале подумали об очередной банде, их сейчас немало крутится возле Такла-Макана. Но в наш госпиталь попал пленник, и очень непростой пленник.
Иван Кузьмич только вздохнул. Вот и до Блюмкина очередь дошла.
– Человек, руководивший Гилянской республикой, убийца посла Мирбаха, личный порученец Троцкого, можно сказать, острие его копья. Что он делал в Такла-Макане? Я не спрашиваю вас, товарищ Кречетов, просто размышляю. Какими были отношения между Троцким и Сталиным – не тайна. В последние месяцы Сталин почти утратил власть, его исчезновение из политики казалось совершенно очевидным. И вот на посольство из Сайхота, с которым едет представитель Сталина, нападают не разбойники, а люди Троцкого. Неудивительно, что наши власти не спешили вас приглашать. Гадания никак не могли подсказать благоприятный день, такая вот незадача. Но теперь все изменилось. Великого человека больше нет, Сталин же вероятнее всего получит его наследство. Поэтому гадания дали нужный результат, и меня прислали к вам…
– Чтобы узнать о здоровье товарище Мехлиса, – подытожил Кречетов. – Все в мире связано, это вы верно сказали, товарищ Ляо. Вот, например, ваши священные камни. Про Слоненка вы мне рассказали, а что со вторым? Его вроде тоже нашли?
Скрытые святыни Калачакры Ивана Кузьмича не слишком интересовали. Но всё та же восточная вежливость предписывала завершать разговор, переведя его на нечто не слишком актуальное. Священные камни вполне для этого подходили.
– Нашли, – ответил «чекист» неожиданное серьезно. – Слоненок, камень Пачанга синий, второй же – красный, похожий на рубин. По-китайски его имя звучит очень длинно – Гай Тхо Дай Cан, на хинди чуть короче – Хатхи Ха Се. Его я не видел, и, думаю, увижу не скоро. Он сейчас в монастыре Шекар-Гомп, в западном Тибете. Вы, может, удивитесь, но Блюмкин, доставивший вам столько неприятностей, знает об этом камне ничуть не меньше, чем здешние монахи. Не исключаю, что он даже имел счастье лицезреть красную святыню. Все в мире связано… Если власти Сайхота заинтересованы в том, чтобы узнать о Хатхи Ха Се побольше, мы охотно объединим наши усилия.
– Хатхи Ха Се, – не слишком уверенно повторил Кречетов. – А по-русски как будет?
– Голова Слона.
5.
Траурный митинг, горячая речь товарища Мехлиса, не слишком складные, но искренние слова бойцов. Нашлась даже фотография – товарищ Троцкий на трибуне, правая рука вздернута вверх, торчком бородка. Фото прикрепили в большой гостевой комнате, возложив к нему наскоро изготовленный венок. «Серебряные» надели траурные повязки из купленного на местном базаре китайского крепа. Один из ревсомольцев принялся писать поэму, посвященную подвигам почившего Льва.
Пухлую стопку радиограмм, принятых здешним «гиперболоидом», доставили к вечеру. Текст был на самых разных языках, кроме русского. Лев Захарович, не растерявшись, отобрал французский вариант и сел за перевод. Справился быстро, но ясности внести не смог. Официальная извещение, медицинский бюллетень, назначение нового Председателя Реввоенсовета, сообщение о похоронах… Зато телеграммы иностранных агентств оказались щедры на предсказания. Общим было мнение, что вместе с Троцким похоронили и Мировую революцию. Новая власть (чаще всего называли «тройку» Каменев, Ким и Сталин) едина в том, что внутренние проблемы СССР куда важнее, чем погоня за изрядно поблекшим фантомом. Ситуацию могло бы изменить возвращение к власти Вождя, но в такую возможность никто всерьез не верил.
О Сайхоте не упоминалось, зато о Китае говорили немало. Троцкого считали сторонником союза с республиканцами-южанами, что неизбежно втягивало СССР в китайскую междоусобицу. Теперь же верх могли взять умеренные, сторонники мира с северными «реакционерами», что позволяло обезопасить советские границы и вернуть КВЖД. Наиболее же дальновидные считали, что СССР в любом случае будет поддерживать местных сепаратистов и стравливать центральные китайские власти, чтобы избежать восстановления Срединной державы.
* * *
– Значит, меня считают человеком Сталина? – товарищ Мехлис тряхнул черной шевелюрой. – Че-ло-ве-ком! Как в трактире на Подоле: человек, еще пива! Для меньшевика Горького это звучит гордо. Феодальный подход к политике! Здешние бонзы до сих пор живут в Средневековье, в эпоху династии Мин. Ибо коммунист верен не личностям, но великой идее!
Указательный палец на этот раз не взлетел к потолку – представитель ЦК пытался свернуть самокрутку. Предложенные Кречетовым китайские папиросы отверг, не иначе из чистого упрямства.
– Но пусть считают, если это поможет делу. Будем говорить уверенно, жестко и конкретно. Феодальные мракобесы надеются вбить клин в позицию советского руководство по китайскому вопросу. Напрасно!
Закусил самокрутку зубами, зажигалкой щелкнул, поморщился.
– Гадость какая!.. Да, они зря надеются! РКП(б) в минуту скорби сплотилась в единое целое…
– В несколько единых целых, – мягко поправил Кречетов, – Сами же говорили. И курить бы вам, Лев Захарович, поменьше. А вдруг ребра легкое царапнули?
Пламенный коммунист вынул изо рта «козью ногу», поглядел нерешительно.
– Потому и папиросы не покупаю – чтобы удовольствия не получать. Стыдно! А я еще своим разведчикам курить запрещал…
– В разведке – никак нельзя – согласился красный командир. – Попадется среди вражин некурящий, враз учует. Значит, разведкой командовали?
Мехлис, кивнув, улыбнулся неуверенно.
– Песня у моих ребят, Иван Кузьмич, была:
– Ух ты! – восхитился Кречетов. – Твердый, вижу, народ. Кибалка мой, паршивец, все в разведку просился. Молодежь у нас, можно сказать, героическая… А курить все же не надо, вот ребра срастутся, тогда уж…
Для разговора уединились на втором этаже постоялого двора, в маленьком комнатушке, которую занимал представитель ЦК. Пачка радиограмм лежала на столе, наиболее важные – отдельно, каждая с нацарапанным на обратной стороне переводом. Иван Кузьмич заметил, что Мехлис, несмотря на привычное громыхание с обязательным поминанием «ибо», не слишком расстроен и даже не особо удивлен. Видать, крепкая закалка у мужика! Сам же Кречетов, поразмыслив, рассудил, что дела и в самом деле не так уж плохи. Во всяком случае, Блюмкину в Пачанге ничего не светит.
Красный командир вспомнил комполка Волкова и мрачно усмехнулся. И у этого предателя не выгорело! Жаль, что три года назад в монгольской степи товарищ Венцлав встретился с ним, с Кречетовым, а не с бароном. Своя своих бы познаша!
– А с этими вашими камнями… – товарищ Мехлис поморщился. – Не туда смотрите, Иван Кузьмич. Красный, синий, да хоть ультрафиолетовый. Поповские реликвии политики не делают. Это погремушки для слабых разумом и волей! Господин контрразведчик сознательно пытался отвлечь вас, пусть по ложному следу. Ибо!..
На этот раз указующий перст, не оплошав, ввинтился в воздух чуть ли не со свистом, указуя прямиком в давно не метенный потолок. Но товарищу Кречетову так и не довелось познать комиссарскую мудрость – помешал громкий стук в дверь. Удар, затем еще, еще…
Мужчины переглянулись.
– Пожар, что ли? – Кречетов встал, оправил застиранную добела гимнастерку. – Если и пожар, зачем молотить-то? А насчет погремушек, я вам Лев Захарович, позже расскажу. Имеется тут такая, Лаин Хуа зовется.
За дверью пожара не было, зато присутствовал барон Унгерн, на помине легок.
– Разрешите войти, господин красный командующий?
Пахнуло дешевым одеколоном, в пол ударили вычищенные до блеска желтые сапоги. Халат-курма тщательно выглажен, кожаная плеть пристроилась при широком поясе, фуражка надвинута на самый нос, один ус вздернут к уху, второй, как и полагается, смотрит вниз.
…Погоны – когда-то золотые, ныне вытертые почти до самых ниток. Маленький белый крестик на груди.
– Здравия желаю, господа!
«Господа» вновь переглянулись.
– Вечер добрый, Роман Федорович, – невозмутимо кивнул Кречетов. – Проходите, не стойте у порога.
Представитель ЦК, поморщившись, принялся глядеть в темное окно. Гостя, впрочем, это ничуть не смутило.
– Господин красный командующий! Прошу дозволения в вашем присутствии обратиться к господину Мехлису!
На этот раз Иван Кузьмич промедлил с ответом. Прежде барон отнюдь не обременял себя китайскими церемониям.
– Обращайтесь, – наконец, разрешил он. – Только кричать не надо, а то караульные тревогу поднимут.
Бароновы усы шевельнулись. Плотоядная усмешка, горящий злой радостью взгляд…
– Господин ко-мис-сар!..
– Лучше «гражданин начальник», – не оборачиваясь, бросил Мехлис. – Такое обращение принято в местах заключения на территории СССР. Привыкайте, пригодится.
– Господин комиссар, гражданин начальник, – барон резко выдохнул. – Ввиду изменившихся обстоятельств считаю возможным ознакомить вас с приговором, мною вынесенным. Сразу уточню, что он окончательный и ни-ка-кому обжалованию отнюдь не подлежит.
Лев Захарович неспешно встал и, взяв из лежащей на столе пачки папиросу, щелкнул зажигалкой.
– Может, лучше фельдшеру зайдете? Бром у него еще остался.
– Вавилонский масон, член большевицкой «цеки» Мехлис Лев Захарович приговаривается к квалифицированной казни – разрубанию на части посредством мясницкого топора, начиная с пяток…
Унгерн, задохнувшись воздухом, яростно дернул себя за ус.
– Казнь будет производиться под духовой оркестр. Репертуар: русские народные мелодии, начиная с «Комарицкой». Время исполнения: не менее шести часов, после чего комиссарский фарш надлежит скормить собакам, голову же обработать должным образом и поместить на казацкой пике в людном месте ради воспитательного момента!..
Мехлис, глубоко затянувшись, выдохнул синеватое колечко папиросного дыма. Иван Кузьмич же горестно констатировал, что за фельдшером идти придется. А еще понадобится пара веревок и ведро с водой.
– Однако!!!
Стены комнаты дрогнули, зазвенели стекла.
– Исходя из нынешних обстоятельств казнь временно… Вы слышите, граж-да-нин на-чаль-ник? Временно откладывается. Господину Мехлису присваивается звание полковника, он назначается моим специальным представителем в России. Задача: проведение переговоров с руководителями СССР. К исполнению обязанностей приказываю приступить немедленно!.. Вы меня поняли, господин Мехлис?
Кречетов шагнул к двери, дабы привести фельдшера, а заодно пару бойцов покрепче, но был остановлен негромкими словами пламенного большевика.
– А вам не кажется, гражданин Унгерн, что вы опоздали на три года?
– Хмм…
Барон грузно опустился на стул, бросил на колени фуражку.
– Господин Мехлис! Три года назад я не имел нужных сведений о составе большевицкого синклита. Откуда? Степь, дикость, тарбаганы бегают… Про масонов в составе вашего «цека» мне, понятно, доложили, но о здоровом, так сказать, элементе, я и не слыхивал. Потом, уже в плену, довелось почитать вашу прессу, да и поговорить кое с кем. На допросе я изложил господину Щетинкину некоторые соображения по поводу военных действий русской армии в Китае и на Тибете. Не из надежды на помилование, а исключительно ради пользы дела.
Кречетов невольно почесал затылок. А ведь действительно! Щетинкин как-то при встрече обмолвился, что план похода из Монголии в Тибет давно проработан, причем план отменный, прямо как из Генерального штаба.
– За час до расстрела из Столицы пришла телеграмма, с господином Ярославским, государственным обвинителем, даже истерика случилась. А потом от меня потребовали все изложить в письменном виде, предоставили не только карты местности, но и разведывательные донесения…
– Допустим, – все так же невозмутимо откликнулся новоиспеченный полковник. – Но внешней политикой в СССР руководит Политбюро, а вооруженными силами – Революционный Военный совет. Ваша инициатива, гражданин Унгерн, избыточна.
Барон, привстав, уперся руками в стол, ухмыльнулся злорадно:
– Об этом предоставьте судить мне, господин специальный представитель. Ваше дело – доложить и выслушать ответ. Решение по Тибету давно принято, однако ему противостояла воля господина Бронштейна. Сей иудеомасон не хотел ссориться с республиканским правительством в Кантоне. Ныне же, когда помянутый отправился прямиком в котел к господину Карлу Марксу, время настало.
– Так это же большая война выйдет! – не утерпел Кречетов. – На весь Китай война, а то и на всю Азию. А какая сейчас война, если от РККА едва десятая часть осталась!
Именно об этом толковал ему Щетинкин, объясняя отказ Столицы от размещения частей Красной армии в Сайхоте. Даже с цифрами познакомил. Была когда-то непобедимая Рабоче-Крестьянская, теперь же один скелет место обозначает.
Унгерн дернул плечом под истертым погоном.
– Господин командующий Обороной Сайхота! Нужный приказ будет доведен до вас в должное время. И не думайте, что я не знаком с обстановкой. В западном Китае правительственных войск очень мало. России нет необходимости вступать в войну. На помощь восставшему Тибету придут армии Монголии, Сайхота, а также подразделения добровольцев из Маньчжурии. Но это уже детали.
Барон встал, гордо вскинул подбородок:
– Итак, господа, можете считать, что операция уже началась. Честь имею!
Ответа ждать не стал – прогрохотал сапогами. Громко хлопнула дверь.
– Может, все-таки свяжем и брому дадим? – задумчиво молвил добрая душа Иван Кузьмич. – Или караул приставим?
* * *
Унгерн бежал в ту же ночь, перед рассветом. Оплошавшие часовые только руками развели, однако вскоре все разъяснилось. В толстом глиняном заборе, окружавшем постоялый двор, как раз за отхожим местом чернела сквозная дыра. Кусок покрытой побелкой мешковины лежал рядом, еще один обнаружился снаружи. Беглецу не понадобилось проходить сквозь камень.
На улице, возле пролома, прямо на свежем, недавно выпавшем снегу лежала большая черная собака. Ее пытались прогнать, незваная гостья огрызалась, выла, кидалась на людей. Наконец, ушла, но не слишком далеко, к соседнему забору. Улеглась в снег, блеснула желтыми глазами…
Глава 4. Париж, Париж…
1.
Ольга вдохнула сырой промозглый воздух, зябко повела плечами. Оттепель! Всю ночь шел снег, к утру подмерзло, но ближе к полудню лед подтаял, задул теплый ветер, небо Столицы задернули тяжелые низкие тучи. Полушубок Зотова надевать не стала, предпочтя привычную шинель, теперь же искренне пожалела. На кладбище было как-то по-особенному зябко, сырость пробирала до костей, вдобавок левый ботинок совсем не вовремя прохудился. Хоть возвращайся!
Бывший замкомэск вытерла платком мокрый нос и, осудив себя за пораженческий мысли, твердо шагнула в мокрый снег. Главная аллея, четыре поперечные пропустить, на пятую свернуть. Два белых гвоздики, купленных на маленьком базарчике у ворот, торчали из-за отворота шинели. В кобуре на поясе – «маузер» № 1. Вперед!